ладно, ладно, давай не о смысле жизни, больше вообще ни о чем таком лучше вот о том, как в подвальном баре со стробоскопом под потолком пахнет липкой самбукой и табаком в пятницу народу всегда битком и красивые, пьяные и не мы выбегают курить, он в ботинках, она на цыпочках, босиком у нее в руке босоножка со сломанным каблуком он хохочет так, что едва не давится кадыком
Я встаю со своего сидения и понимаю, что не могу дышать. Я хватаюсь за сердце, держу его, потому что оно готово вырваться из груди и метнуться в окно, разбить стекло на осколки только для того, чтобы лечь на платформе у твоих ног. И знаешь, я, разумеется, вернусь. Я выйду на следующей станции, сяду на такси и примчусь обратно. Если тебя не будет на платформе к этому времени, я поеду домой. Это больше не моя квартира, но я буду стоять под подъездом, надеясь, что однажды ты приедешь и заберешь меня, как раньше. Если, конечно, захочешь найти. Если ты не ошибся номером. Если твой телефон не украли. Если у меня не случилось помутнение рассудка. Если ты и правда написал это сообщение, я смогу ждать тебя вечность. Я не знаю, за что хвататься, к кому обратиться, я не знаю, что мне делать и почему я все еще здесь, почему у меня не выросли крылья, не проломили крышу поезда и я не взмыл в небо, к тебе. Я слышу свист и падаю назад, ударяюсь головой о стенку и приземляюсь на сидение, недоуменно глядя по сторонам и в лица соседей, которых до этого не заметил. Первая, самая страшная мысль – кто-то прыгнул под поезд. Вторая, чуть не разорвавшая мне аорту – ты. Но нет, я слышу сообщение из динамиков. «Уважаемые пассажиры, приносим извинения за задержку отправления. Один из пассажиров забыл нечто очень важное. Вернуть это займет всего пару минут, оставайтесь на своих местах» Наверное, содержание сообщения было другим, но это то, что услышали мои уши. Кто-то забыл что-то важное. Это важное нужно вернуть. Важное не забыли, важное пыталось сбежать. И да, важному приказали «вернись».черт с ним, с мироустройством, все это бессилие и гнилье расскажи мне о том, как красивые и не мы приезжают на юг, снимают себе жилье, как старухи передают ему миски с фруктами для нее и какое таксисты бессовестное жулье и как тетка снимает у них во дворе с веревки свое негнущееся белье, деревянное от крахмала как немного им нужно, счастье мое как мало
Мне плевать на пальто и сумку, я просто выбегаю из купе в проход, я бросаюсь к двери, и когда меня останавливают, я выдыхаю голосом, искрящимся от счастья: - Важное, это я… Меня пропускают без вопросов, только сосед выбегает следом и ворчит что-то про сумку и пальто, которое я забыл и на которое мне плевать. Ведь «важное» это я. Что может быть лучше? Я выскакиваю на платформу, и меня обдает холодным воздухом ноября. Ежусь, плотнее завязываю молочный шарф и смотрю вправо. Глаза слезятся от ветра, но я сразу вижу тебя в горчичном пальто. Я не вижу лицо, но я чувствую взгляд. И я разворачиваюсь и делаю шаг. Один, второй, третий. Я не позволяю себе сорваться на бег, но иду достаточно быстро, чтобы через несколько десятков секунд резко замереть в одном шаге перед тобой.расскажи мне о том, как постигший важное – одинок как у загорелых улыбки белые, как чеснок, и про то, как первая сигарета сбивает с ног, если ее выкурить натощак говори со мной о простых вещах как пропитывают влюбленных густым мерцающим веществом и как старики хотят продышать себе пятачок в одиночестве, как в заиндевевшем стекле автобуса, протереть его рукавом, говоря о мертвом как о живом
