Не сходи с моих уст, С моих карт, радаров и барных стоек. Этот мир без тебя вообще ничего не стоит. Пребывает сер, обездвижен, пуст.
Это странно, привезти тебя сюда. В место, где тебя никогда не было, где тебе никогда не было места. Я не знал другого маршрута, чтобы спрятать тебя. Раньше здесь я прятал себя. Теперь - нас. Нас, которых не существует. Ведь стоит закрыть глаза, и ты исчезнешь. Стоило оператору не доставить сообщение и ты был бы уже в сотне километров, а я остался бы с зияющей дырой в груди, на вокзале. Странно заставить снять носки и потом несколько долгих мгновений смотреть на бледные ноги. Они должны быть мокрыми. Но не холодными, а теплыми, после душа. И твои руки должны быть горячими, согретыми моими. Странно думать об этом сейчас. Не думать же просто невозможно. Странно, что я сам пока не осознал, что сделал. Странно, что я и не позволяю себе думать. Впервые за долгие годы я позволяю себе чувствовать, и разве ты того не стоишь? Я ловлю глазами каждое изменение на лице, ловлю и пытаюсь удержать каждый миг, что проводишь ты тут, рядом со мной. Доверяю ли я тебе по-прежнему или теперь боюсь, что ты сбежишь в любой момент? Уверен ли я, как и прежде, в твоих глазах, или ищу там прохладный ветер? Ты рядом прямо сейчас. Наверное, это главное. Впервые взять тебя за руку. Впервые прижаться губами к запястью. Каждый из этих шагов – самая правильная вещь из всех, что я когда-либо делал. И одновременно это шаг по дорожке в пропасть, в пасть к Дьяволу. Я переплетаю наши пальцы, а перед глазами пустошь. Темная, сухая, жаркая. Оболочка сохнет, лопается, рвется и слазит. Я прижимаюсь губами к запястью и чувствую запах твоей кожи, который быстро сменяется запахом горящей плоти. Нашей с тобой. Придвигаюсь на пару сантиметров ближе, задеваю коленом колено и уже через миг ощущаю, как в этом месте жжет, словно туда приложили раскаленные угли. Удовольствие, приносящее боль. Ты счастье, приносящее горе. Ты мое греховное спасение. Мой пленительный избавитель. Мой все.Не сходи с моих строк. Без тебя этот голос ждал, не умел начаться. Ты его единственное начальство. Направляй его, справедлив и строг.
Я отпускаю твою руку и открываю глаза, гляжу на твои закрытые веки, на безумно, непозволительно длинные ресницы, отбрасывающие тень на щеки. Я смотрю на ту руку, что сейчас свободна от моей, и солнечное сплетение сворачивается в тугой узел, а затем входит внутрь, замедляя биение сердца. Я вижу, что твои пальцы не сжаты, они немного подрагивают. Между ними проходит туго натянутая темная струна. Она идет прямо из меня, но я лишь ее начало, а ты же пропускаешь между пальцами, направляешь, удерживаешь. Она так натянута, что разрезает тебе капилляры, но ты не подаешь виду, что тебе больно, ты не даешь ей ускользнуть. Я моргаю, и видение исчезает, а твои глаза открываются и жидкая платина сейчас устремляется на меня во взгляде. - Блейн… - твой голос такой тихий, словно ты отдаешь последние силы на эти слова. В одном своем имени я слышу все. Боль. Радость. Желание. Отчаяние. - Курт? – я приближаю свое лицо к твоему, чтобы слышать тебя лучше. Кожу обжигает, и я морщусь, потому что так не должно быть. Мы не должны причинять друг другу так много боли, мы не должны тут находиться. Нас вообще не должно быть. Мы невозможны. Я почти отталкиваюсь обратно, почти начинаю жалеть. - Я не хочу ни о чем спрашивать. Я хочу, чтобы это не кончалось. Ты разрезаешь меня на части своими словами, и ничего никогда я так не хотел, как прижаться к тебе, обнять, почувствовать, как твое тело сначала сжимается, а затем расслабляется в моих руках. Почувствовать, как ты податливо ложишься на спину, как обвиваешь меня руками и ногами и позволяешь просто застыть в этой позе и не двигаться.Не сходи с моих рук, ты король червей. Козырной, родной, узнаваемый по рубашке. От турецких твоих кровей, От грузинских твоих бровей, От улыбки, в которой музыка и Бродвей, До сих пор беспомощность и мурашки,
- Ты можешь спрашивать меня о чем угодно, ты имеешь на это право, - устало выдыхаю я и отпускаю твою руку, скольжу кончиками пальцев по обивке прочь, но не успеваю добраться до своей ноги, потому что твоя ладонь ловит мою. Словно хищник она набрасывается на жертву, придавливает, вжимает, и проникает острыми зубами-пальцами внутрь. Я расслабляю руку, поверженный, и ты выдыхаешь. Оказывается, ты задержал дыхание. - Не хочу. Вопросы разрушают пространство. Ответы разрушают меня. Останься навсегда. - Я не смогу, Курт… - но ты резко прижимаешь вторую руку к моему рту и стонешь: - Не надо… Пожалуйста, помолчи. Я смотрю на тебя широко открытыми глазами, я удивляюсь тому, как можно быть таким родным и неизвестным одновременно. Я знаю тебя год и ничего о тебе не знаю. Я люблю тебя до терминальных судорог и даже не знаю, какой цвет твой любимый. Могу сделать вывод по одежде и обоям, могу спросить прямо. Но разве любовь измеряется в количестве информации, что есть у нас о человеке? Разве любовь вообще измеряется? Если просто у меня перехватывает дыхание и мышцы на ребрах сводит, сжимает, разве это не любовь? Кто сказал, что для любви нужно знать? Кто сказал, что нужно видеть и чувствовать? Ты просто есть. Я просто тебя люблю. И пока твоя рука все еще прижимается к моим губам, я немного приоткрываю рот и касаюсь твоей кожи кончиком языка. Ты тихо вскрикиваешь и мягко, почти по-детски улыбаешься, убирая ладонь. - Я не мыл руки… - ты оправдываешься, смущенно убираешь взгляд и подносишь руку к своему лицу, а затем робко и медленно, словно совершая священный обряд, касаешься кончиком языка того места, где коснулся я. Влажное пятнышко сталкивается с розовым кончиком твоего языка, и я срываюсь.