Тихо-тихо мается, в окна залетает Луна. Мысли заплетаются, ты снова у бара пьяна Matrang — Неон
Воскресный вечер для Микасы прошел в нестандартно-привычном формате: договорившись накануне провести время с пользой как для души, так и для тела, она встретилась со своими коллегами — Жаном Кирштайном и Армином Арлертом в неплохом увеселительном заведении с ненавязчивой музыкой и более-менее сговорчивыми официантками и заплатив небольшую часть собственного жалования за посиделки, попала домой где-то ближе к полуночи. В этот раз Микаса была не за рулем и прекрасно осознавая, что вряд ли сможет контролировать себя на дороге после нескольких опрокинутых бокалов вина, предпочла оставить этот металлом на колесах в гараже, довольствуясь услугами таксистов. Городская жизнь предполагала определенную степень гиподинамии, но поскольку жить в спортзалах Микаса не могла по умолчанию, предпочитая парковаться за несколько кварталов от своего нынешнего места работы, она по-прежнему продолжала преодолевать этот путь до больницы пешком, не собираясь изменять своим принципам. Перебрав в этот вечер со спиртным, она неестественно громко смеялась над устаревшими шутками готового ради неё стараться Кирштайна, чем, в конечном итоге, не на шутку напугала притихшего Арлерта, но в целом посидели они в этом заведении неплохо. — Давайте выпьем за секс без любви и за то, чтобы у нас была возможность пробовать это на работе, — Кирштайн искрил позитивом, потянувшись со своим бокалом к Микасе и раздумывая в этот момент о чем-то своем, не имевшем общего с атмосферой нынешнего вечера, полуазиатка с ним чокнулась, не придав особого значения посылу, заложенного в словах слегка поддатого коллеги. Впрочем, сколько она себя помнила, их с Жаном всегда связывали странные и необъяснимые, с точки зрения логики, отношения. И будучи искренне привязаны друг к другу, они умудрялись так же искренне друг друга ненавидеть, имея весомые причины как для взаимной любви, так и для вполне ответной ненависти. Привыкнув к мужскому вниманию, Микаса невероятно бесилась, неосознанно ревнуя Кирштайна к его нынешней любовнице, а Арлерта к законной жене, и уверенная, что коллеги нуждались в обществе достойных девушек, чем их прежние пассии, не уставала им об этом напоминать, не зная, правда, кого предложить этим двоим в качестве замены. А что касается её самой, стоило ей однажды публично сообщить о своем разводе с Эреном Йегером, как Криста, взяв инициативу по обустройству её личной жизни в собственные руки, начала сводить Микасу со своими приятелями, от которых самой полуазиатке хотелось держаться как можно дальше. Из всех встреч и свиданий ничего толкового не получалось, (Микаса активно тролила тех, кого навязали ей в качестве ухажеров), но находя сам процесс общения с местными обывателями крайне увлекательным, ей нравилось все пересказывать потом в подробностях Кирштайну, с особым сарказмом перемывая косточки кавалерам, чьи попытки произвести на неё впечатление не приводили к положительному результату. И уверенная, что её коллегу тоже могли заинтересовать парни, похожие на застенчивых задротов, (удалось же ей в свое время подцепить заикающегося и вечно смущающегося Арлерта), Криста по-прежнему продолжала навязывать ей своих «засидевшихся» в женихах молодых людей, у которых развязывался язык только в компании необузданной, раскованной и втихомолку над ними посмеивающейся Микасой, а поведение переходило все грани приемлемого. Впрочем, на подобного рода сходках полуазиатка всегда старалась себя вести адекватно, пытаясь произвести на навязанного Ленц кавалера хорошее впечатление, точнее ввести его в заблуждение относительно своей «хорошести», и будучи не понаслышке знакома со своей склонностью к совершению экзальтированных поступков, которые потом ещё долго обсуждались коллегами в больнице, старалась поменьше пить, прикидываясь девственницей и недотрогой, умевшей, когда надо, поддержать непринужденную беседу о лунной пыльце и классической музыке, не забывая время от времени подливать в бокал своего