***
Воздух сегодня на удивление был легче обычного, даже отдаленно пах какой-то растительностью. Волки носились где-то среди деревьев, гоняя самого юного, но далеко не отходили. Сосновый лес всегда был моим любимым местом, как ни крути, потому что вся жизнь начинается и заканчивается им. Так говорили смутные образы в голове, называвшие себя чудаковатым словом «семья». Один рассказывал, когда, конечно, был щедр на объяснения, что так величает себя только особая группа, чья кровь одинакова. У меня же её отроду не водилось. С каждым шагом деревья здесь склоняли свои величественные верхушки с острыми иголками ниже и ниже. Невозможно было войти в лес, не отдав плату. Острые листья цепляли за одежду, как сухие руки старух перед смертью, и некоторые умудрялись царапнуть, получая живительную силу — кровь. Мои волки платили эту мерзкую цену. Звёзды складывались в бесконечные потоки мелькавших плямб, чей холод и отрешенность никогда меня не притягивали. Пробираясь через заваленные тропы и тонкие ветки, мы пыхтели и оглядывались, будто нас гнали. Но мы-то знали, что бежим от другого. Невыносимо приятный запах впервые за сотни… Тысячи лет проник неожиданно во всё тело, объяв то невидимой рукой и сжав. До кончиков пальцев аромат пробирал, напоминая всё сразу: то, что было, что есть и что только ещё будет. Так пахнет молоко матери. Так пахнет радостный смех. Так пахнет заходящее за горизонт обжигающее солнце. Так пахнет мечта. Так пахнет желание. А что важнее, так пахнет Он. Волки, словно чувствуя, что странная пелена постепенно окутывает нас, застучали по бокам хвостами, подгоняя меня дальше, ещё глубже в лес. Здесь было темно и тихо настолько, что злые голоса сами обретали сущность, врывались дикими всполохами, криками и визгами. То тут, то там пробегали белоснежные духи, пересмеиваясь и дразнясь. Моя судьба была стать такой же. Пленницей леса. Но воля Одина пожелала иначе. Волчонок жалобно заскулил, прижав уши к голове. — Ну, волчонок… — Вторила младшему я, обнимая себя за плечи и чувствуя неладное. Костлявый страх парил здесь, пока мы не заплутали и не вышли на равнину. Полная луна и яркие звёзды. Вой волков. — Ну, волчонок… — Незнакомый голос резанул по ушам. Испугавшись, я подскочила на месте, а волки, толкаясь и торопясь, бросились к тёмному накренившемуся силуэту. Черная фигура стояла поодаль, раскачиваясь в безумном такте. Заливисто лая, животные прыгали на Него, облизывая лицо. А у меня будто всё оставшееся человеческое отобрали, и я упала на колени, не в силах встать вновь. Неожиданная боль в костях извивала и выворачивала тело наизнанку. Я впервые умирала и возрождалась, ощущая на языке этот вкус первобытного колдовства. Звёзды меняли своё вековое положение, а я так и лежала на мягком мхе, укрытая лишь тонкими листьями и редкими ветками, оплетшими нагое тело, забирая его под корку бытия. Шерсть валялась клоками вокруг меня. Багровые разводы выделялись на мокрой земле. Внезапно тот, кого я не знала, но кого признали мои волки, склонился, опираясь на какие-то палки. Безумие в его глазах не останавливалось ни на секунду, смешиваясь с дикой ненавистью, перерастая в нечто большее. Ноздри раздувались от частого дыхания, и вены выделялись на грязном лице. Страшен был его образ. Но мне хотелось в него окунуться. С головой. А плавала я отменно. Только не могла и пальцем шевельнуть. — Какая же ты всё-таки жалкая, волчонок, — буквально выплюнул викинг из своей поганой глотки, рыкнув. Его голос не был похож ни на один, какой я когда-либо слышала. Он не отличался грудными звуками или суровостью. Напротив. Смех иронии извивался вокруг его в меру высокого и шипящего тона, пронизывающего своим холодом. Когда он рухнул на землю и, склонившись, прижался губами к моему лбу, то я подумала, что задохнусь. Горячие и сухие, они были приятнее всего прочего. Неестественно голубые глаза, сверкнувшие в полной тьме искрой, гипнотизировали, как гипнотизирует змея свою жертву. Черты его лица сгладились, и приятная улыбка озарила лицо. Он сорвал мох с моего тела рваным движением, а когда ладонь коснулась лба, то я моргнула. Его больше не было. Волки скулили, с непонятной спешкой взрывая мох мощными когтями. Кита жался к моему бедру, пока взрослые настороженно фырчали и оглядывались. Незнакомец им понравился. В голове застрял его образ, жуткий и мощный, но в то же время ласковый и хрупкий. А голубые глаза, не мигая, сопровождали всю дорогу через поваленные деревья и выжженные тропы. А запах… Это был аромат песен и праздника, первого снега и последнего листка, утренней росы и вечернего тумана. Не решившись вернуться в темный лес, мы дошли до избы, где тут же были поражены великим сном. Волки окружили меня со всех сторон, прижавшись меховыми боками к ногам и рукам. Их тепло было нужно.***