Не сходи с горизонта, Тим, но гряди, веди Путеводным созвездием, выстраданной наградой, Ты один способен меня обрадовать – значит, радуй, Пламенем посмеивайся в груди
В груди компрессионный синдром, сосуды сворачиваются в веревки и сжимают все жизненно важные органы. Срываются печати. Вылетают пробки. Взлетают души над нами и сталкиваются. Бьют друг друга по лицу и не просят прощения, сцепляясь намертво, решая все самостоятельно. Я же выдыхаю и подаюсь вперед. Я натыкаюсь лицом на твою руку, я сворачиваю тебе пальцы, когда они неудобно подгибаются где-то сбоку и уже позади. Колено соскальзывает с дивана и я хватаюсь рукой за поверхность где-то между твоими ногами, чтобы удержаться. Чтобы дернуться еще на несколько сантиметров и прижаться губами к губам. Вспышка ослепляет все вокруг, кожа немеет, и я замираю, пораженный, с распахнутыми глазами, глядящими прямо на тебя. Ты дрожишь, я чувствую эту вибрацию ртом. Но нет, это не дрожь волнения или холода. Тебя бьет припадок, ты трясешься всем телом, хватаешься за подушку и подлокотник, чтобы только оставить нерушимыми губы. Губы, соединенные с моими. Я не отрываюсь ни на миллиметр, я подаюсь вперед, приподнимаюсь и переставляю колено так, чтобы нам было удобно. Я отпускаю твою руку только для того, чтобы сомкнуть кисти за твоей спиной, прижать тебя, дрожащего, к моей груди. Ты открываешь губы, выдыхая воздух. Я открываю губы, впервые вдыхая свой кислород. Горячая влажность, гладкость и идеальность оказывается на моем языке, в моем рту, и я прижимаюсь сильнее, не оставляя ни нанометра пространства между нашими ртами, между нашими телами. И когда шею сводит судорогой, я сначала не понимаю, что причиной тому твоя ладонь, которой ты схватился, притягивая меня ближе. Я чувствую, как раскаленным свинцом перетекает тепло из кожи в кожу. Я чувствую, как каждая клеточка моего тела разбухает и нагревается. А потом ты стонешь. Приглушенно, из-за того, что мой рот на твоем. Отчаянно, долго. Ты так же стонал с каждым другим своим мужчиной или этот стон принадлежит только мне? Ты так же медленно позволяешь себе расслабляться в их руках, или только со мной ты то каменеешь, то растекаешься маслом, обволакивая все вокруг? Как многим ты говорил о любви? Как со многими у тебя было то, что сейчас со мной? Многих ты свел с ума? Вопросы заставляют меня сгорать изнутри, потому что я знаю, что у меня до тебя никого не было.И не уходи. Не сходи с моих рельсов ни в этом, ни в горнем мире. Тысяча моих и твоих прекрасных двадцать четыре. И одно на двоих бессмертие впереди.
- Ты первый, - выдыхаю я, отрываясь от твоих губ и понимая, что мы связаны так крепко, что невозможно нас разъединить. Ты не понимаешь, что я имею в виду, ты поднимаешь брови, пытаешься сфокусировать взгляд и выгибаешься дугой, моля о новом поцелуе. Я не верю, что я это только что сделал. Я поцеловал тебя. И это был лучший момент моей жизни. Все годы были лишь подготовкой к этому движению. Мы с тобой совпали как слова совпадают с губами... - Первый, с кем я чувствую это. У меня были женщины, много женщин. И первенство вовсе не в том, что ты мужчина. Просто ты… - Просто я твой, - спокойно и серьезно отвечаешь ты, пока кончики твоих пальцев порхают по моему лицу, заставляя бриллиантовые веера внутри моего живота раскрываться. - Ты мой, все верно, - киваю я и опускаю голову, снова соединяя свой рот с твоим. Секунда, и я снова отстраняюсь, слыша твой очередной недовольный вздох. - Молоко с медом? Серьезно? – я улыбаюсь, потому что это почти нереально, что я не сразу это понял. И абсолютно невозможно теперь, когда я осознал. Ты помнишь, ты знаешь, ты печешься о таких деталях, когда я целый год не мог спросить у тебя ничего, кроме «Как дела?». И сейчас мне кажется, что я попаду в ад не за любовь к тебе. А за всю ту нелюбовь. За все то невнимание. За каждый день, когда не целовал. - Да, Блейн, да. Всегда. Я всегда слушал тебя. Всегда внимательно, вдумчиво, искренне переживая. Я любил просто то, как твой голос скользит внутри моей головы. Но сейчас я хочу немного помолчать... Поцелуй меня, пожалуйста. Вместо ответа я делаю глоток воздуха и ныряю вниз, прижимаясь ртом к твоему рту, переплетая язык с языком и упиваясь каждой долей секунды, упиваясь огнем по нервам и теплым молоком по коже. Каждый следующий миг жизни – будущее. И это значит, что оно у нас есть. ___________________________________ Вера Полозкова – Не сходи с моих уст,с моих карт,радаров и барных стоек