собеседника алкоголь. Единственное, о чем она мечтала в подобные моменты, так это, чтобы он побыстрее дошел до кондиции, и от него можно было бы спокойно куда-то свалить. Любая попытка представить себя замужней женщиной, насильно втиснутой в рекламную картинку счастливой семейной жизни вызывала у Микасы тошноту. Такое же отношение она испытывала и к детям. И когда Эрен, с которым свела её судьба, чтобы преподать очередной негативный урок, предложил ей пожить некоторое время у него, устав быть мишенью для приступов его нездоровой ревности к коллегам и попыток научить «правильной» жизни, Микаса забрала свои вещи и понятия не имея, на хера ей сдалось проявлять такие чудеса самообладания в присутствии человека, для которого вряд ли когда-нибудь станет идеальной супругой, ушла от него, ни капли не пожалев с той поры об опрометчивости своего поступка. Уж лучше жить так, чем каждый день выслушивать в свой адрес упреки касательно нездорово эгоизма. И едва по больнице прошел официальный слух о её разрыве с Йегером, на свободолюбивую полуазиатку была объявлена самая настоящая охота среди таких же разведенных, а то и вовсе неженатых коллег мужского пола. Все-таки нельзя быть в подобных местах одновременно молодой, привлекательной, да ещё и свежеразведенной. Разорвут на кусочки в попытках утешить, вернуть в лоно супружества, либо просто сделать своей сожительницей. «В неволе не размножаюсь», — любила глубокомысленно изрекать Микаса, когда на неё по новой начинали наезжать окружающие с вопросами о замужестве и процессом будущего деторождения, поэтому привыкнув выслушивать от неё истории об отшивании очередного неугодного поклонника, в чьих ухаживаниях она не нуждалась, Кирштайн искренне восхищаясь чувством юмора коллеги, не переставал ржать над её рассказами, превращаясь в такие моменты в настоящего придурка. И наблюдая за тем, какое впечатление производят на окружающих её рассказы о незадавшейся личной жизни, Микаса пришла к мнению, что слишком хороша для этого блядского мира, дабы связывать себя узами брака с кем попало. Поэтому не в состоянии хотя бы на секунду представить человека, с которым ей по-настоящему было бы комфортно находиться рядом и не переживать насчет правильности или неправильности своего поведения, она не особо спешила связывать себя новыми отношениями, посещая навязанные ей Кристой свидания исключительно из чувства вежливости к коллеге, чтобы её ненароком не обвинили в черствости, а то и вовсе в склонности к лесбийской любви. Посиделки в заведении закончились поздно и окончательно слетев с катушек после невероятного количества принятого спиртного, Микаса завалилась к себе около полуночи с каким-то нетрезвым типом, имевшим лишь самое приблизительное сходство с Аккерманом. И посчитав, что имеет право распорядиться оставшимся до начала сна временем на собственное усмотрение, затащила его в свою постель, как всегда отличаясь крайней неразборчивостью в сексе. Правда едва это новое её «приобретение» оказалось на её кровати, испугавшись инициативы более близкого с ним знакомства, пару минут Микаса просто рассматривала его при свете включенной ночной лампы, после чего позволив ему трахнуть её так, как больше нравилось, впервые в жизни не испытала удовольствия от интимной близости, кроме банальной физиологической разрядки. Такое положение дел её не совсем устраивало, но заранее настроив себя на негативный исход, она не особо удивилась полученному результату, когда все закончилось даже хуже, чем можно было себе представить в нелепых и кошмарных снах. Впрочем, член у партнера оказался ничего, но продолжая развивать эту тему дальше, Микаса пришла к мнению, что у Аккермана все равно был лучше. Впрочем, времени для более обстоятельных сравнений у неё все равно не оставалось. И стоило ей погрузиться в эти мысли повторно, как партнер, заскучав от отсутствия инициативы с её стороны, попытался слегка разнообразить эту «полную» ночь «огня» и, спустившись чуть ниже дозволенного, решил ей отлизать. Микаса не имела ничего против, четко дав ему понять, что