«Настал день, когда мы можем сочетать сенсорную депривацию с наркотическим гипнозом и хитрыми манипуляциями вознаграждения и наказания, чтобы получить почти абсолютный контроль над поведением человека» © Эрвин Смит
Главный врач Эрвин Смит, этот абсолютный хозяин и бог психиатрической лечебницы, в тот день находился в никаком расположении духа, что было, впрочем, обычным его состоянием. И не в состоянии предугадать, что творилось в голове этого высокого и вечно погруженного в собственные думы блондина, его боялась вся больница. Причем по одной и банальной причине — никто не мог предположить, что творилось в его голове в отдельно взятый момент времени. И вопреки всему, Эрвин считался гениальным психиатром, хотя бы потому, что способ его мышления был больше всего приближен именно к мышлению пациентов, нежели нормальных людей. «Лучшее поощрение — не наказание», — была любимая его фраза, в связи с чем он редко когда хвалил подчиненных, предпочитая больше указывать им на недоработки. А совсем недавно и вовсе случилось непоправимое: во время одного из совещаний, которое проводил Эрвин вместе со своим замом, его сотруднику стало плохо и он умер прямо за столом переговоров, хотя Микаса и большинство её коллег были уверены, что бедолагу попросту довели и его сердце не выдержало. Впрочем, сам Эрвин из-за смерти подчинённого особых угрызений совести не испытывал и вместо того, чтобы хоть как-то организовать работу трудового коллектива, целыми днями рассиживал в своем кабинете, пересматривая камеры, либо читал скайп сотрудников, покидая кабинет, чтобы пройтись по больнице и лично проконтролировать работу местного медперсонала. Сработаться со столь хитрым и изворотливым руководителем мог лишь человек, не имеющий собственного мнения и готовый быть при этом безмолвной скотиной. И всё же вопреки всем негативным отзывам, Эрвин считался опытным и умелым начальником, а также прирождённым интриганом, готовым до последнего драться за лечебницу, пока это совпадало с его интересами, но предрасположенным к тому, чтобы моментально соскочить с насиженного места, едва запахнет жареным. И если вдруг случится так, что новичок, прибывший работать в эту клинику, вдруг осмелится подумать, что он чего-то да стоит в этой жизни, руководство в лице Эрвина Смита, вызвав человека на ковёр, довольно грамотно и толково ему внушит, что он — ноль, умноженный на ноль, да и вообще без всякого психолога немало нового узнает о себе, в чём лично уже успела убедиться Микаса, борясь с искушением навести в больнице свой порядок и расставить всё по своим местам. Поэтому, будучи уверенной, что шеф, вызвав её к себе, хочет поручить ей важное дело, не особо прогадала со своими прогнозами, и только она успела переступить порог его кабинета, как Эрвин, украдкой подмигнув полуазиатке, сделал ей знак присесть за стол. Не став томить себя раздумьями насчёт странностей начальства и даже не пытаясь выяснить, с какой целью её пригласили на «ковер», Микаса сделала всё, что от неё требовалось и, расположившись напротив него за столом, вопросительно уставилась на шефа. Какое-то время Эрвин ничего не говорил и, сложив ладони кверху домиком, рассматривал её как бы со стороны, после чего, убедившись, что его подозрения имеют под собой основания, внезапно задал ей вопрос следующего формата: — Откуда Вы родом, доктор Аккерман? Сказать, что Микаса была удивлена, услышав от него такое, значит, ничего не сказать. Поведение начальства интриговало, хотя бы потому, что она не совсем понимала, что имел в виду Эрвин, расспрашивая её о таком. И вместо того, чтобы дать шефу некое подобие внятного ответа, она почему-то предпочла отмолчаться, дожидаясь от него конкретных объяснений насчёт такой формы очередного допроса. — Ну так что же, доктор Аккерман? — Эрвин, казалось, был слегка разочарован тупостью своей обычно сообразительной подчинённой. — Вы мне скажете, наконец, откуда приехали стажироваться в нашу клинику? — Шиганшина. Округ «Мария», — скороговоркой выдала Микаса, пытаясь хотя бы интуитивно прочувствовать, зачем это нужно начальству. — Жаль, — разочарованно вздохнул Эрвин, закрывая лежащую перед собой на столе папку с документами. — А я почему-то подумал, что вы с Аккерманом близкие родственники. Опешив от такого ответа, Микаса посмотрела на шефа как на полоумного. С каждой минутой его вопросы становились все более и более невменяемыми. Да и с какого перепуга её семья должна быть водить знакомство с этим Аккерманом? Что их может связывать, кроме общей фамилии?! И даже если вдруг окажется, что он и вправду является её дальним родственником, для неё все равно ничего не изменится. Точнее для Микасы это не имело никакого значения, но Эрвину разве что-то объяснишь?! Уж ежели ему взбредет что-то в голову, то он не успокоится, пока не докопается до сути проблемы, расставляя все точки над «и». Точно такая ситуация обстояла и со схожестью