На руинах

      Мукуро уронил голову на стол — прямо на размётанные по нему бумаги. Художественную литературу он был готов поглощать в больших объёмах, чем позволяло ему свободное от работы на Вонголу время, но вот отчёты его убивали. От них его лишь чудом не тошнило буквально.       Только метафорически.       Свалив всю интеллектуальную часть работы на Кёи, Мукуро безнадёжно отстал от жизни — он понял это, как только захотел вернуться к самостоятельности. Поток информации в последнее время шёл мимо него; чтобы разобраться в текущих делах Вонголы, Мукуро начал читать последние Кёины отчёты и с трудом продрался сквозь кучу незнакомых имён. Пока они прибавлялись по одному, Мукуро легко их запоминал, но сейчас от их обилия голова кипела. Чуть ли не каждую строчку приходилось читать по несколько раз; Кёя — или тот, кто за него оформлял документы, — не использовал сложные иероглифы и не вдавался в излишние подробности, но даже это не упрощало текст. Что хуже — общая картина не складывалась. Даже чётко представляя хронологию событий, Мукуро не до конца улавливал связи между причинами, следствиями и мотивами. Он погрузился в счастливое неведение чуть больше, чем на полгода, и теперь в нём намертво застрял. Будто одного этого было мало, он полностью отвык от рутины и теперь с трудом заставлял себя ею заниматься. Да, едва ли Кёя жаждал такого исхода, но всё равно это его действия к нему привели — Мукуро как мог обвинял его, чтобы не злиться на себя. В глубине души он осознавал свою неправоту, и, думая о ней, каждый раз сначала сердился, а потом усилием воли прерывал неприятные мысли.       Кёя, конечно, ни в чём не провинился, но от него следовало избавиться, потому что их отношения зашли дальше, чем Мукуро рассчитывал. Стоило всего-то один раз задуматься, чтобы понять, как же отвратительно, как жалко выглядела эта привязанность со стороны. Было в ней кое-что одностороннее — то, что отличало эти отношения от тех же деловых между Кёей и его заместителем.       Доверие.       Только сейчас Мукуро осознал, что Кёя не просто так соглашался на невыгодные ему условия. Он считал их приемлемыми не столько по глупости, сколько из застилавшего глаза самолюбия: по его прикидкам он допускал настолько меньше ошибок, что ему было выгоднее в одиночку разбираться с последствиями своих неверных решений, чем вдвоём работать над общими недочётами. Фактически же — они чаще заблуждались синхронно. Всё это время Мукуро не пользовался моментом, а позволял себя унижать. Сам себя радостно обманывал — и не замечал этого.       Кёя позволял делать со своим телом многое: пару раз он лежал, закованный в наручники; иногда наслаждался повязкой на глазах и лёгкой беспомощностью; однажды Мукуро предложил ему поиграть с асфиксией, а потом Кёя попросил об этом уже сам. Пока практики, включавшие в себя умеренный риск, доставляли ему удовольствие, он легко соглашался в том числе и на рискованные затеи. Для того, что Мукуро творил с ним постели, нередко требовалось доверие, но это — стало очевидно только сейчас — ничего не меняло: к телу-то Кёя всегда относился весьма снисходительно, и переломанные в Кокуё-ленде кости он простил сильно раньше, чем те срослись, — злился он не поэтому. Мукуро знал про эту его особенность, но не обращал на неё внимания — игнорировал неудобную деталь. Теперь он чувствовал себя почти преданным — не Кёей, да и в очередной раз сваливать на него ответственность уже не хотелось.       Мукуро сам себя подвёл.       Когда они целовались в первый раз, в его голове болезненным пульсом стучала мысль о том, к чему это приведёт: он сгорит от стыда и гнева, если Кёя брезгливо отвернётся, он падёт жертвой тонф, если Кёя разозлится, или он сойдёт с ума от чего-то светлого и неясного, если Кёе понравится. Когда разум немного вернулся — через пару безумных недель — Мукуро решил для себя две важные вещи: что эта связь никогда не станет чем-то серьёзным и что он никогда не привяжется к Кёе сильнее, чем Кёя привяжется к нему. Похоже, вторая часть плана с треском провалилась, и вот за это Мукуро имел полное право если и не наказывать — они никогда не обсуждали, на каких принципах будут строиться их отношения, — то мстить: как за случайный, но от этого не менее гадкий проступок. Людям обычно не нравилось, когда их бросали, — это больно било по самолюбию, даже если отношения мало что для них значили, — а Кёя ещё и терпеть не мог любую смуту.       Роль бессердечного ублюдка Мукуро всегда прельщала, и всё же сначала он пытался разрешить дело словами — потому что раньше это работало. Чтобы заговорить о проблеме напрямую, её нужно было признать, но сделать это мешала гордость. Мукуро действовал осторожнее: «в этот раз давай ты меня послушаешь, хорошо?», «тебе не кажется, что ты мог бы сначала спросить меня?», «тогда перезвони ему и скажи, что всё отменяется, потому что я не хочу в этом участвовать», — но Кёя даже не смеялся над просьбами: он злился на эти попытки отстоять своё мнение. Возможно, в его комитете это считалось нормальным, но Мукуро не соглашался на такую иерархию. Безграничное терпение, с которым он начал эту борьбу, не растаяло, словно мираж, — оно превратилось в гнев и жажду мести.       «Надеюсь, тебе будет хуже, чем мне», — думал Мукуро, оформляя билет на самолёт. Он нуждался в одиночестве на пару недель — не чтобы хорошенько подумать, а чтобы проверить: выдержит ли он это сейчас? Без постоянной опеки, со всей ответственностью, полагаясь лишь на себя — останется ли он таким же опасным и смертоносным, как раньше? Продолжит ли он видеть в глазах врагов страх, если за его спиной перестанет маячить тень в строгом чёрном костюме?       Кёя, конечно, узнал о перелёте одним из первых — добыл информацию сам, Мукуро свою идею скрывал, — и разозлился из-за испорченных планов. Он весь день то и дело упоминал об этом, хмурился больше обычного, а потом ещё и отказался от выгодного предложения: быстро закончить самые важные дела за оставшиеся дни. Вместо этого большую часть времени они просто дрались, и Кёя, кажется, ненадолго забыл обо всём.       Первые дни, полные тяжёлых мыслей и такой же работы, выдались истинно адскими, но переезд в Италию того стоил. Темп жизни довольно быстро пришёл в норму: проблемы Вонголы в этом секторе постепенно разрешались, и свободного времени становилось всё больше. Мукуро понимал, что многие местные конфликты сами по себе подходили к развязке, но старался верить, будто он лично поспособствовал этому не меньше тех, кто работал над делами последние месяцы. Он не записывал себя в герои Вонголы, а надеялся: в этой партии он по-прежнему заслуживал роль если и не ферзя, то ладьи — кого угодно, только не пешки. Кёя больше не отвлекал, о нём даже получалось не думать, и в обстановке, ставшей более-менее спокойной, Мукуро продолжил выяснять, что изменилось в мафиозном мире за последние полгода. Попутно он выполнял просьбы Савады, и впервые за долгое время они приносили чистейшее удовольствие; думая о деньгах почти что в последнюю очередь, Мукуро занимался ими с искренним энтузиазмом.       Что важнее — один.       Две недели. Терпения хватило на две недели.       Если быть точным, то на семнадцать дней — то есть на две с половиной. Утешило это слабо.       