ответной «любезности» не будет. В плане интимной близости ей всегда было безразлично, что чувствовал партнер. В такие моменты она думала только о собственном удовольствии, и этого ей хватало с головой. И продолжая с особым вожделением запускать свои руки в волосы человека, чьего имени она даже не знала, периодически надавливая ему на затылок, Микаса сделала вывод, что лучше до конца своих дней жить без секса, нежели трахаться так, как это делала она сейчас, ожидая, когда все наконец закончится. Отныне на своем теле она хотела чувствовать только губы и руки Аккермана, и больше ничьи другие. Прикосновения остальных партнеров вызывали у неё теперь только омерзение и ненависть. Когда он закончил, Микаса спихнула с себя парня самым бесцеремонным образом и не собираясь тратить свое драгоценное время на извинения, равнодушным тоном сообщила, что вызовет ему такси. Замерев на месте, парень спрыгнул с кровати и понятия не имея, почему его отвергли, когда он отработал свою норму на все сто, лихорадочно одеваясь, как обычно, принялся выдавать в её адрес такие эпитеты, что не будь её внимание поглощено другими мыслями, она бы попросту заслушалась. Не услышав в ответ встречной грубости, он довольно быстро покинул спальню и едва за этим горе-любовником захлопнулась входная дверь, вздохнув с искренним облегчением, Микаса подошла обнаженной к окну, после чего достав из пачки сигарету, спокойно закурила, выбросив из головы кадры недавно пережитых страстей. В эту ночь она смотрела на спящий город и думала только о Леви.***
Вспомнив накануне о предстоящем посещении своего пациента, Микаса специально задержалась у себя в кабинете, пытаясь разобраться с ежемесячным отчетом, который готовил для своих коллег Армин, назло выстраивая фразы таким образом, что подлинный смысл написанного доходил до их сознания лишь с третьей попытки, и то не всегда. К счастью, нарушение утреннего распорядка не привело к каким-либо серьёзным последствиям и, готовая показать свои действия, Микаса решила взять инициативу в собственные руки. В какой-то момент ей надоело подстраиваться под ситуацию и устав искать ответы на поставленные вопросы, количество которых с каждым днем становилось все больше, таки решила посетить палату, где находился Аккерман, даже если результат неотложного визита к нему мог её впоследствии разочаровать. В конце концов, она должна была выяснить, можно доверять этому человеку, или нет. И не став тянуть с воплощением нового плана, после окончания обеда наведалась к нему в палату, надеясь застать своего пациента в прекрасном расположении духа. — Привет. Как ты тут? Не скучал за мной? — закрывая за собою дверь, Микасе вдруг показалось, будто она проводит какую-то невидимую линию между двумя мирами, в одном из которых существовали только они с Аккерманом, а во втором — все остальные, неинтересные ей люди. — Привет, Микаса, проходи и располагайся как дома, — загадочно молвил Леви, будучи настолько увлечен каким-то занятием, что не соизволил даже повернуть в её сторону своей головы. Почувствовав, как один из уголков её рта непроизвольно пополз вверх, Микаса сделала шаг вперед. Можно подумать, она нуждалась в его приглашении, когда могла спокойно зайти сюда в любой момент, стоило ей этого лишь захотеть. Расположившись в кресле напротив, она закинула одну ногу на вторую и, заметив, что Аккерман с упоением что-то рисует, придерживая одной рукой лист бумаги, прикрепленный к планшету, а другой — водя карандашом по его поверхности, невольно вздохнула, не зная, как себя вести в столь странной ситуации. С тех пор, как Леви, (по её же инициативе), положили в отдельную палату, предназначенную для ветеранов труда, нанесение ежедневных визитов, будучи застуканной на месте, перестало быть для неё проблемой, и с упоением наблюдая за тем, как рисует её пациент, ещё долго не спешила нарушать тишину разговором о банальных вещах, который, как обычно, начинался с привычных расспросов о его душевном состоянии, либо Леви рассказывал ей, как провел свои выходные без неё. А вообще в