Ничего волшебного

Третий глаз, распахнувшийся во лбу Стрэнджа при соприкосновении их губ, выглядит точно так же, как и остальные два. То ли зелёный, то ли льдисто-голубой — Тони сопротивляется рефлекторному желанию зажмуриться во время поцелуя, пытаясь решить вопрос с цветом раз и навсегда, — а на дне в любое время суток отражается галактика Андромеды. — Полковник, сэр, — Стрэндж, вдруг отстранившись, убирает руки с его талии, отдаёт честь, шепчет: «До завтра» — и вместе со всеми своими глазами исчезает в портале. Почти невинный поцелуй на прощание — далеко не худшее занятие, за которым Роуди заставал его за годы дружбы, однако перед тем как обернуться, Тони выжидает несколько секунд. В мастерской хорошее освещение, а его щёки сейчас горячее, чем поверхность Венеры. Роуди разглядывает его с неподдельным интересом, будто он тоже отрастил себе новую часть тела. — Что? — Тони пожимает плечами. — Я бисексуал, это нормально. — Боюсь, в данном случае ты не бисексуал, — Роуди качает головой. — В данном случае ты ксенофил. Тони бросает в него гаечный ключ и почти попадает. * * * Тони всегда считал себя человеком широких взглядов. В том, что касается чужих привычек и склонностей, их широта достигает 360 градусов, однако Стрэндж бросает его чувству нормы серьёзный вызов. Да, Тони может спокойно смотреть, как еда другого человека шевелится у него в миске. Но если еда продолжает шевелиться у человека во рту? — Ох, прости, я-то уже привык… Испортил тебе первый завтрак в Санктуме, — тушуется Стрэндж. Чёрт. Контроль за выражением лица — явно не сильная сторона Тони. Прикрыв рот ладонью, за которой мелькает кончик блестящего щупальца, Стрэндж встаёт из-за стола. — Я поем в крипте. — Стой, — Тони, перегнувшись через столешницу, успевает схватить его за руку. — Ещё два-три завтрака, и я тоже привыкну. Он не отпускает Стрэнджа, пока тот не усаживается обратно, и сосредоточивается на собственной тарелке. Идеально круглые панкейки, горсть свежей черники и веточка мяты. Вкуса блинчиков, которые готовил Джарвис, Тони уже не помнит, так что теперь у него есть новый эталон. Стрэндж в молчании дожёвывает щупальца, а затем говорит — глухо, будто из раковины с захлопнувшимися створками: — Если ты не сможешь привыкнуть, я пойму. Тони громко фыркает: — Я разве не говорил, что у меня всегда всё получается? Не самая остроумная из его реплик, но уголки рта Стрэнджа поднимаются на несколько миллиметров вверх. — Сегодня — ещё ни разу. Сбросив под столом пушистый тапок в форме шлема Железного человека — вероятнее всего, рождественский подарок хозяину дома от Паучка (Тони получил свои в форме Халка, «потому что с Доком таких нет, мистер Старк»), — он переступает голыми пальцами по голени Стрэнджа. — Мне можно шутить о твоей еде? — Тебе можно шутить обо всём, кроме Жезла Ватумба в эротическом контексте. — А иммунитет от твоих претензий к моей пицце и чизбургерам я получу? Моё питание всё равно никогда не будет настолько здоровым, чтобы уползать из тарелки… Стрэндж под столом ловит его ступню между своих щиколоток и сжимает в тёплые тиски. — Даже не мечтай. * * * Стрэндж заявляется в его сны. Будто режиссёр — на съёмочную площадку триллера категории «полный трэш»: останавливает очередной дубль, входит в кадр со словами «сценарий дерьмо, будем импровизировать». Начинает с мелочей: отец больше не забывает его в Пентагоне. Тони больше не бродит по лабиринту коридоров, безмолвные тени больше не пялятся на него сверху вниз красными глазами-прицелами. Вместо этого чей-то вроде бы чужой, но очень знакомый голос говорит: «Давай руку, я отведу тебя к папе», и отец садится на корточки и