На следующий день призывной рог прозвучал необычайно громко. Да так, что, подпрыгнув, волки заметались и заскулили, нервно поглядывая на меня. Громкий стук в дверь, чуть не снесший её. На пороге оказался Он. — Один? — удивлению не было предела. Мощный муж, великий правитель и создатель снизошёл до духа. Но сегодня он выглядел как-то потрепанно. Всклокоченные волосы не лежали в густых косах, кожаные наряды уступали место обычной рубахе, а глаза грустно светились. — Собирайся, тебе предназначен долгий путь. — Раньше Вы за мной не заходили, чтобы до поля проводить, — не поняла я, оперевшись о порог. Волки уставились в ожидании на гостя, чувствуя неладное. А внутри зарождалось странное чувство. — Глупый детёныш, всё серьёзнее. Собирать мне было нечего, поэтому, в один глоток осушив сосуд с водой, я бросилась вслед за великим мужем, чей плащ уже развевался по ветру. Грозные шаги сопровождались громким пыхтением. Волки остались в доме. Солнце только-только показывалось из-за гор, серое и прозрачное. Лучи не грели, лишь вызывали отвращение, поэтому нос я уткнула в меховую подкладку бордового цвета. Грозные тучи тяжёлым куполом окружали и сдавливали поляну. Никогда раньше я здесь не была. Прямо в середине тусклой травы пустил корни огромный дуб, чьи листья, размером с голову мощного викинга, валялись у подножия. — Иггдрасиль… — Догадалась, спустя пару мгновений. Почему Один сокрыл его, а не оставил среди вечного пира и войны? — Раньше такого не было, — поджав губы и присев на отвалившуюся ветку, — настолько она была огромной, — Создатель приложил ладонь ко лбу. Лицо его было покрыто болезненными морщинами, а голубые глаза с грустью глядели куда-то в незримое. Высокий лоб и мощный подбородок делали из него неповторимой красоты человека, но в разуме остался только один. — Вернее, случалось однажды. Здесь не было птиц или других животных ровно так же, как и не было других растений, кроме Древа Жизни. Особая сила исходила от него, а крона уходила в небо, выше облаков. Но не было радости в могучем стволе: угнетающий скрип и, казалось, крик рвался из недр, будто заточенные в него веками души пробудились и разозлились. Облака сгущались. — Зачем Вы привели меня сюда, Всеотец? — собственный голос показался эхом, самым тихим на свете. — Грядёт Тот, кто изменит этот мир, изменит наш народ. — Наш? У меня есть только стая. — Ты живёшь среди викингов. Смотришь, как они бьются, умирают и воскресают. Ты знаешь все сокрытое в их мыслях. Нет такого, что ускользнуло бы от тебя за эти долгие годы одного и того же. Ещё ребёнком ты пыталась заговорить с ними, но никто не видел тебя. — Поэтому я и не могу… — Именно поэтому ты и можешь! Ты призвана внушить им, показать истинную силу, не физическую. Раскрыть и дать надежду их грядущему предводителю, великому человеку. — Человеку?.. Вы отправите меня в Мидгар? Всеотец, Вы не в себе! — Ты сама отреклась от милой дружбы, предпочтя викингам этих волков, — горько выплюнул мужчина, рухнув на землю. Я испуганно подбежала к нему, обхватив своими ладошками его исполинскую руку. Слёзы обиды застыли в глазах. — И выберу их вновь, будьте уверенны, — я уже было хотела встать, чтобы уйти, но железные тиски сдавили горло. Крик застрял в горле. — Будь одной из тех, кого боготворишь, покуда мучения не выбьют из тебя истинную любовь. И мир прекратился. Темнота на долгие годы поселилась в моём сердце. Тогда я ещё не знала, что это всего лишь начало пути, отведенного малому духу, а не конец существования где бы то ни было. Хлопок ладоней Всеотца мог стирать миры. Одно слово — меня. Так подумала я тогда, увидев перед падением в яму грехов голубые глаза. Крик младенца пробудил зверя.