Да, тут не без пощёчин и зуботычин, Впрочем, легчайших, так что не кличь врачей. Сколько б ты ни был зычен и предназначен – А все равно найдутся погорячей.
Ты даже не представляешь, как легко меняется ход времени в зависимости от настроения. Когда тебе плохо, минуты длятся годами. Когда тебе хорошо, - месяцы щелкают, как секунды. Ночи без тебя тянулись так долго, что мне казалось, куда легче отсидеть срок в тюрьме, чем дождаться утра. Дни с тобой пролетали с хлопком ресниц. Твои поцелуи, даже самые долгие, - короче одного биения сердца. Ждать тебя – сложнее, чем переплыть Ла-Манш. По одной-единственной причине я не замечаю, как пролетают два года. И эта причина – ты. Мы с тобой теперь живем вместе. Ты, я, и твои дети. Они все еще твои, прости. Я обожаю Кевина и Келли, я провожу с ними не только все свободное время, я провожу с ними вообще все свое время. Но это не наша семья. Не знаю, почему так. Я эгоист. Или я дурак. Но это дети твои и Тины, а я просто живу с вами. Конечно, я знаю, что ты меня любишь. Нет, не сомневайся в этом. Ты заботишься обо мне, ты держишь меня за руку на прогулке, и никогда не обращаешь внимания на чужие взгляды. Ты у меня самый сильный мужчина, я всегда будут твоим самым нежным мальчиком.Мальчик, держись за поручень, мир не прочен. Ладно, не увенчают – так хоть учтут. Выставочен как ни был бы, приурочен – А все равно же вымучен, что уж тут.
Мы вечерами ждем тебя дома, я готовлю, а дети рисуют смешные карлючки на бумаге. Ты катаешь их на себе, ты ласкаешь меня в спальне. Мне немного сложно жить в доме, где ты жил с Рейчел, где жил с Тиной. Иногда я чувствую себя просто очередным, и это так паршиво, как снова вдыхать дым погасшей сигареты. Это как горечь на языке после таблеток. Это как боль в ногах после отличной прогулки. Но мне ли жаловаться? Раньше у меня не было ничего. Теперь у меня есть больше, чем все. И честное слово, я почти счастлив. Почему почти? Я просто дурак. Я не знаю. Есть что-то, что сдерживает меня. Мыльная пленка, тончайший полиэтилен между мной и чистым счастьем. Потому что счастье это не жизнь без забот и печалей. Счастье – это состояние души. Моя душа истрепана, как пальто бездомного. Каким должно быть ателье, чтобы придать ему прежний вид? Магическим. Магии в мире нет. Прости. Пальто остается потрепанным.Я правда люблю тебя. Этого хватит. Звонче не петь, чем Данте для Беатриче. Нынче – ни Дуче, ни команданте Че. Как бы ты ни был вычерчен – ты вторичен; Тысячен, если мыслить в таком ключе.
У меня болит живот. Нет, это не метафора и не истерическое, он правда болит. Сначала когда забываю поесть. Потом – почти постоянно. Сначала я не обращаю на это внимания. Потом я начинаю пить обезболивающие. Потом они не помогают. Я ничего не говорю тебе и стараюсь не жмуриться от боли. Когда впервые после секса на твоем члене кровь и ты долго стоишь на коленях и умоляешь меня простить тебя за то, что был недостаточно нежен. Я прощаю, но не понимаю, в чем дело, потому что мне совершенно не больно. Мне как всегда, честно. Когда кровь впервые после секса остается на простыни, я замечаю это утром, заправляя постель, и понимаю, что время идти к врачу. Я оставляю детей на няню и отправляюсь в клинику по твоей страховке. Я не собираюсь ничего от тебя скрывать, просто и афишировать и устраивать цирк я тоже не хочу. Я говорю с доктором, рассказываю о состоянии, и он отправляет меня на эндоскопию. Мне говорят, что у меня язва. Говорят, глубокая, и я слишком затянул. Говорят, надо меньше нервничать и лучше питаться. У меня берут биопсию, чтобы убедиться, что это не рак. Я жду результатов в коридоре, через пару часов меня зовут к себе. У врача такое сочувственное лицо и так много терминологии в запасе, что я все понимаю. Завтра мне нужно лечь в стационар. На днях будет операция. Я отправляюсь домой, мне нужно к Келли и Кевину. Мы ужинаем, укладываем деток спать, я нежно целую обе кудрявые макушки и ухожу следом за тобой в спальню. После душа ты ложишься на кровать, свет все еще горит, и это хорошо. Я опускаюсь рядом, я смотрю тебе в глаза и негромко, вполне спокойно говорю: - У меня рак желудка.Ты весь из червоточин, из поперечин, Мелочен очень, сколько ни поучай. Как бы ты ни был точен и безупречен – Вечности не оставят тебе на чай.
