ROOTS/КОРНИ
25 января 2020 г. в 01:45
Хрум.
Хрусть.
Кагеяма ест яблоки. Он ест морковку. Старательно выгрызает хрящики с куриных костей.
Коллоидная ткань. Коллаген. Для своих — хрящей. Костей. Кожи. Ногтей и зубов.
Любой профессиональный спортсмен знает о питании больше, чем любой диетолог. О теле — больше, чем терапевт. Об анатомии — хирург.
Хрум.
Хрусть.
Позвонки. Кагеяма вращает шеей. Разминка. С левого бока — на правый. Прямо. Голову назад. С правого — на левый. Не круговым движением. Чтобы не пережимать артерии. Чтобы не нарушать ток крови.
Хрум.
Хрусть.
Пальцы связующие не тейпируют. Если связующему нужно тейпировать пальцы — на площадку выводят другого связующего. Точка.
«Идеальные ладони для пасов». Укай так говорит. У Кагеямы — большие руки и мягкие пальцы. И его касания мяча даже не слышно.
Кагеяма выпустится из школы уже с первым взрослым разрядом. А потом пойдет в профессиональную команду.
Рабочий стол завален письмами.
И будет играть в супер-лиге.
Возьмет город. Префектуру. Страну.
А потом и олимпиаду. И даже мировые.
Это его судьба, Кагеямы.
У них — лучший состав. Вместо Дайчи — доигровщик, играет дольше, чем Кагеяма, и прыгает почти как Хината. Вместо забитого Асахи — чел за два метра, в его пятнадцать, который колотит в первый метр. Вместо Танаки — парень с икрами больше, чем сам Танака.
Весенний чемпионат третьего года они обязаны взять.
Ямагучи подает планер в прыжке, а потом выходит в два вместо Кагеямы, и они брейкуют по восемь пойнтов.
Даже Цукишима настроен серьезно. Он щелкает Хинату по лбу и сообщает с гадкой ухмылкой, что сертификат лучшего центрального будет у него.
Хрум.
Хрусть.
Хината разминает плечо. Нет, лучший темп — это он. Он так сказал. И он будет драться за свое место.
Хината стоит на площадке на построении. Вытянутый в струнку. Лицо почти пластилиново смято от улыбки. Четко очерченные колени, мышцы бедер — камень. Икры выпирают. В глазах — свет от ярких ламп.
И свой собственный, конечно, свет.
Самый яркий свет самого маленького игрока.
И таким Кагеяма хочет его запомнить, решительным и сильным, сияющим и гордым, а не в инвалидкой коляске, когда на середине четвертого сета Хината подпрыгивает на блок вместе с Кагеямой.
Хрум.
Хрусть.
Пусть это будет морковка.
Пусть это будет пол.
Пусть это будет просто нога.
Пусть это будет просто позвоночник.
Пусть это будет кто-то другой.
Не Хината. Пожалуйста.
Пожалуйста.
Об анатомии — хирург.
Пока на площадку тащили носилки, Кагеяма все понял. И Цукишима все понял. И Ямагучи — все понял.
И Хината — все. Все.
Коляску покупают на следующий день. Корсет с шеи убирают через неделю и заменяют бондажом. И отпускают домой.
Иди с Богом.
Кагеяма сидит на табурете за столом. Хината — в своем кресле. Новом и красивом. Не как его велосипед. Не как его кроссовки. Не как его ноги. Не как его позвоночник. Не как его шея, межпозвоночные диски, сухожилия и мышцы, связки и хрящи, кости и артерии.
Не как.
Новое и блестящее.
Здоровее Хинаты.
И может больше, чем Хината.
Двигается и поворачивает. Подпрыгивает на порогах. Чего-то там пикает и визжит.
Хината вращает глазами, и на этом его осознанная деятельность оканчивается.
Несмотря на то, что Цукишима и учится, и готовится к экзаменам, и играет в волейбол, а еще он — ассистент в музее, Цукишима научил Кагеяму управляться с креслом.
А еще, правильно пристегивать там ремни.
А еще, делать инъекции.
Измерять артериальное давление. И правильно вставлять трубку в рот. И вводить катетер для мочи.
Как будто готовит Хинату для того, чтобы выставить в своей сраной витрине между скелетом динозавра и каменным топором.
И Кагеяма сдается.
Кресло так кресло. Ремни так ремни. Трубки так трубки.
Катетер для мочи — так катетер для мочи.
Однажды Цукишима заходит прямо с улицы, в куртке и кроссовках, проходит в комнату и ставит на Хинатину полочку маленький золотой кубок.
«Лучшему Центральному Блокирующему»
И уходит. Навсегда.
Кагеяма остается рядом, и видит, как сдуваются твердые мышцы ног. Как пресс становится из рельефного — плоским. А потом исчезает. И на животе остается просто — кожа. Как крошатся зубы. И волосы выпадают.
Хината принимает таблеток все больше, а его самого становится все меньше.
То есть, Хинате их принимают.
И его мышцы, оставшиеся, сводит судорогами.
Потому, что Хината — в тюрьме. Без права на помилование.
Хуже, чем в тюрьме.
И глаза его — уже не горят.
Будильник показывает четверть второго ночи, когда Кагеяма переворачивает подушку другой стороной. Потому что эта — мокрая.
А в половину четвертого — опять.
Обычно Кагеяма не носит черное. А еще, он не носит перчаток.
Он думал между обычными и латексными. Пусть будет латекс. Цукишима сказал по телефону, что латекс — лучше. Пусть будет он. И Цукишима посоветовал. В два слоя. В два.
Кагеяма отстегивает ремни с кресла. Снимает катетер. С руки. И потом — с бедра. Снимает одежду. И кладет Хинату в ванну.
У Кагеямы — большие руки и мягкие пальцы. Идеальные для пасов.
На следующий день Кагеяма затейпирует пальцы.
Хината вращает глазами, и на этом его осознанная деятельность оканчивается.
Теплая вода покрывает его по грудь.
Кагеяма не боится смерти, потому что он жив.
Хината не боится смерти, потому что он уже умер.
В два слоя, сказал Цукишима, и теперь Кагеяма понял, почему. Потому что насколько бы ты ни был парализован и насколько бы ты ни умер, ты будешь драться. За каждую молекулу кислорода.
Но Кагеяма держит крепко.
До тех пор, пока пузыри не перестают выходить из воды. До тех пор, пока мокрые рыжие жидкие волосы не станут развеваться в воде спокойно. Пока челюсти не отпустят его руку, на которой останется шрам от зубов.
В двух слоях латексных перчаток.
За эти три года, эти трое так сдружились. И Цукишима, и Хината, и Кагеяма стали почти семьей.
И они оба любили Хинату.
Но Кагеяма любил больше.