Любовь — это ненависть

«У каждого человека своя история. У каждого есть причина, почему он именно такой, какой есть. Они именно такие не потому, что им так хочется. Что-то в прошлом сделало их такими, и порой «исправить» это невозможно» ©

      Встретившись со своим пациентом, Микаса едва дожила до вечера, не веря, что всё это происходит именно с ней, а не с каким-то другим человеком. Дав волю эмоциям, она хамила всем подряд, игнорируя больных, и пару раз ошибившись в дозировках назначения лекарств, то и дело посылала по «адресу» Кристу Ленц, которая, выявив ошибку, не ленилась разыскивать полуазиатку, по несколько раз уточняя дозу. Микаса нервничала и суетилась больше обычного. И перестав в какой-то момент утаивать от начальства свои вредные привычки, курила одну сигарету за другой, чуть не врезавшись по дороге в ржущего Кирштайна, посмевшего самым наглым образом поинтересоваться причиной её нарисовавшегося «ПМС». Такой нервной свою обычно спокойную коллегу видеть ему ещё не приходилось.       Коротко огрызнувшись в ответ, Микаса послала его в пешее путешествие и, едва Жан, оставив её в покое, отправился куда-то по своим делам, облегчено вздохнув, она тут же взяла курс в сторону ординаторской, где спокойная атмосфера помогла бы собраться ей с мыслями и решить, как вести себя с Аккерманом дальше.       В общем, в тот день Микаса пыталась делать что угодно, лишь бы не думать о своём пациенте, пусть это и было нереально. Взор его хищных глаз преследовали её, будто наяву, воскрешая в памяти силу ярости и страсти, которая в них разгорелась, стоило ей сделать вид, будто она его не знает, сбежав от необходимости продолжать выматывающий диалог, Микаса была вынуждена, в конце концов, признаться, что до него на неё ещё никто и никогда так не смотрел.       Под конец рабочего дня она просто сидела за столом в опустевшей ординаторской и, глядя в потухший монитор своего компьютера, тщетно пыталась справиться с приступом нахлынувшего на неё отчаяния. У Микасы было ощущение, будто она окончательно запуталась, совершенно не представляя себе, как выстроить свои дальнейшие отношения с пациентом, видеть которого сейчас и именно в данную минуту не хотелось. Одноразовый секс она никогда не считала поводом для серьёзного знакомства, но Ривай, точнее теперь уже Леви, считал иначе, рискнув лишний раз напомнить о своей персоне. Тем не менее пару перепихонов дома с Аккерманом не стоили карьеры, но только она осмелилась представить пару моментов их интимного единения, как вновь почувствовала странное возбуждение. Как бы там ни было, но рисковать своим положением, вновь нарываясь на встречу с человеком, при виде которого разрушались все её мыслимые и немыслимые принципы, Микаса не могла. И, не зная, как отвлечь себя от мыслей об Аккермане, с отвращением посмотрела на кипу архивных документов, которые Кирштайн, перебирая вещи в шкафу, переложил ей на стол, забыв всё вернуть на положенное место. Поэтому, посчитав за нужное напомнить ему завтра, чтобы он сложил всё обратно, не зная, чем себя занять до начала дежурства, Микаса потянулась за какой-то историей болезни, попавшей в её руки чисто рандомным способом.       День после перепоя, конечно, лучше всего было посвятить целительному сну, но, прекрасно понимая, что, как только она осмелится закрыть глаза, перед ней снова появится страдальческий образ Ривая, упрекавшего её в забывчивости, Микаса предпочла поддерживать своё сознание в состоянии бодрости и, чтобы не заснуть наверняка, умудрилась накануне влить в себя пару чашек крепкого кофе. Раз никакая другая продуктивная созидательная деятельность невозможна, то придётся просто почитать старые истории болезней пациентов, давно выпущенных из этой психушки.       