фамилией его подчиненной и новоприбывшего пациента. Поэтому он и хотел понять, где зарыта «собака». И если бы Микаса соизволила с самого начала разъяснить своему шефу подробности собственного местожительства, привыкнув видеть и слышать только то, что хочется, Эрвин всё равно бы переиначил её изложенные факты на свой лад, принципиально игнорируя всё остальное. — Будь с этим уродом повнимательней, — решил он на всякий случай её предупредить, передавая ей в руки историю болезни Аккермана. — Он чуть не зарезал собственного дядю. Взявшись за дверную ручку, полуазиатка как бы невзначай обернулась. Кто-кто, а она в подобного плана предупреждениях точно не нуждалась. Но, посчитав за нужное хоть как-то «отблагодарить» шефа на проявленное «беспокойство», прежде чем покинуть его кабинет в обнимку с вручёнными документами, пообещала в случае чего принять соответствующие меры.***
Всё также поднимается солнце. Но по-другому светит сейчас. Горели одинокие звёзды не для нас. Мы на рассвете мир потеряли. Разрушив между нами мосты. И в этом только два виноватых. Я и ты… Макс Барских _ Берега
Курить в помещении психиатрической лечебницы было запрещено правилами внутреннего распорядка, в противном случае провинившийся подвергался нещадным санкциям: если попадался на горячем в первый раз, то его вынуждали заплатить немалый штраф, если второй — подобный расклад дел мог закончиться увольнением. Подобное правило, разумеется, не распространялось на больных, за что убеждённые курильщики из числа врачей их попросту ненавидели. И когда доведённые до отчаяния после увольнения ещё одной медсестры они спросили у Эрвина, где можно курить, слегка нахмурив свои широкие брови, мужчина выдал вслух следующее, лишь бы от него отстали: «Там, где я не увижу». После этих брошенных слов проблема никотиновой зависимости персонала лечебницы вышла на новый уровень, и, оказавшись втянутыми в увлекательную игру под названием «угадай, где в ближайшие десять минут появится главврач», курящие сотрудники пытались просчитать тактику действий собственного шефа, а учитывая полную хаотичность передвижения Эрвина, который в любой момент мог оказаться где угодно, эта игра, и без того предполагая определенные риски среди игроков, выглядела действительно захватывающей и интересной. У Микасы существовала своя тактика, пусть и простая, зато эффективная. И не собираясь, в отличие от других коллег, гадать, куда могло занести Эрвина в попытке всё проконтролировать в следующую минуту, она старалась выяснить, где он точно есть и только потом, приняв в качестве гипотезы предположение, что начальство пробудет там определенное время, действовать так, как считала нужным. То есть засечь хотя бы пятнадцать минут и двигаться в произвольном направлении, периодически оглядываясь по сторонам. Со стороны подобная стратегия выглядела непроработанной и слегка сыроватой, но лучшей альтернативы выхода из сложившегося положения предложить пока никто из сотрудников так и не сумел. И, чтобы наверняка догадаться, откуда мог выскочить главврач, в этом плане идеальным вариантом мог оказаться коридор, имевший только два входа, но данная лечебница такими коридорами не располагала. Таким образом, чуть не лишившись работы и умудрившись даже заработать первое предупреждение, Микаса нашла почти универсальное убежище в виде «курилки», самым мистическим образом удалённое от Эрвина на приемлемое количество минут. И находилось оно прямо под окнами его кабинета. Там же от главного входа неподалеку располагалась непросматриваемая арка, куда, не став тратить время на лишние размышления, Микаса поспешила забиться, закуривая, уверенная, что за ней никто не следит. А там, добравшись до почти разваливающейся напополам истории болезни Леви Аккермана, попробовала её пролистать, ни разу не выронив из рук во время чтения столь незамысловатую книжицу. Что же ей удалось узнать о своем новом пациенте? Оставшись без матери в пятилетнем возрасте, он до совершеннолетия проживал у своего родного дядюшки, взявшего его к себе на воспитание, а когда парню пошел пятнадцатый год, он был впервые госпитализирован в психлечебницу после покушения на родственника. После подобные инциденты повторялись с промежутками в несколько лет. И вот сейчас, когда парню было почти двадцать пять, он снова оказался в лечебнице. В нынешний момент поступают жалобы на голоса внутри головы, призывающие его убить родного дядю, а после недавней драки с охранником, Аккерман и вовсе был уложен на вязки. Дочитав ровно до этого места историю болезни однофамильца, Микаса невольно вздрогнула. Когда такого «мятежника» привязывают к кровати, это значит, что он не просто всех достал, а действительно начал представлять вполне объяснимую опасность для окружающих, и списывать со счетов подобное поведение никто не собирался. Чересчур увлёкшись своими размышлениями об этой неоднозначной личности, точнее попытавшись