Хитрый взгляд со стороны: #WRITOBER 2018

Яков Петрович Гуро — это имя гремело на всю столицу. Лучший дознаватель Петербурга, на его счету более трех десятков успешно раскрытых дел, среди которых серийные убийства, кражи, покушения, денежные махинации. За свою блестящую карьеру Гуро был представлен к награде, которую сам государь на церемонии ему вручал. Гордецом Яков Петрович не был, зато характером отличался поистине отвратительным, в курсе этой его особенности были все жандармейские отделения, все третье отделение «Собственной его Императорского Величества канцелярии» и, кажется, вся столица. В этом на своем личном опыте убедился и Александр Христофорович Бинх, полицейский, которому однажды посчастливилось столкнуться с Гуро на месте преступления. Убит был чиновник, отравлен мышьяком, и Бинх бы сам разобрался с этим делом, он и мотив преступления обнаружил, и подозреваемого наметил — хоть были среди прислуги неблаговидные личности, больше всего не понравилась Бинху дочь убитого, уж больно она спокойна была, только побледнела, когда Александр Христофорович напрямую спросил ее, знает ли она, кто убийца, да так на вопрос и не ответила. Но Гуро, будучи в своем репертуаре, испортил все. Приехав к концу, когда Бинх уже дело сворачивать хотел, Яков Петрович, не здороваясь, бесцеремонно Александра Христофоровича оттолкнул, жандармам приказал убираться вон, а сам осмотрел тело отравленного и совершенно другой вердикт вынес, мол, это не дочь, а новая его жена, и подстроила все так, чтобы обвинили падчерицу. Ради особняка, доставшегося бы в наследство, на все готова была. Как Гуро за полторы минуты это выяснил, остается загадкой для Александра Христофоровича и по сей день, да только прав Яков Петрович оказался, и Бинх, втайне восхищаясь ловкостью ума Якова Петровича, записал его в свои злейшие враги. Что творилось в голове у старшего следователя, не знал никто, но характер у него был совершенно невозможный. Поговаривали даже, что не человек Яков Петрович — черт самый настоящий! Правда, никто пока у господина Гуро рогов не видел, хвоста тоже, хотя как знать, может и прятал он его под своим длинным красным пальто. Николай Васильевич поначалу испугался ужасно, когда его к Якову Петровичу писарем личным приставили. Ну что за напасть, не могли, что ли, еще кого подыскать? Всегда пугливый и рассеянный, Гоголь мог только еще больше злить и без того не ласкового характером Яков Петровича. — З-здравствуйте, — заикаться Гоголь начал уже с первых секунд встречи, чем у Гуро вызвал то ли приступ неописуемой жалости, то ли желание Гоголя еще больше смутить, словом неосторожным или резким движением. Но, сдержавшись от порыва, он позволил себе только губы поджать, растянуть их в подобии ухмылки и кивнуть коротко. Лет двадцати, тощий, боязливый, сверкающий необыкновенно голубыми и грустными глазами, Николай Васильевич производил впечатление загнанного ученика какого-нибудь университета. Но хорошее образование, начитанность и какая-то совершенно невероятная осведомленность почти во всех сферах жизни давали ему фору, поэтому Гуро со свойственным ему снисхождением доверил Николаю Гоголю ознакомиться с документами. Слышал Яков Петрович еще и о том, что Николай Васильевич писательствует, даже издавался маленьким тиражом, но был разгромлен в пух и прах какими-то известными критиками; решил к мальчишке присмотреться, авось и выйдет из него прок.

***

— Этот Александр Христофорович все наперекосяк всегда сделает, улики теряет, подозреваемых скрывает, будто он сам преступник и следы замести хочет! Что за странный человек, ей-богу, как его в полицию взяли работать?! — разразился недовольством Яков Петрович. Они с Николаем в бричке ехали до места преступления, и Гуро, будучи в настроении мрачном и злорадном, разве что молнии темными глазами не метал, Гоголь аж вжался в сидение и руками вцепился в чемодан с писчими принадлежностями, моля бога, чтобы они поскорее доехали. — Вы, кстати, захватили расписание, которое я вам поручил переписать утром? — вспоминает Гуро, на Николая Васильевича глядя хмуро. — Да, вот оно, — Гоголь поспешно выуживает из кармана смятый листок бумаги, на котором аккуратным почерком выведено время отправления и прибытия поездов в Санкт-Петербург за вчерашний день. — Отлично, — мрачно улыбается Гуро. — Я вот в толк не возьму, зачем оно вам, — постепенно смелея, спрашивает Гоголь, в глаза Якову Петровичу заглядывая. — Увидите, — туманно отзывается дознаватель.