своей жизни Микаса вечно могла смотреть только на три вещи: огонь, воду и как что-то рисовал Аккерман, целиком и полностью сосредоточившись на своей работе. Сделав движение, будто собиралась покинуть кресло, Микаса уже хотела было спросить, у кого тот стащил канцелярские товары, как предугадав её движение, Леви попросил её ещё немного там посидеть, не двигаясь. Прислушавшись к просьбе, Микаса охотно выполнила его требование и, чувствуя, как в её груди начинает медленно оттаивать вечная мерзлота, которую она уже давно стала воспринимать как некую часть себя, наслаждалась компанией Аккермана, искренне желая, чтобы эти моменты не прекращались никогда. — Только не говори, что пытаешься нарисовать меня, — нечаянно вырвалось вдруг у Микасы, когда ей вдруг показалось, что Леви совсем про неё забыл, увлекшись своим занятием. — Я не видел тебя двое суток подряд, — оторвавшись ненадолго от рисования, промолвил Аккерман, поправляя развернутый лист бумаги, — должен же я был как-то сублимировать свои неудовлетворенные желания в ожидании твоего следующего визита. А он и вправду не знал, когда она могла наведаться к нему в палату, будучи занята другими пациентами. — Даже боюсь себе представить, что ты там мог нарисовать, — растерянно пробормотала Микаса, прекрасно отдавая себе отчет о степени полета его фантазии. — Не переживай, у меня тут все боле-менее прилично нарисовано, — бросил он, вновь поднимая на неё глаза, — здесь вечно тусуется куча народу, неужели ты думаешь, что я мог бы позволить им пялиться на мои сокровенные воспоминания о нашей близости?! Скользнув задумчивым взглядом по красивому лицу полуазиатки, Леви попросил её потерпеть еще пару минут и с новыми силами взявшись за работы, попробовал как можно скорее закончить начатое и продемонстрировать ей результаты своих трудов. Продолжая любоваться его пальцами, уверенно сжимавших карандаш, которым он водил по бумаге, добавляя изображению штрихи, спустя время Микаса перевела свой взгляд на лицо свежеиспеченного «художника» и только сейчас сумев рассмотреть его черты вдоль и поперек, пришла к мнению, что более привлекательного молодого человека, чем Леви Аккерман, встречать ей ещё не приходилось. И словно стремясь запечатлеть этот момент, чтобы иметь возможность любоваться его физиономией в любое время суток, потянувшись за своим телефоном, Микаса попробовала его сфотографировать, направив объектив мини-камеры на рисующего Аккермана. — Что ты делаешь? — с недоумением переспросил тот, поднимая голову именно в тот момент, когда Микаса была готова нажать кнопку режима фотосъемки, чтобы поскорей запечатлеть удачный ракурс его небрежной позы. — Тоже пытаюсь сублимировать, — отозвалась она, ничуть не смущаясь собственной наглости по отношению к пациенту, которого умудрилась застать врасплох, и словно заранее предчувствуя, что очень скоро жизнь разведет их по разным берегам, сделала себе на память снимок, чтобы никогда его не забыть. — Готово, — бросил Леви, с удовольствием рассматривая свой рисунок, и заметив, как встрепенулась сама Микаса, пряча свой телефон обратно в карман, повернул планшет так, чтобы она тоже могла полюбоваться его творением. — Ну как? Тебе нравится? Микаса никогда не комплексовала из-за собственной внешности, но когда Леви, изобразив на бумаге свое видение её личности, предложил составить ему компанию в плане рассматривания рисунка, боясь увидеть там что-то уродливое, она на миг даже зажмурила глаза, поворачивая голову, когда убедилась, что её опасения оказались напрасны. В жизни она была довольно привлекательной, но на рисунке Аккермана выглядела невъебенно и охуительно красивой. И не переставая поражаться умению этого человека ухватить самую суть объекта, с которого он срисовывал придуманный образ, отметила про себя, что Аккерман оказался, пожалуй, единственным человеком, который видел её в таком вот, более улучшенном качестве: красивое, почти идеальное лицо с полуазиатским разрезом глаз, хищный взгляд, обманчиво расслабленная поза, словно перед финальном прыжком в пропасть, и