Таким образом, пытаясь справиться с собственными приступами паники и желанием всё бросить, лишь бы не расшифровывать неразборчивый почерк врача, подробно расписывающего диагнозы своих пациентов, Микаса попробовала вчитаться в текст, прилагая для этого невероятные усилия. Но если в первой части историй болезни ей казались странными только постановки диагнозов пациентов, то, добравшись до второй части этих «экзерсисов», ей стало сложно следить уже за самим ходом мысли врача, курировавшего этих больных: все диагнозы были поставлены им, вроде бы, правильно, но что именно он пытался донести до коллег, характеризуя их поведение, для неё так и осталось загадкой, пока ей не попалась в руки история болезни студента, который, покинув психлечебницу Эрвина во вполне вменяемом состоянии, спустя время устроил в одном из колледжей Орвуда самую настоящую бойню, перестреляв своих одногруппников и учителей.       Микаса устроилась работать в эту больницу всего лишь два года назад, но разговоры о пациенте, покончившем после инцидента с собой, не стихали до середины следующего месяца. Самое удивительнее — парень, загремев тогда в больницу Эрвина, никоим образом не выдавал своих истинных наклонностей, рискнув лишь единожды возглавить восстание среди пациентов острого отделения, когда, забаррикадировавшись со своими последователями в столовой, в течение нескольких часов продолжал успешно держать оборону, и то, что случилось временем позже, для многих стало настоящим шоком. Особенно для его лечащего врача, проглядевшего в спокойном пациенте будущего убийцу. Немало наслышанная об этом типе в своё время Микаса сама не понимала, как можно было списать со счёта суицидальные наклонности больного, и, втайне радуясь, что ей самой такие психи ещё ни попадались, ради интереса попыталась заглянуть в распечатку его дневника, который лечащий врач для достоверности свершившегося факта решил на всякий случай подклеить в историю болезни в качестве назидание остальным врачам, дабы те не повторили его ошибок и пристальнее следили за поведением своих будущих и почти вменяемых, на первый взгляд, пациентов. Вот что было написано в той странной предсмертной записке, на которую ни один из врачей клиники так и не сумел должным образом обратить внимание:       «Я проснулся в 5:15, приготовил завтрак и протупил 12 часов возле монитора. А по будням я на парах с 9.30 до 16.30. Потом протуплю остаток дня у компа. Интересно? Так 362 дня в году. Зачем мне это писать? Таких, как я, ещё пару миллионов только в этой социальной сети. Отвечу сразу — у меня эмпатия ниже плинтуса. Думаю, что я полупсихопат. Меня мало интересует общение с себе подобными. Все чувства — ложь, обман и херня. Одни придурки вокруг… Есть мысль их всех перестрелять. Но убивать людей — плохо. Я выразил лишь субъективную мысль и не призываю никого убивать…»       С трудом преодолев пару абзацев занятной писанины психопата, Микаса отложила его историю болезни куда-то в сторону, устало потирая виски.       Несмотря на то, что у неё самой с институтскими буднями было покончено пару лет, вчитываясь в дневник убийцы, Микаса поймала себя на мысли, что начинает думать схожим образом. Как будто его мысли были созвучны с тем, что творилось в данный момент в её голове. Постепенно записи становились менее конкретными и отправивший на тот свет своих одногруппников при помощи огнестрельного оружия, «орвудский стрелок» уже не столько рассказывал о своих буднях в опостылевшем колледже, критикуя рутину и коллектив, сколько вычурно резонерствовал о странных и незаметных, на первый взгляд, вещах, внося ещё больший когнитивный диссонанс в разрозненные мысли постороннего читателя. Но, пытаясь найти хоть какую-то зацепку и понять, что именно заставляет адекватных, на первый взгляд, людей хвататься за оружие и расстреливать себе подобных, будучи вынуждена читать всё подряд, Микаса вскоре почувствовала странную головную боль, вынудившую её ненадолго прервать многострадальное чтение.       