осень опять надевается с рукавов, электризует волосы - ворот узок. мальчик мой, я надеюсь, что ты здоров и бережёшься слишком больших нагрузок. мир кладёт тебе в книги душистых слов, а в динамики - новых музык.
Я был так взволнован, когда мне сказали, что у нее начинаются схватки. Я не переставал любить тебя, но в те часы я любил и ее очень сильно. Она дарила мне детей, она смотрела на меня сверкающими глазами и улыбалась, несмотря на боль. Она смеялась и постоянно повторяла, что Келли и Кевин будут очень боевыми детишками, раз так упорно рвутся наружу. Она злилась и материлась. Она пела странные песни и ходила по палате кругами. Я принял их обоих. Первым появился Кевин, он такой большой, такой смуглый, как я. А Келли хрупкая, но здоровая. Я слышал первый крик своих детей почти одновременно с последним вздохом своей жены, их матери. Мне было так страшно. Там кричали, там все пищало, детей увезли, а ее сердце били током. Она больше не открыла глаза. Оказывается, эмболия это так быстро и так страшно. Я позвонил тебе и только когда вслух сказал, что ее нет, меня порвало. Тина, родная, смешная, молодая девочка. Она родила мне двоих детей и теперь лежит в морге. Я не знаю, как сказать об этом ее матери. Я не знаю, как я скажу об этом своим детям. Я не знаю, как можно быть таким конченным ублюдком и ни на секунду не переставать любить тебя. Ты сказал, что приедешь, и этого было достаточно, чтобы дать волю себе и слезам. Я просто забился между двумя скамейками в коридоре и разрыдался. Никто не подошел ко мне, нужно отдать им должное. Только сочувственные взгляды. От них немного тошно, но я не виню их. Они ни в чем не виноваты. Такая редкая смерть, такая быстрая, и совершенно неожиданная. Тина поплатилась за меня. Это я убил ее своим равнодушием, своей любовью к тебе. Но я не виню тебя. Тут только один корень зла, и хорошо бы его выдрать, да только я теперь не один на этом свете. И если Тиффани увезли, если Тиффани хотя бы относительно взрослая, то Келли и Кевин еще совсем ничего не понимают. Они нуждаются во мне. А я нуждаюсь в тебе. Я признаю это.город после лета стоит худым, зябким, как в семь утра после вечеринки. ничего не движется, даже дым; только птицы под небом плавают, как чаинки, и прохожий смеется паром, уже седым.
Ты приезжаешь очень быстро, и ты привозишь с собой остатки лета. Вокруг меня уже осень, а ты такой загорелый, теплый, и пахнешь солнцем. Ты втаскиваешь меня в какую-то пустую палату и прижимаешь к двери, прижимаешь к себе, целуешь в мокрое и соленое лицо так крепко, что я забываю обо всем на пару секунд, а потом выдыхаю, и мне немножечко легче. - Курт, она… Я не знаю… Они, - бессвязно мычу я, прекращая рыдания, но оставляя разрывы в словах. - Я люблю тебя. Ты любишь их. Она любила тебя. Блейн, это жизнь. А смерть – ее часть. Так случается. Ты не виноват. Никто не виноват. Ты справишься. Мы справимся. Я тебе обещаю. Я буду рядом. Всегда… Я поднимаю на тебя глаза и киваю. Ты будешь рядом. Ты приходишь на похороны и стоишь в толпе. Никто не спрашивает, кто ты такой и что тут делаешь. Ты не подходишь ко мне, но я просто вижу твой взгляд, и этого достаточно. Тина такая юная в этом коралловом платье. Ей так к лицу эти розы… Наши с ней дети все еще в больнице. Я уже нанял три няньки, я уже все купил, я уже обо всем подумал. А что мне с ними делать – я не знаю. Я боюсь. Хотя с Тиффани я много возился. После похорон мы с тобой сидим у тебя. Допиваем бутылку джина и молчим. Смотрим друг на друга и даже не прикасаемся кожей. Мне достаточно просто слышать твое дыхание. Мне достаточно того, что под утро я зарываюсь лицом тебе в шею, а ты обнимаешь меня за шею. Ты говоришь мне: - Ты чудесный, ты самый лучший. Ты ни в чем не виноват, ты будешь самым лучшим папой… А я только выдыхаю слова любви, и впервые за эти дни засыпаю нормально.у тебя были руки с затейливой картой вен, жаркий смех и короткий шрамик на подбородке. маяки смотрели на нас просительно, как сиротки, море брызгалось, будто масло на сковородке, пахло темными винами из таверн;