Мукуро легко забыл о Кёе и даже не заскучал, только вот легче ему не стало. Он помнил прошлое — оно виделось ему ослепительно светлым. С каждым днём Мукуро всё отчётливее понимал, что ему не хватало споров, примирений, советов, поцелуев, объятий, секса, совместных ужинов, разговоров о ерунде и тысяч других приятных мелочей — не хватало многого, но не самого Кёи. И всё же.       В итоге он сдался.       Только ради Вонголы: эта семья должна была изменить привычный уклад вещей или сама, или став перед этим инструментом Мукуро. Лишившись Кёи, Вонгола бы ослабла — хотя бы поэтому он заслуживал снисхождения. Он всегда плохо справлялся с сильными чувствами, и вся та боль, которую Мукуро ему причинял… Сейчас, когда эмоции утихли, проступок Кёи уже не казался ужасным — Мукуро почти верил в его ненамеренную ошибку. Даже если попытка установить контроль и была осознанной, Кёя уже за неё расплатился — и наверняка сделал выводы. Мукуро не рассчитывал услышать извинения и не планировал извиняться сам, но позволить Кёе снова оказаться в кругу приближённых и греться в лучах внимания и заботы — это он считал справедливым.       Так, наверно, чувствовали себя наркоманы в завязке, раздобыв новую дозу: нельзя, я слабовольный, отвратительно, я убью себя этим — но как же мне сейчас будет хорошо. Мукуро глубоко вдохнул, выдохнул, прокашлялся, сглотнул — и нажал кнопку вызова.       — Слушаю, — вместо приветствия сказал Кёя прохладным тоном: пока неопасным, указывавшим только на отсутствие интереса. Сразу к делу — или исчезни. Запоздало Мукуро вспомнил, что поменял номер. Похоже, разведка Кёи работала всё же неидеально. — Я слушаю, — повторил он с раздражением.       Сердце забилось быстрее: наверно, сказался выпитый где-то за час до звонка кофе.

* * *

      За окном ветер качал дерево; каждый шорох доносился до комнаты так, словно дому не хватало стены. Кёя заёрзал, и Мукуро прижал его к себе, погладил по спине. С улицы донёсся протяжный скрип; Кёя положил ладонь на грудь Мукуро, будто желая упереться и оттолкнуть, — а потом уткнулся лицом в плечо и затих. Мукуро с облегчением выдохнул. Как правило, он засыпал быстро, сегодня — целую вечность балансировал на самой грани. То ли он правда лёг в постель долгие часы назад, то ли от скуки время тянулось мучительно, но он откровенно устал лежать. Он не читал, потому что надеялся поскорее заснуть, и не ворочался, потому что этим бы разбудил Кёю. Теперь, обнимая его, Мукуро и вовсе почти не шевелился; дышал — и то осторожно. Лёгкая иллюзия отрезала Кёю от звуков внешнего мира; похожей техникой Мукуро мог скрыть и собственное присутствие рядом, но, концентрируясь на этой задаче, он бы точно не уснул — проще было по-честному вести себя тихо.       Сами по себе громкие звуки природы не портили Мукуро отдых: в том же Кокуё-ленде по ночам иногда гремела музыка, кто-то с кем-то ругался и кто-то от кого-то пытался сбежать — это всё не мешало; он засыпал под этот аккомпанемент не потому, что не мог приструнить тех, кто галдел и буянил. Когда Мукуро уходил в себя, его вообще невозможно было отвлечь — даже если бы за окном летали ракеты, взрывались фейерверки и проходил карнавал, а всему этому безобразию в обычной манере возмущался Сквало, он бы всё равно легко абстрагировался. Сегодня он попал в замкнутый круг: сначала забеспокоился о своих органах чувств — лгали они или нет, — а теперь не мог отвлечься от наблюдений. Его восприятие полностью сосредоточилось на внешнем мире, и лишь вновь занывшее ухо напоминало ему, где находилось тело.       Потом стало хуже.       Мукуро по-прежнему не знал, в чём крылась проблема: в подводившем из-за недосыпа теле, в присутствии настоящей угрозы или в том, что он долго искал опасность и наконец убедил сам себя в её наличии. Шум — редкие и негромкие стуки, будто от падения на пол чего-то не очень тяжёлого — теперь доносился откуда-то с кухни. Первое время Мукуро искал закономерность в интервалах между звуками, потом сдался. Такие мысли слишком отвлекали его от попыток заснуть.       Постукивания утихли, почти сразу, успокаивая, зашелестел дождь. Мукуро ещё раз задумался о том, насколько долго он бесцельно лежал в постели — кажется, вечером тучи ещё не застилали небо, — а потом осторожно, чтобы как можно меньше потревожить Кёю, поднялся на ноги и тихо пошёл на кухню.       Не то чтобы он хотел убедиться, что всё было в порядке, опасаясь не уснуть без этой проверки, — просто во рту у него пересохло. Мукуро находился в темноте последние часы, и его глаза уже давно к ней привыкли, поэтому он не включил свет — споткнувшись, он пожалел об этом. Хорошо ещё, что иллюзия надёжно отрезала соседнюю комнату от лишних звуков. Посмотрев вниз, Мукуро заметил провод — один его конец шёл к холодильнику, а другой, выдернутый из розетки, лежал на полу. В этот раз Мукуро случайно потревожил его сам.       Исправив оплошность, он выпил воды, вернулся в комнату и очень осторожно лёг на кровать; ему казалось, что с такой аккуратностью он смог бы пройти по снегу, не примяв его, — и вдруг он почувствовал на запястье крепкую хватку.       — Иллюзии хуже, чем звуки дождя.       — Почему же ты их настолько не любишь?.. — Мукуро деликатно повёл рукой, но Кёя сдавил её лишь сильнее.       — Мне нравится настоящий мир.       Мукуро нравилось, когда на риторические вопросы не отвечали.       — От шума которого ты просыпаешься.       — Я просыпаюсь от движений рядом. Не сильно ударился на кухне?       Мукуро подался вперёд, чтобы прижаться к Кёе. Это сработало: Кёя разжал ладонь и тем самым освободил свою руку тоже — как оказалось через миг, для объятий. Стало уютно.       — Я жду ответа.       Вот бы он ещё умел закрывать неудобные темы.       — Не так сильно, как ты вчера ударился о жестокость реальности. Ну, когда мне проиграл.       — У нас один-один.       — Если считать с первым днём, то один-два.       — Завтра я это исправлю, — Кёя зевнул, одновременно с этим уткнувшись Мукуро в плечо. Хотелось напомнить ему, что завтра — после ночного дождя — будет мокро и грязно, но сонливость одолевала, а поспорить они могли и утром.       Обычно Мукуро тоже просыпался от движений поблизости, но сейчас его пробудил скорее мазнувший холод. Не открывая глаз, Мукуро быстро нащупал Кёю рукой — тот уже приподнялся на локте, но не успел даже сесть, — поймал его за талию и притянул к себе.       — Отпусти.       — А если я скажу «пожалуйста, останься»? — вкрадчиво поинтересовался Мукуро и носом ткнулся между лопаток. Кёя замер — напряжённо, словно готовясь уйти, — а потом расслабился и всё-таки лёг, но предупредил со всей строгостью:       — Десять минут.       После этого он перевернулся на другой бок и подарил объятия. Прижавшись к нему, Мукуро заговорил так монотонно, будто пользовался голосовым вводом и не имел нужды думать об интонациях:       — Пожалуйста, останься, пожалуйста, останься, пожалуйста, останься.       Сквозь сонную пелену он почувствовал ладонь на затылке — она потрепала волосы и тут же исчезла.       — Ты как школьник, нарушивший правила. Они тоже не всегда понимали, что исключение я делаю только один раз.       — А почему бы тебе…       — Нет. Ты тратишь своё же время.       Из вырванных у Кёи минут Мукуро рассчитывал выжать всё — поэтому, ничего не ответив, он сразу уснул.       