Помоги поверить

      Отъезд прошел как в тумане. Рано утром Яков Петрович уже ждал у крыльца гоголевского дома. Пока Яким грузил чемоданы, Николай, зябко кутаясь в крылатку, устроился напротив Гуро. Кажется, они обменялись парой любезностей, включавших в себя пожелание доброго утра, но Николай не был в этом уверен, потому как только его голова коснулась мягкой обивки кареты, он провалился в сон.       Всю дорогу до Москвы, Гоголь провел в полусонном состоянии, выныривая из своего забытья лишь для того, чтобы под пристальным наблюдением Якима, поесть. Чем во время поездки занимался Яков Петрович, оставалось загадкой, притом, что выглядел он очень бодро, когда бы Гоголь ни проснулся, и ничуть не утомленным долгой дорогой.       -Приехали, Николай Васильевич.       Гоголь, с трудом разлепив глаза, выглянул за занавеску.       Карета уже пересекла черту города, и катила по дороге мощеной камнем. Навстречу им промчался другойэкипаж, с что-то бранное кричащим возницей. Улица кончилась, началась площадь, по которой сновали торговцы, предлагая свои товары: картузы, калачи, пряники, книги, посуду, ковры – все, что душа пожелает. Торговцы пытались перекричать друг друга, наперебой предлагая лучшую цену, так что гвалт стоял невыносимый. Торговые ряды остались позади, но тише не стало. Люди в рабочей одежде спешили к предприятию, что верно находилось неподалеку. Яркие вывески не хуже уличных торговцев зазывали в театр, ресторан или же на чтения поэтов и писателей, среди которых мелькали знакомые фамилии.        Москва дышала. И Гоголь вместе с ней, наслаждаясь кипящей в ней жизнью. Стряхнув с себя остатки сна, Николай во все глаза смотрел на проносящееся мимо него безумие. Москва определенно ему нравилась. Лестные мысли писателя, в адрес столицы, отражала легкая улыбка на лице.              Яков Петрович, возвращению Москву был совсем не рад. Он помнил ее в огне, помнил ту боль, что испытал в стенах этого города. Помнил, как жалил мороз и штыки французов. Москва отряхнулась от пепла и пошла дальше, а Яков Петрович не смог. Загнал воспоминания поглубже, чтобы не тревожить старые шрамы, но не забыл. Потому и бежал отсюда, города своей юности, в Петербург, лощенный, кругом позолоченный, почти всегда хмурый Петербург.       А Гоголю Москва, похоже, всерьез нравилась, он во все глаза смотрел на проносящиеся мимо них улицы, площади, здания и улыбался, какой-то по-детски восторженной улыбкой. Яков Петрович не прочь был бы взглянуть на обновленный город глазами писателя, может и у него поучится вновь полюбить вторую столицу.              В местное управление полиции Яков Петрович решил наведаться завтра. О чем и сообщил Николаю.       -А куда мы тогда сейчас едем? – не отвлекаясь от происходящего за окном, полюбопытствовал писатель.       -К моему старинному другу – Алексею Николаевичу Волкову. Жить тоже остановимся у него. Москва, Николай Васильевич, дорогой город, впрочем, вы сами скоро в этом убедитесь.       Николай несколько смутился, вспомнив, что взял с собой не так много денег, как вероятно ему здесь может понадобиться.       -А кто он? Ваш друг.       -Врач, и весьма хороший. Такой же, как ваш знакомый, как же его…. А! Бомгарт! Только без пагубного пристрастия к спиртному.       Эту шпильку в адрес Леопольда Леопольдовича, Николай решил оставить без ответа, к тому же у него было подозрение, что слова Гуро отчасти относятся и к нему.       -Он тоже состоит в вашем тайномобществе? – Николаю вовсе не улыбалось жить под одной крышей с еще одним членом тайной организации, в которую он однозначно отказался вступить. Почему-то он был уверен, что масоны отказов не прощают. Никому.       -Нет, ну что вы, Николай Васильевич! – Гуро вдруг повеселел. – Не все мои знакомые обязательно состоят в тайных организациях, – в конце Яков Петрович, чуть ли не смеялся. Вероятно, несвоевременная осторожность Гоголя и вправду была смешна. – Я все хотел вас спросить, да случая не было, у «Вечеров» продолжение намечается?       -Да. Осталось только напечатать, - ответил писатель, решив умолчать о своих проблемах с издателем.       -Так что же вы не печатаете? Томите своих читателей. Нехорошо, Николай Васильевич. – Гуро только пальцем не погрозил.       Николай покосился на привычно сложенные на трости руки следователя.       -Займусь этим сразу по возвращении в Петербург, – заверил неожиданного своего читателя Николай. Но что и говорить, слова Якова Петровича были ему приятны.              Алексей Николаевич жил на окраине Москвы, зато в своем доме. Скромный двухэтажный особняк был зажат между двумя куда более богатыми, зато не такими обжитыми зданиями. На первом этаже не был виден свет, но стоило Якову Петровичу подняться на крылечко, как дверь распахнулась, и навстречу ему вышел хозяин дома, гостеприимно раскинувший свои объятия, которые Гуро с радостью принял.       -Яшенька! Сколь лет! – голос врача дрогнул.       Николай, наблюдая сцену воссоединения старинных друзей со стороны, не мог отделаться от мысли, что он тут лишний.       -Ну, полно, Алексей! – Яков Петрович легонько похлопал друга по плечу. – Я к тебе не один. Вот знакомься – Николай Васильевич Гоголь, – раскрыта ладонь, указала в его сторону. – Будет помогать мне вести дело.       -Гоголь? – Волков подал руку для пожатия. – Не знал, что вы увлекаетесь расследованиями.       -Яков Петрович меня уговорил, - Николай ответил на приветствие, крепко обхватив ладонь.       -Это он умеет, - Алексей Николаевич понимающе покивал, улыбаясь своим воспоминаниям, однако тут же спохватился. – Ну что же мы стоим! Проходите в дом.       Пока Яким, пыхтя, заносил немногочисленные чемоданы, среди которых были и вещи Гуро, Волков показывал свои владения, и спальные комнаты для гостей, которые так удачно расположились напротив друг друга.       -Ваша – слева, Николай Васильевич. А твоя, Яков Петрович, – соответственно справа. Вы располагайтесь пока, а я распоряжусь насчет обеда.       Волков уже было развернулся, чтобы уйти, как Николай обратился к нему:       -Алексей Николаевич, мне право неудобно просить вас, но…. – Волков внимательно слушал. – Я не знал, что мы остановимся у вас. Со мной всегда путешествует мой слуга – Яким. Не найдете вы и для него места?       -Как не найти? Найдем! Рядом с кухней есть комнатка для прислуги. Мы ее не пользуем, пусть занимает ее.       -Благодарю.       Волков скрылся внизу, оставив своих гостей отдыхать после дороги.              Время до обеда Николай Васильевич с Яков Петровичем провели врозь. Часы что Гоголь был предоставлен самому себе, он потратил на то, чтобы привести себя в порядок. Смыв с лица и рук дорожную пыль, он окончательно взбодрился, чувствуя приятную свежесть.       Комната ему досталась небольшая: кровать, письменный стол и узкий шкаф в углу. Раскладывая вещи в своем временном пристанище, Николай заметил, как эта комната похожа на ту, что была у него в Васильевке.        Около трех часов в дверь настойчиво постучали.       -Войдите.       На пороге показался Яков Петрович.       -Как разместились, Николай Васильевич? Вижу что неплохо, – пробежавшись глазами по комнате, заключил Гуро. – Спускайтесь. Алексею Николаевичу не терпится вас накормить. Уж больно вы худы, на его докторский взгляд.              В небольшой – как и все в этом доме – столовой уже был накрыт стол, правда, почему-то на четыре персоны. Заметив интерес Гоголя к лишнему прибору, Волков решил пояснить:       -К нам присоединится моя дочь. Аннушка. Но она взяла в привычку опаздывать, так что мы не будем ее ждать.       