***

— Как идет? — спрашивает Гуро как будто у всех присутствующих и ни у кого одновременно, — Опять что-то тут намудрили. — Кто почтил нас своим присутствием! — из-за спины испуганно вытаращившегося на дознавателя жандарма высовывается Александр Христофорович, — надо же, опять вы! Совсем не изменились, тот же Цербер, словно с цепи сорвались. — Вижу, вы меня знаете, а я вот вашего имени не припомню что-то, это не вы ли намедни в трактире мне изволили подавать обед? — Не я, — цедит Бинх и в сторону отходит. Гуро вихрем проносится мимо него, присаживается на корточки возле трупа, осматривает. — И какое заключение вынесли? — Пулевое ранение в висок. Мгновенная смерть. Следов борьбы на теле пока не обнаружено. Самоубийство. — Это я и без вас вижу! — раздраженно восклицает Гуро, — Хотя насчет самоубийства я бы поспорил. Вы так решили, потому что у него оружие в руке? Так револьвер и вложить можно. Свидетели есть? Вы их допрашивали? Приведите их сюда немедленно. — Вот-с, извольте, кухарка только и есть. Барин всех слуг на выходные распустил. К нему тут же чуть ли не выталкивают молодую девушку, которая, кажется, вообще еле на ногах стоит и всхлипывает через каждый вздох. — Вы только с ней помягче, — кривится Александр Христофорович. Гуро ничего не отвечает, вместо того встряхивает бедную кухарку за плечи, да так, что голова девушки безвольно мотается из стороны в сторону. — Вы выходили из особняка в период с тринадцати до шестнадцати? — Я не помню… — девушка крупно вздрагивает. — Яков Петрович. — начинает полицейский. — Молчать! — гаркает Гуро, даже в сторону Бинха не оборачиваясь. — Отвечайте! И не смейте врать! — вновь обращается к кухарке. — Выходила! На рынок за продуктами, — бормочет девушка сердито. — Во сколько? — В три! Было около трех часов! — Вы видели, чтобы кто-нибудь выходил из дома? — не отстает Гуро. Лицо его, сосредоточенное и злое, видно Николаю в профиль. Бледные губы сжаты в тонкую линию, скулы остро выделяются на худощавом лице. — Нет. — Не смейте мне врать! — Да пустите же ее, — вновь начинает Бинх, грозно наступая. — Александр Христофорович, — ядовито шипит Яков Петрович, — будьте добры не вмешиваться. Вы, кажется, и так не способствуете поимке убийцы, так еще и мешаете. — Я повторяю: кто-нибудь выходил из дома, когда вы возвращались? — Да. Господин в синем пальто. Светловолосый, кажется. — Вот как… В синем пальто. У убитого вообще есть родственники? — У него есть троюродный брат, но он живет в Праге, — спохватывается Бинх. — И приехал вчера вечером, — Гуро вытаскивает из-за пазухи пожелтевший лист бумаги. Расписание поездов, — Распорядитесь послать кого-нибудь на вокзал. И дело раскрыто. Бинх только глазами хлопает, косясь в сторону растерянного Тесака. — Вы, Александр Христофорович, о деле думайте, о деле! А не на писаря своего пяльтесь! — хмыкает Гуро, пальто запахивая и шагая к Николаю. Александр Христофорович вспыхивает, тут же губы в тонкую полоску сжимая и брови к переносице сводя. Тесак же на этих словах вздрагивает, чуть перо не роняет, краснеет еще больше, и голову в плечи вжимает так, что только глаза светлые из-за воротника пальто блестят. Гоголь сочувственно на него смотрит, потом на Бинха, сердито насупившегося, и понимает, что положение исправлять нужно всеми способами. — Поедем, Николай Васильевич, — командует Гуро, — Я надеюсь, вы, Александр Христофорович, сами справитесь с протоколом. Он ловит карету и лихо запрыгивает туда, оставляя дверь открытой для Николая. Тот, еще раз кинув взгляд на Бинха, кучку жандармов вокруг и стоящего поодаль Тесака, тоже залезает в карету.

***

— Яков Петрович, давайте я вам чай заварю, — твердо говорит Николай Васильевич, в дверях кабинета Гуро застывая и не решаясь войти. Фраза повисает в воздухе, Яков Петрович внимательный взгляд поднимает, и нет в этом взгляде и толики той насмешливости, что обычно он выплескивает на окружающих, только безграничное удивление. — Гоголь, вы здоровы? — Да, Яков Петрович. Что-то не так? — Просто чушь какую-то несете, — своим обычным тоном припечатывает Гуро, отворачиваясь в окно, чтобы скрыть лихорадочный блеск глаз. На улице порядком стемнело, и деревья отбрасывают кривые тени в оранжевом свете уличных фонарей. — Извините, Яков Петрович, — торопливо говорит Гоголь, но вместо того, чтобы благоразумно уйти, наоборот просачивается вглубь кабинета и встает рядом с письменным столом. — Уже поздно, что это вы домой не идете? Решили здесь заночевать? — Гуро становится мерзко от самого себя, видя проявление участия и заботы со стороны мальчишки, он не может сдержать улыбки, поэтому и продолжает смотреть в окно. — Нет, Яков Петрович. Но вы же опять здесь до ночи просидите. — А вам-то какое дело? — обрывает его Яков, и тут же жалеет, буквально спиной чувствуя, как вздрагивает Николай. — Так все время же засиживаетесь. На прошлой неделе заснули здесь даже, помните? — Гоголь говорит это как-то обреченно. Яков помнит. Тяжесть и тепло собственного пальто на плечах утром помнит. Гоголь тогда тоже остался ночевать в отделении, черт его знает зачем, но обнаружил Николая Яков наутро, мирно посапывающего на стуле в приемной. — Это вы тогда меня пальто укрыли? — осторожно интересуется Гуро. Ему не отвечают, но все и так понятно. Он может даже не оборачиваться, чтобы увидеть, как щеки Гоголя покрыл румянец. Наконец, совладав с собой и повернувшись, Яков добавляет чуть тише: — Черт с вами, несите ваш чай.