Если честно, я никогда не видел таких глаз, как были твои после моих слов. Словно два черных дула. Словно города после ядерной зимы. Словно глубокие шахты. В них было пусто, а через секунду пустоту сменила такая острая боль, что мне пришлось закрыть свои, чтобы не пораниться. - Но… - у тебя перехватывает дыхание, я слышу этот сдавленный всхлип, вырванный из груди. - Завтра я лягу в стационар. Через пару дней мне сделают операцию. Потом контроль. Вроде бы, не все так плохо. Удалят часть желудка, но я и так мало ем, он мне не пригодится, - я пытаюсь пошутить, но ты выглядишь так, словно я бью тебя по лицу. - Курт, - ты так сильно сжимаешь челюсти, что я боюсь, что они треснут. Я аккуратно забираюсь тебе на колени, обнимаю за шею и целую в скулу. Это так нормально – успокаивать тебя. - Блейн, все будет хорошо. Обещаю тебе, я не умру. Не скоро, во всяком случае. Ты любишь меня? - Люблю. - Этого хватит. Точно, - я нежно целую твои губы, ты не отвечаешь, ты все еще не можешь закрыть глаза. Ты всю ночь целуешь меня. Это даже странно. Ты целуешь все. Каждый миллиметр моего тела знакомится с твоими губами. Мы не занимаемся сексом, ты просто целуешь, гладишь, вдыхаешь и трешься щекой. Тебе плевать, что за часть тела попадает под твои губы. Ты с каждой одинаково нежен. А под утро ты плачешь. Ты думаешь, что я сплю, но мое плечо намокает, а ты шепчешь о том, что я – самое дорогое для тебя, что ты не переживешь моего ухода. А еще ты молишься Богу обо мне. Мое сердце обещает биться вечность, раз это так нужно тебе.И не мечтай, что Бог на тебя набычен, Выпучен, как на чучело, на чуму. Как бы ты ни был штучен – а ты обычен. А остальное знать тебе ни к чему.
Операция проходит успешно, я жив, но результаты мы узнаем только через полгода, когда мне снова сделают биопсию и скажут, нет ли больше раковых клеток. Не знаю пока, как там оно будет, но я чувствую себя хорошо. На мне нет шрамов, все делали эндоскопически. Дошла техника – даже похвастаться нечем. Кушать мне нельзя пока что, мне вводят глюкозу внутривенно. На второй день после операции меня переводят из реанимации в палату, и буквально через минуту приходишь ты с детьми. Келли вырывается вперед, и пока никто не успел ее остановить, она взбирается на высокую кровать, обхватывает мою руку всем своим телом и кричит: - Папа! Первую секунду я думаю, что она обращается к тебе. Но когда Кевин повторяет ее действия и говорит то же слово, я понимаю, что это обо мне. - Они скучали, - шепчешь ты, наклоняешься, и ласково целуешь меня в губы. Келли гладит меня по щеке и лопочет что-то о доме и папе, и кисе, и кушать. Кевин просит меня идти домой. Ты достаешь из-за спины коробочку, и я забываю, как дышать. Ты спокойный, ты такой счастливый, ты спрашиваешь у меня: - Курт, ты выйдешь за меня? Серьезно. Я хочу, чтобы все было официально. Я хочу, чтобы ты был моим мужем. Горло сдавливает так сильно, по ребрам снова, как несколько лет назад, судорога, и я выдыхаю: - Конечно. Да. Пленка между мной и счастьем исчезает. Ты, я, и наши дети. Мы. Я твой любимый. Я твой будущий муж. Я отец твоих детей. Я твой родной и близкий. Я твой единственный. - Ты – мое все, - шепчешь ты мне на ухо в первую ночь после нашей свадьбы. Верно. Я твой все. ________________ Вера Полозкова – осточерчение (знак неравенства, 2011)