Комнату залил солнечный свет, и один из лучей щекотно пробежал по лицу. Обеими руками Мукуро прижимал к себе кусок одеяла — теплый, уютный и, наверно, во сне похожий на Кёю. И как он только выбрался из объятий так незаметно? Мукуро прижимался, грелся об него и обхватывал под рёбрами крепко-крепко — не помогло: Кёя сбежал. Выдохнув, Мукуро перевернулся на спину, полежал так немного, опять лёг на бок, потом на другой — и тут ухо стрельнуло болью, отбив желание дальше искать удобную позу: изначальная была лучшей. Мукуро вернулся в неё и зевнул. Долгий сон явно ему не светил, на одно только засыпание он рисковал потратить большую часть минут, которые он ещё мог пролежать, — но вставать не хотелось.       Вообще-то Мукуро даже выспался. Почти: сам бы он всё-таки не проснулся.       Кёя разбудил его в последний момент — то ли жалея, то ли издеваясь: одеваться, умываться и принимать пищу Мукуро пришлось едва ли не одновременно. Он не злился: продлённый сон того стоил.       Торопливо завтракая, Мукуро выслушивал незначительные обвинения: Кёя немного поворчал о том, что этой ночью они почти лишились запасов пищи из-за выдернутого из гнезда провода от холодильника. Мукуро помнил, что он всё исправил в первую же минуту, но спорить не стал: слишком уж правдоподобно прозвучали слова: провод-то он действительно задел, и Кёе об этом знать было неоткуда. Собственная невнимательность разочаровала, хотя ошибся Мукуро только из-за нехватки сна — на свежую голову он бы так не сглупил.       Ложные воспоминания, впрочем, несколько его беспокоили.       Небо напоминало огромную шахматную доску, раскрашенную каким-то безумцем. На нём низко висели однотонные тёмно-серые тучи, перемежённые голубыми пятнами с на удивление чёткими границами.       На улице было тепло, грязно и сыро — плохо для драки. Мукуро не хотел мгновенно испачкать одежду, зажариться и начать проскальзывать по влажной земле.        Кёя — опять в пиджаке, и почему он хотя бы здесь не одевался иначе, — выглядел среди влажной листвы и тяжёлых веток так же уместно, как Савада на очень серьёзных собраниях: то есть, в общем-то, нормально — но так, будто он должен был всё-таки находиться в другом, более подходящем для него месте. Кёя шёл вперёд так, будто он шагал по широкой чистой дороге, — уверенно, не осматриваясь по сторонам и не пачкаясь. На его блестящих ботинках не осталось ни капли грязи.       Ноги в чёрных брюках остановились, и Мукуро тоже замер, чтобы не врезаться.       — Иди передо мной, — приказал Кёя. — Ты на меня пялишься.       — Если я пойду впереди, то ты сам начнёшь на меня пялиться, разве нет?       — Начну. Тебя это смущает?       — Не больше, чем это смущает тебя.       — Меня не смущает.       — Тогда в чём проблема?       — В том, что вчера ты уже споткнулся. Тебе лучше смотреть на дорогу, а не на мои ноги.       — Сдались они мне. Я немного выше смотрел.       — Не имеет значения. Ты хочешь ещё об этом поговорить или мы всё-таки пойдём дальше?       Проходя мимо Кёи, Мукуро мотнул головой, волосами задев его плечо. Запоздало он понял, что это была опасная затея — при желании Кёя мог бы схватить прядь и больно потянуть за неё вниз, — но всё обошлось.       — Смотри сам не споткнись, — бросил Мукуро, с надменным видом обернувшись через плечо. Кёя смотрел на чащу.       Мукуро тщательно вытер и кольцо, и цепочку, перед тем, как накинуть её на шею, и всё равно на его запястье упала холодная капля воды — потом ещё одна ударила его по костяшке и мазнула по тыльной стороне ладони; следующая намочила уже волосы возле макушки, окончательно убедив: начинался пока ещё редкий дождь. Мукуро схватил Кёю за руку и потянул её на себя, готовясь помчаться к дому.       — Я не побегу, — Кёя попробовал вывернуть ладонь, но Мукуро лишь сжал её крепче и дёрнул ещё раз.       — Ты хочешь намокнуть?       На шею Мукуро как раз упала особенно тяжёлая капля.       — Я не боюсь воды, — ответил Кёя так уверенно в своей правоте, будто страх был единственной возможной причиной не хотеть вымокнуть.       Мукуро прикрыл глаза. Он не хотел нянчиться с Кёей, тем более что тонкий плащ защищал от воды явно хуже хуже, чем плотный пиджак. Дождь не обещал политься стеной, и если Кёя решил упрямиться — он мог остаться здесь. С его иммунитетом он не должен был заработать в таких условиях воспаление.       Кёя утомлял, но через пару секунд Мукуро всё же вернул самообладание и свысока уверенно бросил:       — Ты просто боишься, что я тебя обгоню.       — Ты меня провоцируешь.       — Не примешь вызов? — притворно удивился Мукуро.       — Я этого не говорил. По-твоему, это будет считаться победой в бою?       На мгновение Мукуро задумался. Вряд ли он мог обогнать Кёю — в сущности, тот предлагал обмен: он был согласен поступиться упрямством не просто так, а за одну лёгкую победу. В принципе, Мукуро и так его опережал — счёт мог только сравняться. Это придало бы ему дополнительную мотивацию, чтобы в следующем бою — более значимом по сравнению с каким-то там бегом, что бы Кёя ни говорил, — обязательно победить.       Но, конечно, Мукуро не обязан был расплачиваться хоть чем-то за его ребячество.       Всё-таки склонившись к согласию, Мукуро не успел его озвучить: Кёя скривился.       — Ты бы ещё согласился, — презрительно бросил он. — Я не позволю тебе обесценить наши драки. Если хочешь, можем закрыться моим пиджаком. Мы поместимся.       К дому они вернулись почти сухими, хотя по дороге пару раз чуть не споткнулись и не упали в грязь, — потому что жались друг к другу, тем самым невольно мешая, и из-за мокрой травы.       Мукуро чувствовал себя странно счастливым. Они многое пережили вдвоём, но впервые прятались от дождя под одним пиджаком — так вели себя глупые школьники, когда забывали дома зонты, а не мафиози во время ответственной миссии. Если Кёя заботился о нём, то по-другому, если Мукуро нуждался в помощи, то в совершенно иной. На контрасте с тем, как рушились их отношения последние месяцы, если не годы — это ощущалось до невозможного остро. Кёя будто бы тоже уловил атмосферу — судя по тому, как он улыбался. Мукуро не сразу заметил простовато-милое — или, без приукраc, глуповатое, но думать об этом сейчас совсем не хотелось, — выражение на его лице; Кёя тут же отвернулся, когда поймал на себе взгляд.       Вот это Мукуро наконец-то смутило — то, что они разделяли на двоих одно чувство.       На одной волне — как-то так это называлось. Как-то так сказал однажды Реборн.       Подумывая закрыть дом изнутри, Мукуро сжал ручку двери — и рассеянно её отпустил. После вчерашнего, наверно, не стоило рисковать. Дождевая вода, способная попасть в дом сквозь зазор, выглядела меньшим из зол.       — А мы вообще привезли с собой зонт? — спросил Мукуро больше для того, чтобы перевести тему. Кёя стряхнул с пиджака лишнюю влагу; тот не промок насквозь, но от этого его отделяли считанные минуты.       — Сомневаюсь.       Мукуро зашёл в комнату и посмотрел в окно, на отвратительно тёмное небо. Если бы погода не испортилась, вся эта история бы не случилась, и сейчас он бы не чувствовал себя так неловко. Ему хотелось хотя бы на время оказаться подальше от Кёи — не из страха сорваться и испытать к нему что-то запретное, этого всё равно не могло случиться, а чтобы защитить его от угрозы. Всё-таки с ним бывало иногда хорошо.       К тому же не только Кёя — Мукуро тоже предпочитал сражаться один.       Ему хватило бы одной ночи, проведённой наедине с этим местом, чтобы разобраться в происходящем и завтра встретить Кёю уже равнодушным и самоуверенным.       — Иди сюда, — позвал Мукуро.       Кёя задержался, но послушался. Пиджак он где-то оставил.       — Что случилось?       — Нам ещё долго ходить к роднику. Может ты съездишь до города, купишь зонт, отдохнешь там и приедешь обратно? Тебе ведь необязательно здесь сидеть, только я прикован к этому месту.       Виновато вздохнув, Мукуро развёл руками.       — Я не поеду один. Если тебе это правда нужно, я могу тебя отвезти, но так просто ты от меня не избавишься.       Пальцами Мукуро смял край плаща. Он занял руки, потому что ему очень хотелось схватить трезубец и заставить Кёю отразить быстрый удар. Ради веселья они сражались совсем не так, как в тех случаях, когда повисшее напряжение можно было разрубить только боем.       Мукуро с улыбкой кивнул.       Если драку начнёт не он — это ведь не будет считаться? Это ведь Кёя, такой неразумный, будет в ней виноват?       Всем своим видом выражая глубокое понимание, Мукуро похлопал его по плечу.       — Дело всей твоей жизни — следить за мной. Как же я мог забыть.       Кёя брезгливо скинул с себя руку.       — Тебя я не трогаю с января, и ради твоего комфорта я не собираюсь пренебрегать своими обязательствами перед Вонголой. Пока ты не решишь проблему с кольцом, я буду рядом. Не думай, будто ты самый важный человек в моей жизни.       — И не собирался. — Мукуро постучал кончиками ногтей по холодному оконному стеклу — негромко, задумчиво. Дождь становился сильнее; капли нахлёстывались друг на друга, наперегонки сбегая вниз по стеклу. — На драку я сегодня соглашусь едва ли, зато из постели мы можем не вылезать. Как тебе идея?       — Как обычно.       Ещё ни разу Кёя от этого не отказывался — хоть что-то оставалось по-прежнему.       Спустя пару часов Мукуро чувствовал себя так, будто они с Кёей всё же подрались. Задетые синяки опять ныли, мышцы потяжелели, а по дороге до душа он несколько раз опёрся ладонью на стену: голова немного кружилась, и усталость мешала даже думать, не то что ходить. Всё прошло привычно: сначала Кёя лишь позволял себя трогать-вылизывать-гладить-трахать, потом будто вспомнил строчку из своего личного кодекса — недисциплинированно брать больше, чем отдавать, — и сорвался: целовался, прогибался, подавался навстречу, тёрся и прижимался. Реже они трогали друг друга по очереди, чаще — одновременно, путаясь в руках, ногах, костях, языках: в чём получалось и не получалось запутаться.       Иногда они подолгу обнимались, ничего не делая, но даже эти минуты отдыха не помогли: силы куда-то ушли, растратились на касания. Это была не совсем усталость — скорее мягкая, приятная измотанность и нежелание делать хоть что-то.       Возможно, надо было попросить Кёю сделать обед или приготовить что-нибудь максимально несложное самому — но вместо этого Мукуро лишь прижался затылком к плечу Кёи. Уже чистые, они лежали на кровати, но теперь, избегая жары, соприкасались очень умеренно. С закрытыми глазами балансируя на грани яви и сна, Мукуро изо всех сил старался думать о насущном и всё же не спал. Он так и не разобрался со своей главной проблемой: не придумал, как защитить Кёю от опасностей и отвлечь его от странных вещей вокруг. Заметив их, он бы тотчас начал борьбу, и если существовала вероятность встрять — он бы встрял.       Сейчас он то ли ластился, то ли путал волосы — бездумно водил пальцами ото лба к уху и перебирал пряди, то накручивая их, то отпуская. Это сильно отвлекало от мыслей, но Мукуро не возражал; ради таких моментов он иногда даже задерживался дома у Кёи. Он никогда не оставался только из-за них до утра, но мог легко провести пятнадцать-двадцать минут, наслаждаясь до смешного неласковой лаской — машинальной, будто кто-то заложил роботу-гуманоиду программу: провести по волосам человека ровно пятьдесят раз, сверху вниз, монотонно, не останавливаясь. Один раз Мукуро даже считал — по совпадению или нет, но Кёя действительно остановился на каком-то круглом числе. Воспоминания заставили улыбнуться — впрочем, настоящее было не хуже. Даже лучше. Мягче, нежнее, теплее. Не страсть — просто спокойствие для двух разочарованных друг в друге людей. Они не могли предложить друг другу большее — уже давно не могли, — но ради такого Мукуро и сейчас согласен был находиться рядом.       В голове услужливо всплыла иная картина: воздух, словно на горячих источниках, жаркое лето и жестковатый футон, в который Мукуро упирался одной рукой. Пальцы второй он переплёл с пальцами Кёи в порыве нежности, но с каждым мигом невольно сжимал их всё сильнее, почти до боли. Перед глазами плыло, дыхания не хватало, а потом из дворика донёсся звук, напомнивший одновременно писк, плач и почему-то кваканье. Поставившего себе занозу Ролла Мукуро ещё долго не мог простить: ради него Кёя, как ни в чём ни бывало, оторвался от несравнимо более важного занятия. В сущности, Мукуро примерно одинаково злился на них обоих, и как только к нему вернулась связная речь, он разразился тирадой о том, как же глупо было позабыть о еже и не вернуть его сразу после драки в кольцо-коробочку. Оказалось, что ёж ходил так по дому чуть ли не всегда — Кёя выпускал его осознанно, хотя тот совершенно не умел себя вести и вечно создавал неприятности. Жаль только, что не все это понимали, — хотя Мукуро объяснял очень доходчиво. Если топот маленьких лапок его не бесило, то вот пыхтение точно относилось к самым неприятным в мире звукам. Оно раздражало даже днём, а то, как ёж оживлялся по ночам, и вовсе тянуло на отдельную тему для разговора, но вот это Мукуро уже почти не мешало: обычно он уезжал сильно раньше.       Теперь же на этой особенности можно было сыграть. Если бы лишние звуки перекрыл другой шум, то Кёя бы точно их не заметил, а сам стал бы засыпать немного легче — понятные, не подозрительные шорохи отвлекали его меньше. Мукуро не мог громко включить музыку — Кёя бы и удивился, и разозлился, и просто послал его с такой идеей к чёрту, — а вот использовать в корыстных целях ежа ему ничто не мешало. Кольцо-коробочка как раз лежало неподалёку: Кёя, допуская возможность драки с по-настоящему опасным противником, не оставил его дома, да и вообще — в ней жил один из двух его любимых питомцев. Даже когда атрибуты Вонголы только-только вновь разделились, и началась суматоха — «знак ли это того, что Первые больше не признают Десятых?», «в отличие от них, мы сохранили традиции», «Вонгола уже давно не нужна Альянсу», — Кёя сразу начал носить оба кольца, хотя остальные от них немного отвыкли.       Никуда не торопясь, Мукуро выжидал — получал удовольствие, не желая ни выводить Кёю, ни лишаться заслуженных ласк. Вскоре Кёе самому надоело нежничать, и он перестал гладить его волосы. Мукуро слегка повернул и запрокинул голову, увидел, как Кёя скрестил на груди руки, и ладонью упёрся в кровать, помогая себе подняться. Сев, Мукуро тихо вздохнул, привлекая внимание, и поймал на себе внимательный взгляд.       — Не думал, что скажу это, но здесь как-то пустынно, — признался он, опустив глаза в пол и посмотрев в сторону — назад, за своё плечо. Смущение он изображал редко, но делать это умел; прядь будто бы невзначай закрыла проклятый глаз. — Я не хочу, чтобы вокруг было больше людей, но ты знаешь, я почти жалею, что ты не взял с собой Хибёрда.       — Мою надоедливую птицу?       Мукуро закатил глаза — своей вредностью и злопамятностью Кёя помешал ему выдержать правильный образ.       — Твою мерзкую писклявую пташку, действующую мне на нервы, да, её самую. Даже её я был бы рад видеть.       — У тебя… — Кёя оборвался и кончиками пальцев дотронулся до бедра. — Мукуроу. С ним всё сейчас в порядке?       