четко прорисованная грудь под отрепьями её одежды, в которые соизволил одеть её Леви, удовлетворяя тем самым свою склонность к эротике в стиле садо-мазо. — Если бы я была лесбиянкой, то не задумываясь, трахнулась бы с такой собой, — проронила Микаса, посчитав подобные слова достойным комплиментом для оценки рисунка. У неё просто не укладывалось в голове, как человек наподобие этого Аккермана мог нарисовать её так, чтобы она сама себя захотела, не испытывая ранее влечения к женщинам, как таковым. — Теперь ты понимаешь, почему я повел себя тогда так, в ночном клубе, — продолжил Леви, окинув её на миг таким взглядом, что по телу полуазиатки прокатилась волна жара, — почему захотел продолжить с тобой знакомство?! Все дело в этом, — ткнул он ладонью в рисунок. — В твоей харизме. В следующий момент за дверью палаты раздались чьи-то голоса и отчетливые шаги. Оставшись наедине со своим пациентом, Микаса уже и забыла, что там, в другом мире, продолжали существовать остальные люди, которые в любой момент могли сюда зайти и нарушить их иддиллию. Придвинувшись поближе к Аккерману, Микаса поцеловала его в щеку. Немного опешив от её неожиданного поступка, Леви чуть не выронил свой листок бумаги на пол, хотя до этого прекрасно владел собственными эмоциями, не позволяя никому застать себя врасплох. — Не хочешь прогуляться за пределами больницы? — вдруг осведомилась у него Микаса, надеясь направить мысли партнера в иное русло. — Ты собираешься выпустить меня на улицу? — поинтересовался он, не веря тому, что она пойдет ради него на такое. В противном случае у меня возникнуть проблемы с начальством, да и вообще в работе. — Не просто выпустить, — подтвердила она его слова, не спуская с него глаз, — а ещё и выгулять, как собаку. — Ты приглашаешь меня на свидание? Микаса кивнула. — И для такого опасного пациента, как привык отзываться о тебе Эрвин, удерживая взаперти за десятью замками, у меня всегда найдутся ошейник, поводок и намордник на случай, если ты вдруг вздумаешь совершить побег. — Но меня ещё ни разу не выпускали на улицу, — парировал Аккерман, убежденный, что его разводят на шутку, как мальчика, а прогулка эта не более, чем фикция. — Можешь ни о чем не беспокоиться, — успокоила его Микаса, ощущая чужие переживания, как свои собственные. — О прогулке я попробую намекнуть своему шефу. И уловив момент, когда она, приблизившись к нему, хотела было дополнить свою речь очередным обещанием, перехватив её подбородок своими пальцами, Леви коснулся её губ неощутимым поцелуем, словно заранее пытаясь таким образом отблагодарить за оказанную услугу. — Спасибо, — еле слышно прошептал Аккерман, медленно расстегивая пуговицы её халата, — ты и так делаешь для меня слишком много. Я не заслуживаю такой заботы. Микаса едва успела перевести дыхание, постепенно настраивая свои мысли на интимную близость со своим пациентом. Пока что она даже приблизительно себе не представляла, как ей придется говорить с Эрвином об Аккермане, выпускать которого из больницы никто не собирался, но уверовав, что ей каким-то образом все же удастся оказать влияние на начальство, она была уверена, что все решиться, как нельзя лучшим образом. Оставшись стоять перед Леви с расстегнутым халатом, Микаса почти готова была лечь с ним на постель, как в следующий момент в дверь палаты постучались. Сообщив о желании Эрвина видеть её в своем кабинете, Мина Каролина вновь отчалила выполнять свои обязанности медсестры и, прекрасно осознав, что «отблагодарить» Аккермана за рисунок у неё уже вряд ли получиться, Микаса поднялась с застеленной койки, торопливо застегивая свой халат. «На полчаса потрахаться не отойдешь, — промелькнула в её мыслях, — обязательно кто-нибудь да вспомнит о тебе». И пообещав своему любовнику обязательно вернуться, отправилась в кабинет главврача договариваться по поводу прогулки. У неё были веские причины считать, что сделать это будет непросто, но привыкнув добиваться того, чего искренне хотела, Микаса заранее праздновала свою победу, предчувствуя, что удача будет на её стороне.