- Здравствуй. Как дела? - тихо шепчешь ты, протягивая руку. Я делаю вдох и протягиваю руку в ответ. Это то прикосновение, что было между нами десятки раз, но только сегодня, в эту секунду, оно обретает другой смысл. Электрический ток пробегает под кожей, у меня перехватывает дыхание и из груди вырывается неконтролируемое, безудержное, рыдание-выдох. - Отлично, - с трудом шепчу я, пытаясь успокоить то, что творится внутри. Ты отпускаешь мою руку, но не прячешь ладонь в карман, а протягиваешь ее ко мне и впервые в жизни поправляешь шарф на моей шее. Как я и мечтал, как я и грезил. Кончиком указательного пальца ты задеваешь бешено бьющийся пульс, и мир вокруг нас приходит в движение. Мне кажется, я теряю сознание. - Замерз? – еще тише спрашиваешь ты, и, Господи, мне кажется, в эту секунду я готов умереть, потому что лучше, наверное, не будет никогда. - Нет, - я качаю головой и сглатываю слезы. Ты улыбаешься, глядя, Боже, глядя мне в глаза! И пока я тону в их невероятном цвете и непривычном тепле, кто-то сзади накидывает на меня пальто, ставит рядом сумку и говорит, что я растяпа. У меня спрашивают, когда я вернусь в вагон, а ты говоришь: - Он не вернется. Но я не совсем понимаю, о чем ты. Ведь я уже вернулся. Как ты и просил…как красивые и не мы в первый раз целуют друг друга в мочки, несмелы, робки как они подпевают радио, стоя в пробке как несут хоронить кота в обувной коробке как холодную куклу, в тряпке как на юге у них звонит, а они не снимают трубки, чтобы не говорить, тяжело дыша, «мама, все в порядке»; как они называют будущих сыновей всякими идиотскими именами слишком чудесные и простые, чтоб оказаться нами
Мы идем к твоей машине, ты несешь мою сумку, я несу свое огромное, пульсирующее сердце. Ты не касаешься меня больше, не смотришь, и молчишь. Я знаю, в чем дело. Просто ты уже понял, что сделал. Ты осознал, что оставил меня тут. Сам оставил гирю, прикованную к твоей ноге. Ты просто взял и вшил опухоль обратно. Ты понимаешь, что облажался, но ты слишком благороден, чтобы сказать об этом. И если сейчас ты посадишь меня в машину, привезешь на мост и скажешь спрыгнуть, я так и сделаю, честно. Я не говорю об этом, я боюсь нарушать тишину. Но ты читаешь мои мысли и знаешь, что теперь я на все согласен, на все готов. Ты прячешь сумку в багажник, мы садимся в машину. Ты никогда не открывал мне дверь, не открыл и сегодня. Я же не женщина, все верно. Только познакомившись с тобой я понял, как же сильно хочу быть женщиной. Просто для того, чтобы ты любил меня свободно. Потому что если у тебя будет много женщин, это будет нормально. Это будет поводом для добрых шуток и уважительных взглядов. Если у тебя буду я, ты скатишься в пропасть. Я не хочу отпускать тебя в пропасть, я останусь твоим никем. - Курт, - наконец разрушаешь тишину ты, кладя руки на руль и глядя перед собой. Я смотрю на твой профиль в темном салоне, я так сильно люблю тебя. Ты такой красивый. Я готов умереть для тебя. Без тебя. - Да? – спрашиваю я, удивляясь тому, насколько мой голос тонкий в сравнении с твоим, насколько уродливый и высокий. Но ты не отвечаешь. Ты заводишь мотор и вжимаешь педаль газа.расскажи мне, мой свет, как она забирается прямо в туфлях к нему в кровать и читает «терезу батисту, уставшую воевать» и закатывает глаза, чтоб не зареветь и как люди любят себя по-всякому убивать, чтобы не мертветь
расскажи мне о том, как он носит очки без диоптрий, чтобы казаться старше, чтобы нравиться билетёрше, вахтёрше, папиной секретарше, но когда садится обедать с друзьями и предается сплетням, он снимает их, становясь почти семнадцатилетним
Мы останавливаемся в неизвестном мне месте, я смотрю в окно, затем на тебя и снова в окно. Ты улыбаешься. Господи, как это красиво… Я не обращаю внимания на то, что ты уже вышел, и прихожу в себя только когда ты открываешь мою дверь, стоя с моей сумкой в руке. Я молча иду за тобой в какой-то дом, ты открываешь дверь ключами и включаешь свет, а я замираю у двери, глупо улыбаясь, потому что я понимаю, что это «твое гнездышко». Ты рассказывал мне, что прячешься тут, когда девушки совсем достанут. Я никогда не просил показать мне его, никогда даже не думал об этом. И вот, ты стоишь передо мной и разводишь руки, словно говоря: «Вот и оно». - А кто принесет мне воду с лимоном? – пытаюсь пошутить я, но ты не понимаешь этого и уходишь. Ты возвращаешься через пару минут со стаканом воды с лимоном, и я улыбаюсь. - Серьезно? – спрашиваю я, забираю стакан и делаю глоток, потому что, похоже, я и сейчас боюсь вырвать. - Ну да, - ты наклоняешь голову. - Ты же все время ее пьешь. Почему, кстати? - Не имеет значения, - я