Об этом он беспокоился будто сильнее, чем о кольце.       — В полном, но он почти часть меня, и я слабо воспринимаю его питомцем. А вот твой ёж… Думаю, мы могли бы с ним наконец подружиться.       — Ты даже не удосужился запомнить его имя.       В тех боях, где Кёя обращался к ежу по имени и выдавал ему приказы помимо ёмкого «‎повеселись», у Мукуро не хватало времени, чтобы вслушиваться в обращения.       — Хихеджхог?       — Баринезуми, — хмыкнул Кёя. — Просто Ролл. Ты не первый об этом шутишь.       — Неважно. Почему бы тебе не выпустить своего просто Ролла из коробочки?       — Потому что ты опять будешь ныть, что он шумный и что я уделяю ему больше внимания, чем тебе.       Такого никогда не случалось; Мукуро только изредка возмущался тому, как много проблем создавало такое крошечное существо, и злился, когда Кёя ради ежа — доступного ему всегда — отвлекался от того, кто находился рядом с ним не так часто. Это было нерационально, и по-хорошему Кёе, всему такому правильному, стоило злиться на себя за эти ошибки.       — Я никогда не ною. — Мукуро ненадолго задумался. — Но я сделаю для тебя исключение, если ты не исполнишь мою просьбу.       — Страшная угроза.       Голос Кёи не дрогнул даже в насмешке, не говоря уже о страхе. Ему было всё равно — и всё-таки он сел рядом и надел кольцо, а через миг его ладонь объяло фиолетовое Пламя: гуще и потому темнее обычного. Ёж упал на кровать рядом с ним уже через мгновение, и вспышка развеялась. Мукуро победоносно улыбнулся: он обожал, когда Кёя исполнял его капризы. Ничего особенного не произошло, вызвать ежа было скорее в его интересах — и всё же случайного человека Кёя бы проигнорировал даже в такой мелочи, потому что банально не стал бы выслушивать его пожелания. Он действительно не любил исключения и не делал их просто так.       Мукуро медленно поднёс руку к ежу — осторожно, почти что опасливо. Глазки-бусинки внимательно на него посмотрели, кончик носика приподнялся, обнюхивая ладонь, а затем ёж мордочкой о неё потёрся — коты и собаки почти так же напрашивались на ласку. Мукуро дотронулся пальцем до основания ближайшей иголки и плавно повёл им вверх, бережно оглаживая, а ёж вдруг свернулся в клубок и опрокинулся на спину. Почти сразу он разжался, беззащитно раскрыв живот, и это выглядело странно — он то ли притворился мёртвым, то ли... Переведя взгляд с него на спокойного Кёю, обратно на него и снова на безучастного Кёю, Мукуро с недоумением спросил:       — Это он меня так боится?       Он ведь нарочно не торопился: чтобы ёж видел каждое движение, чтобы не испугался.       — Нет, — Кёя подал ежу руку, и тот резво перекатился на бок, поднялся на лапки и забрался на подставленную ладонь. — Скорее, боится тебе навредить.       Кёя уверенно погладил иголки, а затем развернул его мордочкой от себя.       — Его, — кивнул на Мукуро, — можно даже кусать. Даже нужно.       — Что, уже понял, что своими силами тебе не справиться?       — Сам я тебя одолею чуть позже.       — Когда я ослабну от ежиных укусов? Как подло.       — Это не моя тактика.       Мукуро несильно толкнул Кёю в плечо — словно обиженно.       — Да ладно тебе. Мог бы уже и забыть.       — Я не злюсь на тебя. Этого достаточно.       «Я не люблю, когда мне напоминают об ошибках, а в тот день я допустил их слишком много».       Не желая открывать лишнюю слабость, вслух Мукуро ничего не сказал; лишь в притворной задумчивости наклонил голову, а затем кивнул и сделал вид, будто тут же забыл о разговоре, — потянулся к ежу. Тот жалобно заурчал; Кёя тут же подхватил его обеими ладонями и на вытянутых руках отвёл подальше от Мукуро.       — Ты ему не нравишься.       — Ты сам сказал, что он просто не хочет мне навредить. — Мукуро непреклонно потянулся к ежу и самым ласковым голосом заворковал: — Не бойся, малыш. Я сам позабочусь о том, чтобы не пораниться, — и так же решительно, как Кёя незадолго до этого, провёл ладонью по иглам. Они оказались не такими уж и опасными — просто твёрдыми и шершавыми, приятными. С видимой неохотой Кёя всё-таки передал ежа; тот настороженно устроился на новых для него руках. Чувствуя себя победителем, Мукуро самодовольно улыбнулся и ещё раз погладил колючки. С каждым прикосновением ёж успокаивался; он не сбежал, даже когда Мукуро положил его себе на колени, хотя теперь мог. — Видишь, Кёя? Не только тебя любят звери.       — Ты ему просто надоел. И мне тоже.       Кёя наклонился вперёд, опять взял ежа на руки и перекинулся через колени Мукуро, чтобы аккуратно поставить его на пол. Приятная тяжесть, сведённые лопатки, трогательно выпирающие позвонки на открытой шее — в принципе, ёж по сравнению с этим великолепием казался просто ничем.       — Даже не думай, — пригрозил Кёя, когда Мукуро пробежал кончиками пальцев по его спине.       — Не думать о том, какой ты красивый? Прости, не могу.       — Не думай, что я захочу продолжить.       Мукуро покачал головой и протянул:       — А раньше ты лучше переносил марафоны.       — Нужно было устроить его в первый день, а не сегодня. Тогда бы я продержался дольше.       — Не понимаю, зачем ты придумываешь какие-то другие причины, когда мы просто друг к другу остыли.       Всё прошло за мгновение — вот Мукуро любовался лопатками, а вот — сам оказался лежащим, причём на спине, и уже Кёя, нависая, вглядывался в него хищно, жадно и сверху вниз. Он сидел на бёдрах — совсем не лёгкий, — а от того, как он толкнул ладонью ключицу, кожа возле неё слегка заныла. Мукуро всё равно улыбался — он победил, раз Кёю задели такие простые слова. На шею легла рука, почти не сдавив, — скорее угрожая, чем нанося вред, — и Кёя слегка наклонился, скалясь.       — Ненавижу, когда ты говоришь за меня. Даже если ты прав, впредь лучше молчи.       Всё с той же злой улыбкой, он подался ещё ближе, телом к телу, губами к губам.       Мукуро хотел возразить — он понимал, почему Кёя отказался от продолжения, он и сам не то чтобы хотел, больше дразнился, — но не смог. Горячий рот, пальцы, пробежавшие по плечу, приятная тяжесть, запах парфюма, неровное дыхание, даже смешно, как у Кёи оно мгновенно сбивалось, — всё это слилось в единый порыв ветра, подхвативший и оторвавший его от земли. Перед тем, как окончательно задохнуться в бушующем смерче, Мукуро рывком повалил Кёю на спину, наклонился и зубами несильно стиснул кожу около его шеи, подавив рвущийся наружу чересчур шумный вздох.       На этот раз Кёя готовил что-то однозначно полезное — пахло овощами и рыбой, а не чем-нибудь сладким, — но даже это скучное блюдо казалось в его исполнении весьма аппетитным.       Примерно поэтому они и не расстались. Кёя отлично следил за бытом, а ещё, пускай страсть уже и угасла, в постели он по-прежнему быстро пробуждал желание — даже когда Мукуро строил иные планы на совместный отдых. Удобно, привычно, нет причин что-либо менять; наверно, большинство людей так жило, а Мукуро был особенным во многом, но не во всём. Если речь шла о выгоде, пусть и небольшой, он принимал решения в её пользу, и одна только поддержка сильнейшего Хранителя уже стоила ответных обязательств: мелких и незначительных.       Ещё Мукуро предпочитал знать, с кем Кёя проводил время, и с удовольствием держал его подальше от самых странных и неприятных личностей — но это было лишь приятным дополнением. Мукуро не ревновал и не заботился — только проявлял любопытство и эгоизм.       