Через два месяца, когда осень еще не вступила в свои права полностью, но уже ощутима кожей, ты звонишь мне днем, когда я на работе, и просишь заехать за тобой. Я знаю, у тебя появилась какая-то своя жизнь, и это нормально. Но у тебя своя машина, я не понимаю. Зачем я нужен тебе. Но приезжаю сразу после работы, ты спускаешься вниз. Пока ты идешь от двери к машине, я не могу перестать любоваться тобой. Ты, кажется, еще похудел, но ты такой изящный, такой тонкий, такой невероятно красивый. И я так сильно тебя люблю. - Отвези меня к себе домой, пожалуйста? - Ты серьезно? Но… - Я знаю, там Келли и Кевин, и твоя нянька, но можешь попросить ее уйти. Все нормально. Я просто хочу с ними познакомиться, если ты не против… Я теряю дар речи, киваю головой, и завожу машину. Я впервые вижу тебя у себя дома, и это так странно. И так… Так по-домашнему. Ты снимаешь обувь и верхнюю одежду, тщательно моешь руки. Я впервые сам делаю тебе кофе, а ты робко спрашиваешь: - Где они? Я волнуюсь непонятно из-за чего, и веду тебя наверх, в детскую. Отпускаю миссис Прайс домой, подвожу тебя к двум колыбелькам, стоящим рядом. И знаешь… Я помню Рейчел с Тифф. Я не видел Тину с ними. Но то, какой ты сейчас… Я бы хотел нарисовать картину, если бы только умел. Ты невероятно нежно берешь на руки Келли, ты долго смотришь на нее, а потом ты улыбаешься и поднимаешь глаза на меня. - Они так похожи на тебя и на Тину одновременно! Они такие красивые… Им повезло. И тебе повезло… - Курт… - Я не ревную, Блейн. Больше нет. Это твои дети, это частички тебя. А я люблю тебя, так разве я могу не любить их? - Ты невозможный, - шепчу я, кладу Келли обратно в кроватку и тащу тебя из детской в гостевую спальню. Не в нашу с Тиной, и ты мне за это благодарен. Я прижимаю тебя своим телом к постели, я целую тебя так глубоко, что ты задыхаешься и громко стонешь. Я впервые после всего этого снова с тобой, и ты такой обжигающе чувствительный. Ты такой натянутый и такой нежный. Ты отдаешься мне с такой охотой, словно я – это все, чего ты ждал. Так, словно я – это самое главное.так осу, убив, держат в пальцах - "ужаль. ужаль". так зареванными идут из кинотеатра. так вступает осень - всегда с оркестра, как фрэнк синатра.
Самое странное начинается весной. Когда ты не живешь у меня, но проводишь тут все больше времени. Когда ты целыми днями возишься с Келли и Кевином и я отказываюсь от двух нянек, оставляя только одну. Когда нас в магазине впервые называют парой, а мы смотрим друг на друга и пожимаем плечами так, словно не понимаем, о чем они говорят. Просто наша жизнь это наше дело. Просто плевать я хотел на всех, кроме нас. Тебя, меня, и детей. Ты не называешь их нашими, ты всегда называешь их моими, но я не акцентирую на этом внимание. - Кевин, милый, улыбайся! – смеешься ты и пытаешься поймать улыбку на личике моего сына, когда я держу их обоих на руках, а ты фотографируешь нас. Кевин хмурится, ты опускаешь руки и убираешь камеру на полку, и как раз в этот миг он начинает хохотать. Ты не выдерживаешь, фыркаешь, выхватываешь Кевина у меня из рук и кружишь его по комнате, а затем целуешь в румяную щеку. Малыш пищит, смеется, а ты выглядишь таким ослепительно красивым, что у меня сжимается сердце. Мы относим детей в кроватки, а сами идем в спальню. Она уже не гостевая, она наша. Хотя да, конечно, тебе надо домой на выходных, у тебя же почти никаких вещей здесь нет. Просто мой шкаф забит ими, а так вообще никаких. Мы переплетаем пальцы под одеялом, я ласкаю твою шею губами, а ты улыбаешься в темноту спальни. - Я люблю тебя. - Я люблю тебя. - Мы с тобой психи. - И нас не вылечить. - Ты мой. - А ты мой.кто-то помнит нас вместе. ради такого кадра ничего, ничего, ничего не жаль.
_________________________ Вера Полозкова – Осень