хотя бы приблизительно представить себе, как выглядит этот «революционер», Микаса почувствовала, как что-то обожгло её пальцы, и, коротко выругавшись, инстинктивно швырнула догоревший окурок на землю. Пора было покидать своё убежище, а историю болезни можно будет дочитать в другом, более спокойном месте, а сейчас нетерпелось как можно скорее познакомиться с человеком, носившем ту же самую фамилию, что и она сама. Поднявшись на второй этаж, Микаса столкнулась в коридоре с Миной Каролиной (сестрой реабилитационного отделения, а по совместительству официальной любовницей Кирштайна) и, перекинувшись с ней по пути парой слов, выяснила, в какой палате лежал этот странный Аккерман. Получив от неё более чем исчерпывающую информацию касательно общего анализа крови и ЭКГ пациента, Микаса ринулась в указанном направлении и, не испытывая никакого душевного трепета накануне встречи с однофамильцем, скрутила в трубочку его историю болезни. Каким-то образом ей удавалось справляться даже с самыми строптивыми пациентами психлечебницы. Наверное именно поэтому Эрвин и подбирал ей для работы самых несговорчивых. И ни капли не возражая требованиям строгого шефа, Микаса прекрасно справлялась со своими обязанностями, хватаясь за самые безвыходные случаи. — Добрый день, мистер Аккерман, — радушно, с метталическими нотками в голосе проронила Микаса, оказавшись в пределах палаты, которую с этого момента ей придётся посещать довольно часто. — Меня зовут Микаса Аккерман, я буду вашим лечащим врачом… И стоило ей оторвать свой взгляд от страниц раскрытой истории болезни, чтобы взглянуть на пациента, замерев на месте от увиденной картины, полуазиатка уставилась на него как на очередное видение. Прямо перед ней, на больничной койке, сидел Ривай — тот самый человек, с которым она умудрилась переспать, совершенно случайно познакомившись в ночном клубе. Только в этот раз их встреча состоялась уже при свете дня. И бледное лицо Ривая, со слегка припухшими веками и синяками под глазами, показалось ей бледнее обычного. Он был похож и в то же время не очень похож на себя, зато теперь она точно знала, кто такой этот Леви Аккерман, чтобы больше не спутать его ни с кем другим. Только сейчас её немного сбивала с толку его растрёпанная чёлка и бесформенная больничная пижама, в которую он был облачён, пребывая в психлечебнице, но, как бы не изменился за этот отрезок времени её мимолетный знакомый, бывшего любовника она в нём все-таки признала. Хотя бы потому, что его уникального оттенка глаза невозможно было спутать ни с чьими другими. Осекшись на полуслове официального вступления речи, Микаса слегка прикусила губу. В голове почти на автомате пронеслось всего лишь слово, состоящее из пяти букв и характеризующее поведение «легкомысленной» женщины. Всё произошло настолько неожиданно, что, ощущая себя пойманной в созданную своими же руками ловушку, Микаса даже не сразу нашла, что сказать, чтобы выйти сухой из воды. Она была попросту не готова. Даже приблизительно не могла придумать, как повести себя в подобной ситуации, когда нельзя было просчитать и хоть как-то заранее обдумать пути отступления назад. Поэтому, продолжая сохранять прежнее спокойствие, она поспешно пересекла пространство объёмной палаты и, пребывая вне себя от мгновенно охватившего её гнева, уселась в кресло, расположенное прямо напротив кровати. Не отрывая глаз от замолчавшей полуазиатки, Ривай следил за каждым её движением. Постепенное изумление, осветившее его лицо, сменилось заметной радостью, а когда взгляд парня остановился на её физиономии, Микаса заметила, как в его глазах засияло что-то вроде счастья. Ей ещё ни разу не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь встречал её с таким радостным выражением лица, улыбаясь так честно и искренне, словно родному человеку. Похоже, она всю жизнь общается с какими-то не такими людьми. — Микаса? — несмело осведомился у неё Ривай, узнав девушку, с которой когда-то умудрился провести ночь. Очнувшись от какого-то «сна», полуазиатка отрицательно кивнула. Сейчас для неё более важным являлся вопрос сохранения рассудка, поэтому она была вынуждена сделать вид, что пациент попросту обознался. — Для вас — Микаса Аккерман, — поправила она его, быстро переходя к сути дела. — Мне кажется, вы слегка обознались. Такое иногда случается с нашими пациентами, когда они вдруг начинают узнавать в незнакомых для них людях своих потерянных близких, и в этом нет ничего страшного. И только она соизволила закончить свою фразу, как лицо Аккермана тотчас ожесточилось. На нём не было больше и следа признаков прежней радости. Поэтому, не зная, как завершить так нелепо начавшийся диалог, Микаса ретировалась к выходу из помещения и, пообещав ему деревянным голосом скоро вернуться, выскочила из палаты, готовая провалиться сквозь землю от стыда за потерю контроля над эмоциями в самый неподходящий для этого момент.