ловит его в объятия, и в машине у Джарвиса играет «Миссис Робинсон». Затем Стрэндж берётся за проклятый сибирский бункер. Не сам бункер: этот сон всегда начинался с вертолёта, но никогда не доходил даже до проржавевших дверей. В этом сне были лишь нескончаемый полёт сквозь ливень и буран — и отчаянное желание развернуться и лететь домой, но когда Тони отдавал команду броне, она не слышала его, мчась вперёд, к чему-то непоправимому, и он просыпался с сорванным голосом, хотя Пятница каждый раз утверждала, что во сне он не издавал ни звука. Но однажды сквозь стену дождя он различает сбоку красные всполохи, и откуда-то он вдруг знает, что если окажется у тех дверей не один, то всё как-нибудь обойдётся. Он приземляется, подходит к дверям, на плечо его ложится рука, и брони больше нет, и бункер рассыпается, как песчаный замок. И наконец, биг босс. Сон о том, что Танос возвращается. Не сон, а пошлое комбо из всех его прошлых кошмаров: дыра в груди, ледяная вода в лёгких, рыбьи скелеты перед глазами, пыль сквозь пальцы, сияющие Камни в Перчатке — на чужой гигантской руке, не на его. И сочувствующий голос: «Бедный, бедный Тони Старк, ты так старался, да вот незадача — снова принял иллюзию за реальность». Но однажды голос, едва начав, срывается на крик, а в следующем кадре фиолетовый мудак корчится в столбе пламени и Перчатка вместе с блестяшками стекает на землю, как нагар с восковой свечи. Тони оборачивается: за его спиной расправляет гигантские крылья дракон, у него три глаза, и цвет их то ли зелёный, то ли льдисто-голубой. Тони просыпается, потому что это уже чересчур. Пихает Стрэнджа в бок. Тому хватает совести не притворяться разбуженным. — Предупредил бы хоть, я бы эпично крикнул: «дракарис», — ворчит Тони и тянется к тумбочке, чтобы включить ночник. Он привык сам сражаться в битвах, включая безнадёжные и воображаемые. — Дорогой, нам пора поговорить о границах твоего вмешательства в мои сны. Вот только непросто, оказывается, говорить о границах, когда его стояк упирается Стрэнджу в голое бедро. — Я внимательно тебя слушаю, — бархатным шёпотом отвечает этот засранец. Бедро придвигается ближе. К чертям битвы. Тони скидывает одеяло с них обоих и седлает Стрэнджа. Заведя руку за спину, крепко обхватывает его член — тяжелый и горячий — и насаживается на головку, не дожидаясь, пока Стрэндж наколдует смазку. Медленно опускаясь на него, не сводит взгляда с лица — чтобы не пропустить, как чернеют глаза, как белеет прикушенная губа. Не сдерживаясь стонет, когда Стрэндж почти садится в постели, придерживая его за талию, и заполняет его до упора. — А наяву можешь превратиться? — Пока нет, — Стрэндж мотает головой. Вечно непослушная прядь волос змейкой прилипает ко лбу, и Тони прижимается к ней губами. Ему, пожалуй, всё равно, шутит Стрэндж или нет. Его руки смыкаются в замок у Тони за спиной, и между выдохами, опаляющими его кожу ласковым огнём, Стрэндж шепчет: — Я знаю… Ты справишься с чем угодно… Просто не хочу… чтобы ты справлялся один. * * * «Я ищу демона из Измерения снов. Если меня не будет дольше семи дней, позвони Вонгу. Не скучай. С.» Записка с предусмотрительно поставленной на обороте датой — сегодняшней — лежит на журнальном столике в гостиной. Физическое тело Стрэнджа в позе лотоса парит рядом, астрального не видно — значит, и правда в ином измерении. Не совсем то, на что Тони рассчитывал по возвращении из Вашингтона, но есть и светлая сторона: Стрэндж внял его просьбе уходить в длительные «командировки» не из Санктума, а из их нового общего дома в соседнем квартале. Взамен пришлось согласиться на установку мистической сигнализации. — Ну и кому