Она уже начала жалеть о том, что эта полузабытая история вновь попалась ей на глаза. И, практически возненавидев того, кто написал этот дневник, словно показывая ей мир с другой, более отвратительной стороны, продолжила чтение, когда у неё открылось «второе дыхание». Оставшиеся абзацы Микаса преодолела без особых усилий. Наверное, потому спустя какое-то время её попросту перестали шокировать подробности чужой жизни. И с каждым разом всё больше погружаясь в болезненный мир переживаний «орвудского стрелка», будучи в курсе финала, Микаса всё равно надеялась на благополучное разрешение проблем персонажа. Но стоило ей закрыть этот дневник, заставившего на миг забыть о собственной жизни, как в следующий момент перед её глазами вновь появился образ Аккермана. Стрелки часов показывали около восьми вечера. Время вечернего обхода пациентов, который в силу определенных обстоятельств сегодня мог вполне затянуться. Поэтому, не зная, на ком выместить накопившиеся негативные эмоции, Микаса мысленно выматерилась и, вырубив свой компьютер самым бесчеловечным образом, то есть отключив его от сетевого фильтра как есть, покинула ординаторскую, поправляя на ходу свой халат. В этот раз встреча с Леви её действительно пугала, но теперь она была готова к любому повороту событий.       «Ладно, Микаса, — обратилась полуазиатка к самой себе, бросив случайный взгляд на собственное отражение в зеркале, — ты всегда была трусливой сукой, так с чего бы тебе вдруг становиться героиней? Просто постарайся не наломать дров снова и научись быть более последовательной в собственной трусости.»       Один раз спастись бегством от Аккермана у неё получилось, но больше так продолжаться не может. А ведь сейчас ей следовало направиться к нему снова, причём на правах его лечащего врача и объяснить ситуацию, тем более она предупреждала его о скором возвращении, правда, не стала информировать, что встреча могла состояться через каких-то пару часов. Пройдя мимо зеркала, Микаса взволнованно закусила губу. Нет, ей в любом случае придётся заглянуть к Эрвину снова и сказать, что она не станет работать с Аккерманом. Но не совсем представляя себе, как ей придётся объяснять своё нежелание курировать именно этого пациента, мысленно настраивая себя на вечерний обход, она была уверена, что сумеет придумать до завтрашнего дня какую-то более правдоподобную версию собственного отказа от курирования «больного» по имени Леви Аккерман. Короче говоря, она делала всё возможное, чтобы благополучно похерить второй шанс воссоединения с человеком, чьего расположения, как была уверена, не заслужила, и, придя к мнению, что на деле является не просто трусливой, а ещё и беспринципной сукой, смирившись с собственным характером, пожалела, что в истории болезни Аккермана отсутствовали фотографии, одну из которых ей хотелось срочно утащить себе после того, как она передаст этого больного на «попечение» другому врачу. Впрочем, она могла сколько угодно закатывать истерики, избегая встречи с этим человеком, но, пока он оставался её пациентом, полученная должность обязывала её нанести визит и проявить по отношению к нему хотя бы минимум формального внимания. «Хороший» же у них получится тандем: самый сексуальный врач клиники и один из самых неуправляемых пациентов, который лишь прикидывался дурачком, неофициально же у него с головой было всё в порядке.       — Криста, — остановившись возле стола дежурной медсестры, Микаса перехватила настороженный взгляд хрупкой блондинки, — скажите, пожалуйста, а этот новый пациент… Леви Аккерман… Как он вообще вёл себя после того, как я покинула его сегодня днём, чтобы заняться своими делами?! Ничего такого странного не вытворял? Не хотел, например, угробить кого-нибудь из соседних палат или прибить санитара?       