Подойдя к Кёе со спины, он открыл один из верхних кухонных ящиков, достал из упаковки круглое печенье и поднёс его к губам Кёи; тот повернул голову.       — Я не хочу, — отказался он, на мгновение взглянув в глаза. Почти сразу он перевёл взгляд чуть ниже — опустил на оцарапанное ухо, — и Мукуро тут же пожалел о решении к нему подойти. Кёя прикоснулся к мочке кончиком пальца и мягко её погладил; по содранной коже это ощущалось больно, а не приятно, но Мукуро стерпел. — Ты не закрыл царапину от меня. Почему?       — Нужно было закрыть?       — Ты обычно так делаешь.       — Ты всё равно её уже видел, — ответил Мукуро, чтобы не признаваться: он настолько привык к кольцу Вонголы, что творить иллюзии без него ему теперь не так уж и нравилось. Может, перед кем-то другим, перед кем было выгодно держать красивый фасад… Переводя тему, Мукуро ткнул печеньем в губы Кёи; тот попробовал опять отвернуться, но Мукуро повёл руку следом за его ртом.       — Перестань, — строго приказал Кёя с такой интонацией, будто дрессировал непослушную собаку. Зная, что тот предупреждал лишь один раз, Мукуро продолжил лезть. — Напросился.       Мукуро давно заметил, что на него Кёя не нападал без предупреждений — он и сейчас схватил запястье только после слова-намёка. Тут же потянул его, начал заламывать руку, но Мукуро резко поднял её вверх, попробовал развернуться через плечо и…       Что-то опасно загремело. Кёя резко оттолкнул Мукуро в сторону и успел поймать маленькую глубокую тарелку, уже наклонившуюся через край стола. Налитый в неё соус не оказался на одежде и на полу лишь благодаря его безупречной реакции.       — Исчезни с моей кухни, чудовище, — процедил Кёя и несильно пнул Мукуро в лодыжку.       Мукуро пожал плечами и невозмутимо откусил печенье. Кухню он покинул под таким грозным взглядом, что если бы не сегодняшний марафон, он бы точно прижал Кёю к столу.       Кёя был ужасно вредным и мстительным, но в какой-то мере он всё-таки контролировал свой дурной характер. За небольшой инцидент он не приготовил еду лишь на себя — только демонстративно протянул палочки вместо вилки. Мукуро понимал, что насмешливое «Или так ты не сможешь?» было чистой воды провокацией, но легко на неё поддался. При всей своей нелюбви к палочкам он давно научился ими пользоваться — и закончил трапезу даже быстрее, чем Кёя.       В холодильнике лежало четыре стеклянных бутылки лимонада; обычно Мукуро и сам предпочитал подобную тару, но здесь, чтобы уменьшить вес пакетов, он спокойно обошёлся бы пластиком — если бы это решение не спровоцировало Кёю на речь об экологии. В его представлении пластик, должно быть, по ночам собирался в огромного трансформера и вырубал леса; он отстаивал свою позицию так яростно, что впору было заподозрить личную травму, и Мукуро, вообще-то отлично умевший пропускать мимо ушей нравоучения, почти сразу сдался. При желании Кёя превращался в просто невыносимого зануду, хотя его рассказы о тех же мотоциклах и об их сложном внутреннем устройстве Мукуро мог слушать часами — несмотря на то, что сама по себе эта тема волновала так же сильно, как проблемы экологии, а чужими интересами он обычно не заражался.       — Будешь? — предложил Мукуро из вежливости, заранее зная ответ. Кёя брезгливо взглянул в его сторону, и Мукуро достал только один стакан.       — Сладкая липкая гадость, — голосом Кёя заглушил звук лимонада, бившегося о стенки стакана.       — Надо же, переубедил. — Мукуро отставил бутылку, наклонил стакан так, будто собирался вылить его содержимое в раковину, и хмыкнул. Завинтив крышку и вернув бутылку в холодильник — надо будет сегодня допить, — он сел за стол и, смочив газировкой горло, предложил: — Хочешь посмотреть какой-нибудь фильм?       Мукуро прекрасно насладился бы последними достижениями кинематографа и в одиночестве — просто сейчас, когда интернет отсутствовал, он ничем не рисковал: их разговор всё равно не вылился бы в драку, несмотря на погоду, или часовые поиски компромисса. Неизвестно ещё, что было хуже.       — Зависит от того, что ты предложишь.       Не надеялся же Кёя, что Мукуро с неведомой целью запасся дурацкими фильмами без сюжетов, зато со зрелищными рукопашными сценами? Его самолюбие не знало границ, но это уже было наивно.       — Детектив, что же ещё.       В последнее время Мукуро серьёзно увлёкся этим жанром. Его вполне устраивали и насыщенные событиями и боями фильмы, которые нравились Кёе, — в среднем они тянули где-то на восемь качественных детективов из десяти. Мукуро просто не хотел заботиться о нём — и, сначала скачав боевик, быстро его удалил.       — Я не об этом. Ты хочешь посмотреть фильм вместе со мной или ты предлагаешь мне посмотреть фильм одному?       — С тобой, конечно. Для тебя это важно?       — Ты забавно нервничаешь во время напряжённых моментов.       — Один раз в жизни вздрогнул во время ужастика, ты хотел сказать?       Кёя улыбнулся.       — Не злись. Мне нравится слушать твои комментарии. Хотя я бы… Что?       Сработало — Кёя воспринял жест «помолчи» очень быстро.       — Не существует фильмов, кроме боевиков, и Брюс Ли пророк их; да, да, да, я помню. Как жаль, что только один из нас догадался скачать парочку фильмов.       — Иначе бы чем ты гордился.       — Чем-то помимо своей безупречной предусмотрительности.       — Считаешь себя предусмотрительным? — в голосе звенела угроза, Кёя слегка наклонился вперёд, будто хотел дотянуться до Мукуро прямо так, не вставая из-за стола, — или же, напротив, резко прыгнуть вперёд.       — Понял, предусмотрительно замолкаю, — Мукуро поднял руки в жесте сдачи. Он легко согласился не из-за страха — просто драка по-прежнему не входила в его планы, а Кёе плохая погода и отсутствие у оппонента стремления к битве никогда не мешали. Выиграть себе более интересный досуг, «проиграв» в небольшом споре, — Мукуро такой обмен устраивал.       Насчёт развязки они ошиблись вдвоём, поэтому Кёе не пришлось согласиться на максимально вредный ужин в рамках того, какие ингредиенты хранились в холодильнике, а Мукуро так и не вылил весь свой лимонад в раковину.       Кёя сел на кровати и потянулся. Мукуро захотел встать, но, не успев даже приблизиться к краю кровати, почувствовал боль в затылке от того, как Кёя оттянул его хвост.       — Далеко собрался?       — Имеет значение?       — Я бы не спросил, если бы это не имело значения.       Если бы разговор происходил не в глуши, Мукуро бы разозлился, что они вернулись к прежним попыткам контроля. Здесь неуместное любопытство бесило его меньше: сейчас за ним стояла вредность, а не желание контролировать в планы.       — До кухни и, возможно, обратно.       — И обратно. Захвати мой телефон, кое-что покажу.       Перед тем, как встать, Мукуро потрепал Кёю по голове. Вернулся он с телефоном и плиткой горького шоколада — жестом предложил последнюю Кёе, пожал плечами на отказ и отломил дольку только себе.       Кёя недолго повозился с телефоном и наконец повернул его к Мукуро. Весь экран занимала фотография среднего размера комнаты с широкой низкой кроватью по центру. Чёрные блестящие ножки, белые стены на фоне, никакой другой мебели. Мукуро внимательно осмотрел кадр, но не увидел ничего важного или смешного — стоившего внимания настолько, чтобы даже Кёя это признал.       — Как тебе? — спросил тот секунд через пять молчания.       — Как мне что?       — Кровать, — ответил Кёя с лёгким раздражением-нетерпением, будто объект его интереса был совершенно очевиден для любого не-идиота, и Мукуро нарочно тянул с ответом.       — Нормальная. Почему ты спрашиваешь?       — Я говорил тебе, что собираюсь заняться ремонтом. Пока я здесь, его уже начали.       Мукуро рассмеялся, откинулся на подушку и отправил в рот следующую дольку горького шоколада.       — Я рад, что ты перешёл от разговоров к поступкам, но ты создаёшь себе лишние сложности. Есть такие замечательные люди, дизайнеры. Им платят, чтобы они всё сделали хорошо.       — Если я обратился к тебе, то очевидно, что я хочу услышать твоё мнение.       — Кёя, — простонал Мукуро и запрокинул голову, насколько позволяла лежавшая под ней подушка. — Ладно.       Он приподнялся на локте и снова посмотрел на экран.       — Ещё раз, что ты хочешь услышать? Что твой вкус безупречен и мне всё нравится?       — Я хочу услышать твоё мнение.       — Я считаю, что нелепо выбирать мебель так, как выбираешь её ты. Какая разница, как выглядит эта кровать, если я понятия не имею, в окружении какой мебели она будет стоять?       — У меня скачаны каталоги, и мы можем обсудить мебель на заказ.       — Я правильно понимаю, что ты хочешь что-то хай-тековое?       — Тебе не нравится?       — Да какая разница, нравится мне или нет, — тяжело выдохнул Мукуро и устало потёр лицо. — Это твой дом, тебе в нём жить. Я думал, ты знаешь, чего хочешь, и просишь меня придумать, как воплотить твои фантазии в жизнь. Всё, хватит.       Мукуро выхватил из рук Кёи телефон и, не встретив сопротивления, включил приложение-камеру. Альбом со снимками занимали фотографии документов и расписаний — как истинный зануда Кёя удостаивал запечатления только их. Достопримечательности? «В интернете полно более профессиональных снимков, чем мои». Себя? «Меня нет в соцсетях, и свои фотографии я могу отправить разве что тебе. Тебе это нужно?». Природу, Ролла, Хибёрда? «За этим всем интереснее смотреть в жизни».       Те снимки, которые Мукуро иногда делал под лозунгом «кто-то же должен засорять твой телефон дурацкими селфи», лежали в отдельной папке. Когда-то Мукуро предложил для неё название «причина жить», но Кёя остановился на всё равно трогательном «причина становиться сильнее». Он ничего не удалял, и Мукуро каждый раз улыбался, видя растущий счётчик своих фотографий. Приятно было знать, что его идеальное лицо сумело занять даже носитель информации с настолько принципиальным владельцем.       Мукуро сделал пару кадров, потом приобнял Кёю для совместного снимка и наконец завершил фотосессию. С чувством выполненного долга он вновь упал на кровать и потянулся, широко разведя руки. Закинув их под голову, он опустил веки и окончательно расслабился.       — Надо было сфотографировать тебя в первый день, — вдруг заметил Кёя. Мукуро открыл глаза и посмотрел в его сторону. Он никак не изменился за прошедшее время — так в чём заключалась разница? — Тогда у тебя была необычная причёска.       Мукуро пожал плечами.       — Будет не лень — повторишь.       Будто Кёя эти фотографии потом смотрел.       — Мне и сейчас не лень.       — Сейчас я хочу немного поспать.       — Странно, что ты сегодня не выспался.       Ещё немного — и он догадается.       — У меня не бессонница и мне не нужно лечить нервы, — бросил Мукуро так небрежно, будто совсем-совсем не рассчитывал задеть.       — Перестань, — Кёя сразу зазвучал строго. Если бы он не напоминал про ошибки в той же манере, Мукуро бы его даже пожалел — он и сам такое ненавидел. — Что у тебя случилось?       Допрос продолжился; на нём Кёя рано или поздно просто угадал бы истинную причину бессонницы и начал бы вытаскивать подробности, потому что это же так просто — заметить неискренность и давить, давить, давить.       — У меня болело ухо, и поэтому я плохо спал, — с раздражением солгал Мукуро, чтобы закрыть тему. — Я удовлетворил твоё любопытство?       — Нет. Я хочу осмотреть рану.       — Я сам могу о ней позаботиться.       — Ты уже позаботился. Дай я посмотрю.       То, как Кёя порой цеплялся за самые незначительные вещи, утомляло. Если бы Мукуро решил упрямиться до конца, он бы навлёк на себя ещё больше подозрений. Впрочем, куча вопросов грозила Мукуро и так — от неё спасла бы лишь возможность стереть Кёе память, да и то ненадолго: пока он не заметил бы царапину во второй раз.       Мукуро ненавидел вмешательства в свою жизнь — особенно прикрытые фальшивой заботой. Пока за ним следили враги, он терпел это, потому что те имели полное право отравлять ему воздух, но когда тем же занимались близкие люди — настолько близкие, насколько Мукуро вообще кого-либо к себе подпускал, — это и задевало, и злило, и выбивало из-под ног почву. Кёя прекрасно об этом знал — может и не в деталях, но знал, — вот только предпочитал об этом не думать. Его не волновали чужие проблемы — и при этом всём он смел что-то там говорить про… про что угодно. Делать вид, будто ему было не всё равно, чтобы Мукуро не мог просто так взять и перевести его в разряд врагов.       Мукуро глубоко вдохнул, выдохнул и сел, чтобы Кёе со всеми удобствами мог осмотреть ухо. Унизительно. Кёя осторожно взял мочку двумя пальцами — даже не больно, — и второй рукой слегка наклонил голову, заставив Мукуро почувствовать себя куклой, на которой высматривали дефект. Потом — грубовато отпустил.       — У тебя химический ожог, — холодно оповестил Кёя. — Так сложно было попросить меня заняться твоей раной?       — Меня устраивает результат. Хватит лезть туда, куда тебя не просят.       — Каждый раз, когда я не лезу, ты создаёшь кучу проблем.       Он злился так, словно ожог принадлежал ему — причём не тот лёгкий, который и до этого подозревал сам Мукуро, а настоящий, сильный, от которого обещали остаться рубцы. Сейчас Мукуро даже устраивало, что он вчера ошибся, когда вымерял нужную дозировку: благодаря этому Кёя по крайней мере отвлёкся от раны неправильной формы — такой, какую было сложно заработать, всего лишь задев ветку. Из комнаты Кёя вышел, тихо закрыв за собой дверь, но Мукуро всё равно не хотел больше спать. Гнев бодрил — и это, пожалуй, был единственный его плюс.       Полежав минут десять, Мукуро вздохнул и встал с кровати. Бессмысленно — уж лучше было потерпеть до вечера и попробовать нормально уснуть хотя бы сегодня. Может, выпить чего-нибудь на ночь — хотя Мукуро уже и не помнил, когда он в последний раз решал проблему бессонницы с помощью медикаментов. У него просто не возникало в этом необходимости: только Кёя профессионально выбивал его из колеи, и даже у него это не всегда получалось.       В отличие от предыдущего раза, сегодня руки Мукуро не тряслись от гнева — какая-то положительная динамика в их отношениях всё-таки наблюдалась. Ласково придушить Кёю всё ещё хотелось.       Намочивший траву дождь больше не казался Мукуро такой уж проблемой: разве вода настолько мешала, чтобы отказываться из-за неё от прочищающей мозги встряски? Сдерживать эмоции внутри всегда было сложнее, чем выплёскивать их простым действенным методом, — Мукуро проверял. Когда он впервые подумал, что идеальные отношения были невозможны без регулярных жестоких драк, он и не предполагал, что те будут проводиться не только ради веселья. Не то чтобы он считал происходящее между ним и Кёей каким-то безумным эталоном. Если бы Фран застукал их вдвоём, Мукуро бы в первую очередь попросил его не повторять это дома — потому что детям опасно и не положено. Периоды затишья этого, вроде как, стоили — только вот не было их давно. И всё равно: Мукуро бы умер от вины, скуки и безысходности, если бы с Кёей что-то случилось. Он бы всё отдал, чтобы комок между ними распутался сам собой — или хотя бы вернулся к размерам полугодовой давности. Тоже адок, конечно, — но тогда Мукуро ещё ничего не замечал.       