мне жаловаться на то, что люди en masse идиоты? Дружочек, может, тебе? Плащ, слетев с плеч Стрэнджа, отрицательно трясёт воротником и уносится в сторону лестницы, ведущей в мастерскую. — Тронешь новый костюм Паучка — выстираю тебя с хлоркой! В холодильнике — запас свежих овощей, домашняя паста и консервированный тунец на видном месте. Всё для того, чтобы Тони преисполнился неизбывной виной, вздумай он заказать фастфуд. Он осторожно заглядывает на нижнюю полку с магическим провиантом: никто никого не ест, чудненько. Мстительно переодевшись после душа в халат Стрэнджа, он сооружает Нисуаз, наливает бокал вина и тащит свой ужин в гостиную. Спать остаётся там же, хоть спина наутро не говорит спасибо. Нужно купить диван с сиденьем пожёстче. Во время астральных странствий физическое тело Стрэнджа почти застывает во времени. Ему не требуется ни пища, ни вода, его не выведут из стазиса прикосновения или поцелуи. Датчики жизненно важных показателей не нужны (Тони всё равно припрятал их в ящике книжного шкафа неподалёку) — Плащ даст знать, если что-то пойдёт не так. Быстрые движения глаз под веками — норма. Периодические подёргивания головой — норма. Бессвязное бормотание и стоны, появление астральных змей, обвивающих его руки и через несколько секунд исчезающих под кожей, — норма. «Тебе просто нужно расширить для себя понятие нормы», — терпеливо отвечал Вонг, когда Тони по первости будил его звонками каждые полчаса. «Просто»… День второй. Неотвеченные письма в рабочей почте заканчиваются к шести вечера. Тони находит антистрессовую раскраску под названием «Волшебные существа и сказочные создания» — Пеппер любит потроллить его рождественскими подарками. Раскрашивает три странички: эльф, дриада, дракон, все оттенки синего. Он слышал где-то, что синий — цвет спокойствия. Теперь знает: брехня. День третий. В гостиной сам собою образуется филиал мастерской. Заработавшись, по привычке бросает Стрэнджу какой-то отвлечённый вопрос. Не получив мгновенного ответа, поднимает голову от чертежей и вспоминает, что Стрэндж здесь не полностью, но — что ещё Тони остаётся? — продолжает диалог, додумывая за него реплики. «Не нравятся? Возвращайся и придумай лучше». На ужин он готовит пасту с белыми грибами. Две порции на всякий случай. День четвёртый. Он заказывает на Амазоне набор декоративной косметики. Стрэнджу идут «смоуки айз» и серебристый глиттер на скулах. С помадой выходит хуже — или это контур губ слишком прихотливый. Тони почти успевает смыть макияж до того как приходит Питер — почти, так что у мальчишки теперь есть на него компромат. Мицеллярная вода на губах Стрэнджа горьковатая на вкус. День пятый. Он доедает позавчерашнюю пасту. Плащ возвращается на плечи хозяина. День шестой, по ощущениям — триста восемьдесят четвёртый, но волосы Стрэнджа пахнут шампунем «Герань и чайное дерево» точно так же, как в первый вечер. Тони почти не спал последние два дня и уже в пятом часу дня клюёт носом. Он велит Пятнице разбудить его в полночь, когда он официально получит право названивать Вонгу. Засыпая, глядит на безмятежное лицо напротив. Тони не уверен, с какой стороны сна ему мерещится, что глаз на нём куда больше, чем два или три. Сколько угодно, лишь бы вернулся. День… кажется, ночь. Тони просыпается оттого, что его куда-то несут. Он обхватывает руками Стрэнджа за шею, и ему всё равно куда, хоть в жерло вулкана Кракатау, но это оказывается спальня. Он так давно не был в спальне. Стрэндж раздевается догола, раздевает его — медленно, без магии, своими завораживающе уязвимыми руками. То, что Стрэндж делает с ним после, больше похоже на ритуал поклонения, чем на секс, хотя