Хитрый взгляд со стороны: #WRITOBER 2018

Гуро опускает револьвер. Необходимости в оружии нет — Николай и без того бледен, запуган, пусть и показать слабость свою не желает. Яков Петрович не то чтобы рад, но все же не может скрыть самодовольной полуулыбки, глядя на то, как писатель дергается, когда они остаются одни, и Яков делает к нему шаг. — Возможно, вы хорошенько подумаете над моим предложением вступить в наше общество и свой ответ измените, в этом нет ничего предосудительного — вдруг осознать, что были неправы. — Вы подлец, — гулко разносится по пустому залу, — и своего решения я не изменю, — бездушные стены отражают все негодование и злость, вложенную в эти слова. Яков усмехается и говорит вкрадчиво: — Я всего лишь не тот, кем кажусь. Вы мне симпатичны, Николай Васильевич, даже более чем симпатичны. Вопреки всем вашим ожиданиям — это правда. Я не желаю вам зла, и выполню все обещанное: вы получите признание читателей, уверен, ваши произведения найдут отклик, они и правда не так дурны. — Я не хочу иметь ничего общего с вами. Вы лжец. — А вы играете в опасную игру, не зная правил. Яков Петрович обходит стол с не пострадавшей стороны, упирается ладонями в столешницу и глядит в упор на Николая. — И вы, конечно же, все опять просчитали, — кривится Гоголь, но осекается на полуслове, натыкаясь на победный блеск в глазах напротив. — Разумеется. Я могу вас убедить. Стоит только… — за какие-то три шага Гуро оказывается близко, настолько близко, что Гоголь чувствует его дыхание, опаляющее ухо. — Вам этого не удастся, — ему хочется исчезнуть, провалиться сквозь землю, избавиться от позорной дрожи в коленях, тяжести внизу живота, сбившегося ритма дыхания, но и одновременно хочется повернуть голову к лицу рядом. — Посмотрим. Вы опять не знаете, что говорите, Николай Васильевич, но раз слушать не желаете, позвольте вам показать, — протягивает Гуро, и в тоне его нет насмешки, только странное смешение радости и возбуждения. Николая притягивают за воротник, на миг блестящие в полутьме глаза Гуро оказываются так близко, что Николай тушуется и не сразу осознает, что тонкие губы накрывают его, сухие и обветренные, сминая в поцелуе. Чужая рука зарывается в волосы, сжимая на затылке и не давая вовремя отстраниться. Николай закрывает глаза, мысленно считает до трех, позволяя стуку сердца отдаться в голове, и отвечает на поцелуй. Целуется Гуро так, что ноги подкашиваются, и Николай только успевает ухватиться за край стола, чтобы удержать равновесие. Губы саднят от беспорядочных укусов, он чувствует солоноватый вкус крови и проводит языком по чужим разомкнутым губам, вырывая судорожный вздох. У Николая нет сил, чтобы сдвинуться с места, он только чувствует, как Гуро вжимается бедрами в его бедра, тут же нетерпеливо подаваясь вперед. Стон, так старательно сдерживаемый все это время, вырывается из приоткрытых губ, и Николай ощущает, как усмехается Гуро в поцелуй, и с силой отстраняет Якова от себя, желая взглянуть ему в глаза. Этой секундной заминки, мгновения замешательства, хватает на то, чтобы Николай потерял даже тот небольшой контроль, который до этой минуты пытался удержать. Его опрокидывают спиной на стол, и наваливаются сверху, покрывая поцелуями лицо. Яков горячий, даже под слоями одежды, когда Гоголь лихорадочно пытается стянуть с него шейный платок, чтобы прижаться губами к незащищенному горлу. Ему это позволяют — вот так просто оставлять красные следы на бледной коже, вырывать тихие всхлипы и стоны, в ответ несильно сжимая через ткань брюк. Его избавляют от сорочки, методично расстегивая мелкие пуговицы, тут же оглаживая теплыми ладонями грудь и впиваясь поцелуем-укусом в ключицы. Он чувствует лопатками прохладный твердый стол, а грудью жар чужого тела. Поясница начинает ныть, и Гуро, будто угадывая его мысли, резко дергает Николая на себя за плечи, усаживая на стол и вклиниваясь меж его разведенных ног. Воздух кончается, когда чужая рука расстегивает штаны и скользит под них. Николай на миг представляет себе картину, развернувшуюся сейчас здесь: он, раскрасневшийся и растрепанный, без рубашки и в растегнутых брюках, сидит на столе, раздвинув ноги. Перед ним Гуро, тоже не при полном параде — в наполовину расстегнутой сорочке и… Додумать не получается, зато стонать — очень даже, его умело ласкают, заглушая стоны в невесомых поцелуях. Он доходит до пика наслаждения, хватая ртом воздух и вцепляясь в плечи Гуро. Яков смотрит с нескрываемым удовольствием в шалых глазах, пока Николай торопливо расправляется с ремнем на его брюках. Он утыкается носом в изгиб его шеи, пока Гоголь сжимает его, возбужденного донельзя; он тихо стонет "Николай, Коленька… " пока тот беспорядочно целует его в губы, щеки и нос; он хрипло дышит, доходя до разрядки и падает в объятия Гоголя, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Проходит несколько минут, прежде чем Яков Петрович наконец решает отстраниться и посмотреть в глаза Гоголю. — Я… все-таки настаиваю на том, чтобы вы пересмотрели свое решение, — Гуро тяжело опускается на стол рядом, окидывая мутным взглядом профиль Николая. — Знаете, Яков Петрович, идите к черту, — сердито бормочет Гоголь, позволяя втянуть себя в ленивый поцелуй.