Звук шагов Мукуро услышал ещё до того, как вышел из комнаты, хотя Кёя явно старался ходить тихо. Он выглядел неожиданно нервно, и этот его вид несколько отвлекал от злости.       — Что-то случилось? — Мукуро положил руку ему на плечо, но Кёя не перевёл на него взгляд: тот сосредоточенно бегал по комнате, будто что-то ища.       — Ролл пропал.       Мукуро сдержанно рассмеялся. Он почти поверил, что Кёя тоже наткнулся на какую-то странность и целиком на неё переключился.       — У него всё точно в порядке.       — Он может испугаться, и ему это не понравится.       Зверь беспокоил Кёю больше, чем любой человек. Мукуро уже хотел пройти мимо, как вдруг по его спине пробежал холодок. Роллу ничего не угрожало, но вот ещё один скандал… Мукуро мог умолчать о том, почему он оставил дверь открытой, и не подсказать, что раз питомец Кёи не откликнулся на зов сразу, то он, скорее всего, просто оказался на улице. Скрыть вину, как трусливый школьник, — не признать её, как это постоянно делал Кёя.       В принципе, Мукуро и так уже не возражал против драки в не самых удобных условиях.       Кёя выслушал короткий рассказ, стиснув зубы, но в бой не полез и даже не процедил вердикт сквозь зубы.       — Поможешь его найти? — без лишних эмоций попросил он.       Видеть его таким — тщательно скрывающим свою слабость, — Мукуро ненавидел ещё сильнее, чем злиться.       Облака рассеялись, но солнце уже ушло за горизонт — на улице было темно.       Фонарик не то чтобы пригодился: Ролл, едва заметно светясь Облачным Пламенем, стоял возле крыльца, держа в зубах что-то длинное и чёрно-коричневое. Змею. Под пристальным взглядом он передними лапками опёрся на нижнюю ступеньку, но забраться на неё так и не сумел. Мукуро спустился и посветил фонариком прямо на него, разглядывая блестящую чешую добычи. Наклониться, чтобы ещё раз погладить маленького охотника, он не успел: Ролл повернулся к нему сам, перекинул змею через ботинок, ненадолго прижался к нему боком, отошёл назад и взглянул снизу вверх, будто ища одобрение.       — Он тебе угрожает, — подсказал Кёя. Ничто в его голосе не выдавало недавнее волнение — а ведь он собирался пойти прямо так, без источника света, лишь бы только скорее. Боковым зрением Мукуро видел, что Кёя остановился на ступеньку повыше. — Показывает, что он обычно делает со змеями вроде тебя.       — Уже не травоядное? — притворно удивился Мукуро и наконец опустился, подхватил ежа под тёплый мягкий живот. Такой лёгкий и маленький — с трудом верилось, что в боях он создавал врагам кучу проблем. Мукуро повернулся лицом к Кёе — сейчас они поравнялись ростом — и, не смотря вниз, указательным пальцем погладил ежиную мордочку.       — Давно не травоядное. Этим ртом он недавно убил змею. Возможно, ещё и парочку насекомых.       Мукуро не нахмурился, хотя Ролл очень старательно вылизывал его пальцы.       — Я потом вымою руки. Ты просто завидуешь, что я ему нравлюсь больше, чем ты.       — Он считает тебя гадюкой, — насмешливо возразил Кёя. — Примеряется, откуда начать есть.       Нет, всё-таки он не успокоился. Он говорил несерьёзно, когда у него было очень хорошее настроение — или очень напряжённое. Первый вариант отпадал.       Ролл последний раз лизнул подставленные пальцы и вдруг обмяк: опустив голову, безвольно повис на той ладони, на которой Мукуро его держал.       — Только давай без шуток про то, что он отравился моим ядом, — сразу попросил Мукуро. Он не понимал, что произошло, однако поводов для беспокойства не видел — животным из коробочек грозила разве что потеря хозяина. Ещё раз занервничать мог разве что чересчур привязанный к нему Кёя — если бы здравый смысл у него опять ненадолго отключился.       Кёя сразу забрал Ролла себе — быстро и вместе с тем бережно.       — У него сильный иммунитет, — ответил он будто бы машинально. — Обычно он так ведёт себя после тяжёлых боёв.       — И каждый разговор со мной — это тяжёлый бой.       — Лучше молчи, — ледяным тоном посоветовал Кёя, пристально всматриваясь в своего драгоценного Ролла.       Через пару секунд Кёя стремительно зашагал вверх по ступенькам, стараясь при этом не потревожить свою хрупкую ношу. Мукуро неторопливо последовал его примеру и вновь не закрыл дверь — кажется, остаток вечера Роллу всё равно предстояло провести в кольце.       Кёя сидел на диване — Ролл лежал у него на коленях иголками вниз, — и аккуратно прощупывал пушистый живот. Мукуро молча устроился рядом, опершись предплечьями на колени. На его дилетантский взгляд Ролл выглядел сонным, а не больным, но он благоразумно молчал — нехватка знаний не позволяла ему даже одарить растерянного Кёю советом. Уходить, чтобы тот окончательно себя накрутил и отправился искать врагов в лес посреди ночи, Мукуро не хотел, поэтому он мог только сидеть рядом, безмолвно поддерживая, и не мешать. Где-то через минуту Кёя провёл тыльной стороной ладони по своему лбу, отстранённо отводя с него чёлку.       — Не понимаю, что с ним.       — Наверно, ему лучше передохнуть в кольце?       — Я знаю, — с нажимом согласился Кёя, и кольцо на его руке вспыхнуло, на этот раз втянув Ролла в себя. Мукуро не стал смеяться над тем, как Кёя, разумеется знавший правильное решение, принял его только после совета. — Я не понимаю, что с ним случилось, и меня это бесит.       Мукуро изо всех сил изображал безразличие — чтобы Кёя смотрел на его спокойное лицо и чувствовал стыд за эмоции. При определённом везении Кёя мог быстро забыть об инциденте, как он забывал обо всех неприятных историях, и не пойти разбираться в том, о чём и Мукуро пока не имел чёткого представления.       — Всё хорошо, — ласково заверил он, обняв Кёю за плечи, и поцеловал его в щёку. Это было лицемерно: хотя желание драки уже отступило, Мукуро бы с куда большим удовольствием стиснул его руку до боли и приказал не лезть, туда, куда лезть не стоило, чем подарил нежность. Кёя не прижался в ответ, но замер в объятиях, и с каждой секундой Мукуро всё отчетливее понимал, почему он так и не избавился от всего того, что болезненно их связывало, — и почему не мог избавиться даже сейчас.       Лёгкий недосып, усталость после долгого секса, вкусный ужин и эмоциональные качели, к которым Мукуро по-прежнему не мог привыкнуть, — всё это вымотало его настолько, что до родника он шёл, ничего перед собой не видя. Если бы лес подменили на город или пустыню, он бы этого не заметил — хотелось просто закончить поскорее с обязанностями и упасть в кровать, лицом уткнувшись в волосы Кёи.       То ли заметив слабость, то ли положившись на удачу, в доме тот поймал его руку и сжал в своей — Мукуро сопротивляться не стал. Кажется, Кёя уловил слабость и решил воспользоваться ею на полную; Мукуро догадывался об этой подоплёке его действий, но, не желая спорить, всё же подпустил его к своему уху. С нормальной обработкой они уже опоздали, но зато Кёя осторожно нанёс на мочку мазь, от которой ноющая боль сменилась мягкой прохладой, а в воздухе разлился своеобразный, но не противный запах.       Вскоре Мукуро прижимал Кёю к себе, в очередной раз чувствуя себя проигравшим.