из них двоих Тони куда меньше напоминает божество. Его глаза не сияют во тьме, его прикосновения не останавливают время. — Ты ничего мне не должен, — на всякий случай говорит Тони, как только к нему возвращается способность складывать звуки в слова. Стрэндж вопросительно глядит на него из-под растрепавшейся чёлки. Тони пытается пояснить, ему кажется очень важным — чтобы Стрэндж знал: — Когда тебя долго нет, а потом возвращаешься, или когда ты рискуешь, потому что не мог не рисковать, то ты не должен… — Тони, прикрыв глаза, роется в памяти, где-то глубоко в ней запрятано нужное слово, — компенсировать. Заглаживать. — Я знаю, — по лёгким прикосновениям губ к своему виску Тони чувствует, как Стрэндж кивает. — Знаю. Это нужно мне. Восполнять. Навёрстывать. * * * Тони сразу понимает, что Стрэндж перед ним — не его Стрэндж. Черты лица схожи, но если его Стрэнджа вылепил Роден, то этого — Сальвадор Дали, если не Гигер. — Я всё ещё сплю? — спрашивает Тони. — Ты — спишь. Голос тоже другой. Не из раковины даже — из-за задраенного люка подводной лодки. Тони вглядывается в этого Стрэнджа, но его облик ежесекундно меняется. Костистые крылья за спиной превращаются то в тёмные, бархатные на вид щупальца, то в дырявые лохмотья, а те сплетаются в остроконечный хвост. Длинные пальцы — без единого шрама. — Ты из другой вселенной? — осторожно спрашивает Тони. Его Стрэндж всегда боялся, что какой-нибудь двойник может однажды появиться. И что его намерения могут быть не самыми добрыми. Тони в принципе не нравится концепция множественных вселенных. Даже в одной-единственной можно наворотить дел. — Не опасайся меня, — тёмные, почти чёрные губы кривятся в усмешке. На дьявольскую, впрочем, не тянет. — Я просто захотел на тебя взглянуть. — Гляди, раз захотел, — Тони пожимает плечами, пытаясь казаться равнодушным. Впрочем, любопытство берёт верх над ним даже во сне. — Но рассказывай, почему. Глаза у этого Стрэнджа — цвета штормового неба. А вот взгляд у них наверняка одинаковый во всех вселенных. — Пробыть почти семь земных суток в царстве Кошмара и не сойти с ума… Твой Стрэндж становится сильнее меня. Он не делает ничего из того, что сделал я для обретения силы, а следовательно, дело не в нём. Не только в нём. Остроконечный хвост раздваивается, два новых раздваиваются тоже, и следующие, и следующие, каждый увенчан маленькой змеиной головкой. На тридцати двух Стрэндж милосердно останавливается. Тридцать три пары глаз пристально глядят на него. Тони чувствует себя то ли заклинателем, то ли кроликом. — Тебя это огорчает? ...То ли психотерапевтом. — Скорее напоминает о том, что любовь делает человека сильным, прежде чем сделать его несчастным. — Любовь никогда не делает несчастным. Тридцать три пары закатившихся глаз — незабываемое зрелище. — Сколько тебе? Около пятидесяти? Поговорим об этом лет через тридцать. Если сам раньше не устанешь. В закатывании глаз Тони и сам мастер. — Вот что точно делает несчастным — так это заглядывание в чужие окна. В твоей вселенной закончились дела, чтобы их делать? Люди, чтобы их любить? О. Похоже, он надавил на открытую рану. Всё нечеловеческое вдруг исчезает из облика этого Стрэнджа. Остаётся лишь сгорбившаяся фигура да глубокие тени под глазами. — Ты ли тому причина или нет — мне очень жаль, — тихо говорит Тони, делая шаг к нему. — Мне очень жаль, — склонив голову, эхом отзывается Стрэндж. Тони едва ли чувствует что-то под ладонью, дотрагиваясь до укрытого тёмной мантией плеча, но скоро даже это призрачное прикосновение исчезает, а он — просыпается и долго лежит с закрытыми глазами, слушая шелест стрелок часов на обнимающей его руке.