Понимающе улыбнувшись, Ленц отрицательно кивнула.       — Насколько я помню, после вашего визита он по-прежнему продолжал оставаться в палате, отказываясь выходить даже в столовую. Конни принёс ему ужин, но Леви к еде так и не притронулся. Даже не знаю, что его гложет, но сколько раз я бы не заглядывала к нему в палату, он постоянно лежит в постели, уткнувшись лицом в подушку. Армин сказал, что у парня нейролепсия, и я думаю, что …       После этих слов Микасу как ошпарило.       — Ладно, — кивнула она, пожалев о том, что когда-то мечтала, чтобы Аккерман исчез из её жизни раз и навсегда, — я сама схожу к нему и выясню, что с ним.       После чего вернувшись обратно в ординаторскую (только в этот раз за тем, чтобы взять с собой фонарь), Микаса начала мысленно молиться о том, чтобы Леви продолжал оставаться в палате до её возвращения. Увы, провидение устало прислушиваться к просьбам непоследовательной полуазиатки и, не застав Аккермана на месте, Микаса со всех ног бросилась прочь, наступив на горло собственной рефлексии. Подсознание подсказывало, что парня по имени Леви уже давно нет в живых и что, скорее всего, он повесился, а то и вовсе спрыгнул с крыши психиатрической клиники, не выдержав равнодушия со стороны своего лечащего врача в первый день встречи, и, поймав себя на мысли, что сейчас точно свихнётся, если будет и дальше продолжать раздумывать об исходе дела в таком ключе, ускорив шаг, Микаса выскочила на очередной этаж, проверяя процедурную и кастелянскую. Оба помещения оказались запертыми. Почувствовав, как из-под её ног уходит почва, она снова побежала на пост, надеясь застать там Ленц, и, снова встретившись с перепуганной медсестрой, поспешила осведомиться, сколько раз та отлучалась со своего поста за последние несколько часов.       — Это было дважды, — отрапортовала побледневшая блондинка, — но я отсутствовала не более десяти минут!       Вытаращив глаза, Микаса еле слышно выдохнула. Теперь можно было смело обращаться за помощью к охране, ведь в одиночку ей не удастся обыскать сразу оба крыла больницы. Но, решив всё же пока не подключать к поиску пропавшего пациента ближайшее окружение, полуазиатка побежала по тёмному коридору, попутно дёргая ручки всех запертых дверей, которые только встречались на её пути.       Так и не отыскав Аккермана ни на первом, ни на втором этаже больницы, Микаса взяла курс в сторону пожарной лестницы, выходившей на третий этаж. Освещения там не было, поэтому фонарь ей весьма пригодился. И стоило ей оказаться напротив запертой двери, как, навалившись на неё всем своим телом, она попала внутрь помещения, сбивая с ног самого Аккермана, в чьей правой руке сверкнуло что-то блестящее. Прижав коленом его запястье, Микаса поспешила выхватить из сжатых пальцев пациента осколок тарелки, стараясь отбросить его как можно подальше. Напыжившись, Леви зловеще фырчал и шипел в её сторону, корча при этом такие рожи, что там и слабонервному стало бы плохо, но, привыкнув и к не таким взбрыкам со стороны особей мужского пола ещё со времен сожительства с Эреном, Микаса попыталась его просто обездвижить, не давая ему возможности встать с пола и повторить попытку действия, носившего суицидальный характер.       Не разглядев в темноте, что имеет дело с существом женского пола, Аккерман попытался вырваться, и, когда Микаса с новыми силами набросилась на пациента, оказавшись снова сбитым с ног ретивой полуазиткой, оба покатились по полу, нанося друг другу равнозначные по силе меткие удары. Драться Аккерман умел, в чём Микаса успела убедиться на собственном опыте, умудрившись пропустить пару ударов, а ведь с Эреном такого никогда не было. Но даже если у неё и существовали определенные задвиги по части садо-мазо, как следствие гражданского брака с Йегером, это ещё не значило, что она позволит кому-либо себя избивать. Поэтому, не на шутку