Но ждать и не пришлось, только мужчины расселись за столом, входная дверь скрипнула, открываясь, и негромко захлопнулась. Через стенку было слышно шуршание снимаемого пальто и стук женских каблуков. Спустя мгновение в столовой появилась опоздавшая.       Девушка в отличие от своего светло–русого отца, была черная как уголек. Лицо, раскрасневшееся после улицы, обрамляли выбившиеся из основной прически кудряшки. Особенно выделялись на ее лице почти черные глаза, которые быстро пробежались по гостям, после чего губы растянулись в радостной улыбке.       -Яков Петрович! Папенька говорил то вы приедете, а я не верила.       Девушка, как птичка легко подлетела к Гуро, обнимая мужчину, но тут же разорвала объятие, беря руки Якова Петровича в свои.       -Отчего же? Я свои обещания обычно исполняю. А вот вы, милая Анна Алексеевна, даже зная о моем приезде, не потрудились придти вовремя, – при всей строгости своего тона, Гуро не выглядел грозно, а глаза выдавали его окончательно. – Уж на что мы с вашим отцом привычны к вашим выходкам, но вот перед Николаем Васильевичем стыдно!       Гоголь до этого наблюдавший всю сцену со стороны, в один миг оказался под пристальным вниманием девичьих глаз. Волков, молча, улыбался в бороду, его дочь охнула и залилась румянцем, а Гуро веселился, наблюдая реакцию юной девушки на знаменитого писателя со стороны.       Взяв себя в руки, Анна, или Аннушка, как все время называл ее отец, села за стол между Гуро и Волковым, таким образом, оказавшись прямо напротив Николая.       -Прошу простить. Не было никакой возможности уйти раньше, – обращаясь ко всем сразу и к Николаю лично, объяснилась Анна.       -Где же ты была сегодня? – взял слово врач, после того как все присутствующие за столом приступили к трапезе.       -В театре.       -И что показывали? – продолжил расспрашивать отец.       -Одного утопленника. – Николай поперхнулся, не сразу поняв, что речь идет об анатомическом театре. – Бедного так раздуло от воды, что лица было не опознать, - с детской непосредственностью продолжила девушка.       -Что с вами, Николай Васильевич? – хлопая Гоголя о спине, всполошился Волков.       -Все в порядке, – заверил всех за столом Николай, продолжая покашливать. – А что вы там делали?       Насколько Гоголю было известно, женщинам хоть и не возбранялось, но и не поощрялось посещение театров подобного рода.       -Рисовала, – с присущей ей простотой и непосредственностью ответила Аннушка.       Заметив полное непонимание на лице своего гостя, Волков решил все же пояснить:       -Аннушка у меня художник. Только рисует не портреты и натюрморты, а анатомические эскизы. Зарисовывает расположение внутренних органов, их строение. Бывает, ее даже на места преступления приглашают, запечатлеть детали. Я не поощряю, но и запретить не могу. Выдал бы ее замуж, да всех женихов распугала своим увлечением!       Анна на сетования отца только улыбалась, продолжая ловко орудовать ножом и вилкой.              После обеда, пока Анна убирала пустые тарелки со стола, категорично отказавшись от помощи, Алексей Николаевич сам готовил чай.       -Нравится вам здесь, Николай Васильевич? – вдруг спросил Гуро, пользуясь тем, что они остались наедине.       -Уютный дом. Приятные люди. – Гоголь задержал внимание на лице Гуро. – По крайней мере, мне так кажется.       Николай не лгал, но как страшно ему было вновь ошибиться в людях, так расположивших его к себе с первого взгляда. Больше они ничего не успели сказать друг другу – Волков вернулся с тяжелым подносом груженым чашками, заварником и пиалами со сладостями. Осторожно ступая, он водрузил свою ношу на стол, тут же разливая ароматный чай по чашкам.       Вернувшаяся Аннушка заняла свое место за столом и, минуя чашку, притянула к себе вазочку с вареньем.       -Яков Петрович, расскажите какая сейчас жизнь в Петербурге? Расскажите про тамошние балы?       -Боюсь вас разочаровать, Анна Алексеевна, но при моей службе по балам я не ходок. Но сдается мне у Николая Васильевича в этом плане опыта куда больше моего.       Внимание девушки тут же переключилось на Гоголя. Анна, не стесняясь, сыпала вопросами, расспрашивая обо всем, что ее интересовало от моды и великосветских интриг до популярных нынче научных веяний. Николай стоически принял свою роль агнца принесенного в жертву девичьему любопытству.       -Николай Васильевич, а вы видели Пушкина? – девушка даже дыхание затаила, ожидая ответа.       -Николай Васильевич имеет с Александром Сергеевичем весьма крепкую дружбу. Согласитесь, не каждый может этим похвастаться, - вмешался в беседу Гуро. И тут же добавил, заметив, как загорелись глаза Анны, приготовившей новую очередь вопросов. – Однако время уже позднее. Прошу меня извинить, но вынужден вас покинуть. – Яков Петрович, поднялся из-за стола, раскланиваясь с Волковым и Аннушкой, в последнюю очередь, обращаясь к Гоголю. – Николай Васильевич, не засиживайтесь допоздна, завтра у нас много дел.       Домашняя атмосфера, царившая до этого за столом, и убаюкивающее чувство уюта, с уходом Якова Петровича – будто он прихватил его с собой – исчезло.       -Я тоже, пожалуй, пойду. Дорога была долгой, - будто оправдывая свой уход, счел нужным объяснить Николай. – Благодарю за чудесный вечер.       -Доброй ночи, Николай Васильевич, – будто убаюкивая, пожелала девушка.       -Доброй ночи, Анна Алексеевна, Алексей Николаевич.       Николаю не хотелось покидать гостеприимных хозяев, но время и вправду было позднее. Да и приехал он в Москву не ради своего удовольствия, а чтобы помочь.       Поднимаясь наверх, Гоголь надеялся догнать Якова Петровича,но видно опоздал – лестница, как и коридорчик между их комнатами на втором этаже были пусты. Стараясь ступать как можно тише, Николай прислушивался к случайным звукам. Внизу тихонько позвякивая чашками, Волковы – отец и дочь – вели задушевный разговор. С улицы единожды донесся лай убегающей собаки. А со стороны комнаты Якова Петровича ни звука. Остановившись у своей двери, Николай последний раз взглянул на деревянную преграду, отделявшую его от Гуро, и, повернув ручку, скользнул в свою комнату.              Николаю казалось, он только и успел, что коснуться головой подушки, а его уже пришел будить Яким.       -Поднимайтесь, барин. Яков Петрович ожидает внизу, просил поторопиться.       Ранние подъемы никогда не были в числе его любимых дел, однако пересилив себя, Гоголь выпутался из одеяла, в которое имел привычку кутаться с головой. Утренняя прохлада прогнала остатки сна, и чтобы окончательно не замерзнуть, Николай, не без помощи Якима, споро облачился в костюм.       Внизу за столом Яков Петрович уже заканчивал завтрак, а Алексей Николаевич вполголоса вел разговор с Аннушкой, которой тема разговора явно была неинтересна.       -Доброе утро, Николай Васильевич, – едва увидев гостя, обратилась девушка. – Как спалось на новом месте?       -Отлично, благодарю, - усевшись за стол, Николай принялся за завтрак, терпеливо дожидавшийся его на столе – тарелка каши и ароматный чай, кажется с липой.       -Поторопитесь, Гоголь. Возница уже ждет. – Яков Петрович казалось, был чем-то недоволен, но понять причину, Николаю было не дано. Оставалось надеяться, что не он причина плохого настроения Гуро.       Аннушка спешила в свой театр, но на предложение Гуро поехать вместе, ответила:       -Спасибо, Яков Петрович, но нет. Вы дела свои закончите и уедете в Петербург. А мне как от роскоши такой отвыкать? – вроде бы веселая улыбка на лице девушки, объясняла ее отказ куда лучше шутливых слов.       Пожелав хорошего дня, Аннушка поспешила в другую сторону.              В этот раз никто их не встречал хлебом солью, на их появление в участке вообще никто не обратил внимания, продолжая заниматься каждый своими делами. Яков Петрович миновав двери, сразу двинулся к секретарю.       -Доброе утро. Голубчик, не подскажете, где я могу найти Зомаинского Илью Степаныча?       Секретарь - даже в сравнении с Николаем совсем еще мальчишка – подняв глаза на посетителя, вмиг вытянулся по струнке, видно узнал следователя из Петербурга.       -А…Илья Степаныч еще не появился. Проводить вас в его кабинет? – юнец не знал, куда себя деть под пристальным взглядом Гуро.       -Ну, проводите, - почти смеясь, разрешил Гуро.       Развернувшись на каблуках, Гуро последовал за проводником, уверенно чеканя шаг.              -Располагайтесь, Никола Васильевич, - устроившись с удобством на мягком стуле, предложил Гуро.       Гоголя удивляло это свойство следователя – везде чувствовать себя как у себя дома. Осмотрев кабинет на предмет свободных мест, Николай не нашел ничего лучше, как усесться на стул около стены зажатый между столом и шкафом.       На столе стоит заметить был идеальный порядок, как и в шкафу за спиной Гуро, это как ни странно заранее располагало к неизвестному пока Зомаинскому. Притом, что у самого Гоголя порядка на рабочем столе отродясь не водилось. В творческом запале Гоголь редко следил за этим, оставляя эту повинность Якиму.       Яков Петрович ничего не говорил, без интереса осматривая довольно скудную по сравнению с его собственным кабинетом обстановку.       Пошло долгих десять минут, прежде чем за дверью стал слышен недовольный мужской голос вкупе с приближающимися шагами и робким голосом мальчишки-секретаря лепетавшего оправдания. Наконец дверь распахнулась. На пороге стоял Зомаинский собственно персоной. На вид московский следователь был не намного моложе самого Гуро, даже с учетом вмешательства Марии. Приятные черты лица портил лишь шрам на щеке глубокой бороздой прочертившей щеку до самого подбородка, из-за чего один глаз казался недоверчиво прищуренным. С пару секунд Зомаинский рассматривал незваных гостей, затем бросил через плечо секретарю:       -Пошел вон! – и захлопнул дверь.       За пару шагов преодолев расстояние до рабочего кресла, мужчина воззрился на Якова Петровича.       -Гуро. Не думал, что тебя отправят. А это кто? – прищуренный глаз впился в Гоголя.       -Гоголь Николай Васильевич. Будет оказывать мне посильную помощь в расследовании.       -Помощь? Тебе? – Илья Степаныч усмехнулся, давая понять, что не поверил ни единому слову, но так как его это напрямую не касается, то и волновать не должно. – Давайте, что ли с делом вас познакомлю. – Зомаинский обошел стол, выудил из шкафа внушительного объема папку. – Все что наработал по телам – здесь.       Перевязанный талмуд приземлился на стол перед Яковом Петровичем. Тот не теряя времени приступил к изучению. Николай заворожено наблюдал за тем, как Гуро поглощает – по другому не скажешь – предоставленную ему информацию, откладывая в сторону однообразные отчеты. Дойдя до рисунков, следователь остановился.       -Кто зарисовывал? – не отрывая глаз от наброска, обратился к Зомаинскому Яков.       -Волкова… Анна Алексеевна, – после небольшой заминки все же ответил следователь.       -Со слов или вживую? – продолжал допытываться Гуро, все еще изучая рисунок.       -Вживую. – Яков Петрович перевел внимание на Зомаинского. – Тут почти все рисунки выполнены ей.       Со своего места, Гоголю мало что было видно – практически ничего, но имя Анны заставило подойти к столу, на который приземлился лист, выпущенный из пальцев Гуро.       На рисунке, выполненном черно-белым карандашом, была изображена женщина. Рот убитой раскрыт в немом крике, лицо застыло ужасной маской страха и боли. В раскуроченной грудине зияла ужасная рана. Николаю вспомнились слова Гуро об «одиночном ударе невероятной силы», настолько невероятной, что проломил грудную кость, лишь бы добраться до сердца, чтобы навечно остановить его.