пожимаю плечами и ставлю стакан на тумбочку. Ты делаешь шаг ко мне и протягиваешь руки, а мне нужно так много времени, чтобы понять, что ты просто забираешь пальто, и в этот момент что-то внутри сжимается от разочарования. Я снимаю пальто, снимаю шарф, и отдаю их тебе. Я разуваюсь, остаюсь в черных носках, а ты слишком пристально смотришь мне на ноги. - Сними носки, - тихо просишь ты, и я, боясь даже поднять на тебя глаза, повинуюсь. Как только мои босые ноги касаются паркета, ты шумно втягиваешь носом воздух, заставляя меня испуганно вскинуть голову. Твои глаза широко распахнуты, кулаки сжаты, и ты все еще смотришь на мои ноги. Я поджимаю пальцы и, похоже, краснею. Мне неловко, я не привык, чтобы мои босые ноги привлекали так много внимания. - Как я и представлял, - бормочешь ты себе под нос настолько тихо, что я даже не верю этим словам. - Блейн? – твое имя проскальзывает по языку и мне хочется удержать его губами. - Да? - твои глаза зажигаются чем-то новым, когда ты смотришь на меня. Но я не отвечаю, я обхожу тебя и иду вглубь квартиры.расскажи мне о том, как летние фейерверки над морем вспыхивают, потрескивая почему та одна фотография, где вы вместе, всегда нерезкая как одна смс делается эпиграфом долгих лет унижения; как от злости челюсти стискиваются так, словно ты алмазы в мелкую пыль дробишь ими почему мы всегда чудовищно переигрываем, когда нужно казаться всем остальным счастливыми, разлюбившими
почему у всех, кто указывает нам место, пальцы вечно в слюне и сале почему с нами говорят на любые темы, кроме самых насущных тем почему никакая боль все равно не оправдывается тем, как мы точно о ней когда-нибудь написали
- Спасибо. Я слышу твой голос за спиной, останавливаюсь в гостиной и медленно поворачиваюсь. - За что? - Ты вернулся. И ты ничего не спрашиваешь. Ты никогда ничего не спрашиваешь. - Я привык. - Я знаю. Прости. - Простить? – глупо переспрашиваю я, оседая на диван и глядя на тебя огромными глазами. За что я должен тебя простить? За счастье? Ну уж нет. Но ты не отвечаешь, ты просто подходишь и садишься рядом. Мы не касаемся друг друга ни коленями ни руками, но я вдыхаю твой запах. Впервые в открытую наслаждаюсь им, закрывая глаза. И тихонько, совсем неслышно скулю. Я отрываюсь от земли и теряю оболочку, когда чувствую твои пальцы на своих. Я не открываю глаза, чтобы это не оказалось сном. Я запрещаю биться даже сердцу, пока ты аккуратно скользишь кончиками пальцев от ногтей по фалангам, косточкам, до самого запястья. Там твои пальцы обхватывают тонкую кость и ощутимо сжимают, заставляя меня открыть глаза и встретиться взглядом с медовой зеленью. - Не могу тебя отпустить. - Не отпускай.расскажи мне, как те, кому нечего сообщить, любят вечеринки, где много прессы все эти актрисы метрессы праздные мудотрясы жаловаться на стрессы, решать вопросы, наблюдать за тем, как твои кумиры обращаются в человеческую труху расскажи мне как на духу почему к красивым когда-то нам приросла презрительная гримаса почему мы куски бессонного злого мяса или лучше о тех, у мыса
- Я сошел с ума? – Спрашиваю я безжизненным голосом и все еще смотрю в глаза. Ты не можешь быть реальным. Ты не можешь держать меня за руку. Я не знаю, что будет дальше. Не знаю, что будет завтра. - Я тоже. - Ты убьешь меня? – скулю я эту странную, почти неуместную фразу. Но ты знаешь, что я имею в виду. Ты понимаешь, или догадываешься, или просто чувствуешь. Потому что ты отрываешь мою руку от дивана. - Ты не заслужил. - Мы…? – судорожный всхлип не дает мне договорить, потому что в эту секунду ты обжигаешь кожу на запястье своим огненным дыханием, и я почти теряю сознание, когда ты отвечаешь и прижимаешься губами к венам на внутренней части запястья: - «Нас» нет…вот они сидят у самого моря в обнимку, ладони у них в песке, и они решают, кому идти руки мыть и спускаться вниз просить ножик у рыбаков, чтоб порезать дыню и ананас даже пахнут они – гвоздика или анис – совершенно не нами значительно лучше нас
____________________________________________________ * Стих Веры Полозковой - Снова не мы