разозлившись на Леви за очередной полученный удар, Микаса вызверилась на него окончательно и, решив опробовать на нём один приём, который всегда прекрасно действовал в своё время против вспыльчивого Эрена, она позволила Аккерману слегка приподняться над нею, после чего, зарядив ему в лицо локтем, заставила парня откатиться куда-то в сторону, не давая ему возможности вновь. И, воспользовавшись моментом, когда он оказался слегка оглушён, она подхватила его за руки и, усадив Леви спиной к стене, с тоской покосилась на освещённое неподалеку место, где остался валяться упавший на пол фонарь.       Сейчас ей ни в коем случае нельзя было отпускать от себя Аккермана, в противном случае всё придётся начинать сначала. И, намереваясь выяснить, насколько сильно она его побила, прижавшись к нему, Микаса ощупала его запястья и предплечья, пройдясь пальцами по его животу и боковым поверхностям шеи. Однажды ей пришлось увидеть, как кто-то из пациентов вогнал себе в сонную артерию отвертку — зрелище оказалось малоприятным, но незабываемым, и, словно опасаясь, как бы Леви не устроил тоже что-нибудь подобное, попыталась встряхнуть его за плечи, как только было покончено с осмотром:       — Ривай, ты меня слышишь? Скажи хоть что-нибудь…       Избитый ею Аккерман не издал ни единого звука. Микаса начала нервничать.       — Ривай, скажи мне, что ты хотел с собою сделать?       Подхватив его за подбородок и нагнув лицо парня так, что теперь они практически соприкасались друг с другом лбами, она почувствовала на своих пальцах что-то теплое и липкое, напоминающее по консистенции кровь.       — Ты мне разбила нос, — глухо пробормотал он, поражаясь силе той, кто умудрился одолеть его в неравном бою.       И, испытав некое подобие облегчения, которое по ощущениям можно было сравнить с экстазом, Микаса, пригладив его взлохмаченную челку, заглянула в его распахнувшиеся от изумления глаза.       — Погоди, — выдохнула она, поддаваясь новому приступу гнева, и, взяв лицо Аккермана в собственные ладони, назидательным тоном добавила, — не запрокидывай нос слишком сильно, не то захлебнёшься. Просто посиди некоторое время спокойно, пока не остановится кровотечение.       Пока он так сидел, решив прислушаться к её совету, Микаса осторожно ощупала его нос, пытаясь определить, не сломаны ли кости, и, стараясь не обращать внимания на боль в тех местах, куда он приложил её накануне, немного развернув его к себе спиной, она устроила его голову на своём плече, заставляя таким образом приподнять подбородок. Поколебавшись с минуту, Леви пошарил ладонью по сторонам и, пытаясь найти для себя удобную точку опоры, как бы между прочим положил свою руку на её бедро. Микаса не стала возражать, а ненадолго прикрыв глаза, попробовала снова собраться с мыслями.       — Ты как? — нарушая затянувшуюся тишину, обратилась к нему Микаса, стараясь хотя бы в этот раз общаться с ним не столь официально-сухим тоном, как в самом начале их встречи в палате. — Кровь по-прежнему идет?       — Уже нет, — кивнул он, сильнее сжимая её бедро.       — Ничего не хочешь мне объяснить? — Микаса быстро перешла к сути делу, напоминая ему о случившемся. — Что это было? С тобою точно всё в порядке? Я всё-таки твой лечащий врач и как бы несу за тебя ответственность…       — Значит, ты всё-таки вспомнила меня, — насмешливо проронил Аккерман, проигнорировав её вопрос.       — Я? Такого не может быть, — поспешно пробормотала Микаса, стараясь его почём зря не обнадёживать.       — Но ты ведь назвала меня недавно Риваем, не правда ли?       — Тебе послышалось, — отрезала она, стараясь от него отодвинуться, и, борясь с желанием произнести вслух что-то наподобие: «Да, я не забывала тебя ни на минуту», — тотчас прикусила язык, чтобы не ляпнуть лишней информации, которую Аккерман, конечно же, мог истолковать в свою пользу.