Тишину не перекричать

Услышав рано утром шаги Казуки за дверью, Манабу поднялся, чтобы попрощаться. Ночью его гость не постучал к нему, а Манабу и не звал – так было лучше. Обнаружился Казуки в своей комнате – он неторопливо складывал в большую сумку художественные принадлежности. – Опоздаешь на дилижанс, – зевнув, Манабу привалился плечом к дверному косяку. – Мимо нас он проезжает около семи утра. – Я никогда не опаздываю и точен как часы, – возразил Казуки, обернувшись через плечо, и улыбнулся так тепло, что у Манабу поплыло перед глазами. Расставаться было жаль – хотя бы себе он мог в этом признаться. – Проводишь меня? – не дождавшись никакого ответа, спросил Казуки. – Я уже почти готов. – Рано и я спать хочу, – проворчал Манабу. – Ну и что? Тяжко вздохнув, Манабу утешил себя мыслью, что не так уж сильно он будет скучать по Казуки, и пошел одеваться. Когда он открыл дверь, от неожиданности не смог сдержать удивленного возгласа. Вокруг было белым-бело, землю укрывал пока еще не толстый слой снега, а деревья казались сказочными в кружевных нарядах. – Надо же, тут бывает красиво, – ехидно заметил Казуки, выходя следом. – Ненадолго, – отозвался Манабу и поежился – его бил озноб. – Слишком тепло, к обеду растает. Он было направился в сторону дороги, но Казуки остановил его: – Погоди. Я хотел тебе кое-что показать. – Звучит пугающе, – честно признался недовольный Манабу. Он уже был не рад, что согласился на эту прогулку. – А выглядит потрясающе, – не смутился Казуки. – Пойдем. Даже жалко было смотреть, как ноги Казуки оставляют неглубокие следы на девственно гладком снежном покрывале. Манабу покорно шел за ним, отказываясь даже гадать, что тот задумал. – Зачем тебе в мой сарай? – спросил он удивленно. – Я там кое-что спрятал. – Надеюсь, клад. – Нет, еще один труп. – Не смешно. – А по-моему, очень смешно. Толкнув дверь, которая не запиралась, потому что в сарае Манабу в жизни ничего не хранил, он махнул рукой, приглашая войти. В полумраке Манабу потребовалось время, чтобы проморгаться, а потом он увидел. Картина стояла на мольберте. Полотно было не слишком большим, однако и маленьким Манабу его не назвал бы. Остро пахло краской. – Такой вид открывается от дома ландграфа, – негромко произнес Манабу, завороженно глядя на картину. – Да, там я ее и писал. Надо было что-то сказать, спросить, не околел ли Казуки от холода, не отморозил ли пальцы, пока рисовал по ночам... Хотя да, он, кажется, говорил что-то о перчатках. Или же следовало похвалить, потому что работа художника была без преувеличения чудесна. Горы, залитые лунным светом, темный лес и крохотная деревенька в лощине с одинокими огоньками света. Умиротворяющее зрелище, сказочное место. – Ну же, Манабу, скажи хоть что-нибудь! – не выдержав, заныл Казуки. – Мне важно твое мнение. – Ты сам знаешь, что она прекрасна, – выдохнул тот, не отводя взгляда от полотна. – Даже лучше, чем в жизни. Смотрю, и аж спокойно на душе становится... – Просто я так вижу это место, – невозмутимо пожал плечами Казуки. – Тихое и мирное. – И тебя больше не смущает, что здесь что ни день, то убийство? – Меня ничего не смущает, Манабу. Казуки смотрел в его глаза прямо, пронзительно и чуть дольше, чем следовало, но после отвернулся и принялся неспешно заворачивать свою картину в толстую бумагу, рулон которой вытащил из бездонной сумки. – Она еще не высохла, – заметил Манабу. – Знаю, но ждать не могу, мне пора возвращаться. Постараюсь не смазать. Казуки действительно колдовал над своим полотном, заворачивая его бережно, чтобы бумага не коснулась влажной краски. Везти картину аж до Жертона ему будет нелегко. Они покинули Аторию и направились по прямой дороге в сторону тракта, где можно было поймать дилижанс. Шли быстро, хотя Казуки и не выражал беспокойства из-за возможного опоздания и все помалкивал, хотя несказанные слова зависли между ними, чувствовались во влажном холодном воздухе. – Вот и все, – сказал Казуки, повернувшись к своему спутнику, когда они наконец дошли до широкой разъезженной дороги. – Да, все, – согласился Манабу. Только сейчас он заметил, как бледен Казуки, тогда как его глаза, наоборот, лихорадочно блестели и казались такими живыми на спокойном лице. – Я оставил свой адрес. Написал записку и положил в карман твоего пальто, которое ты в школу надеваешь, – вдруг сказал он. – Я не шутил, Манабу, когда говорил, что буду ждать. Пускай умом Манабу понимал, что самое правильное сейчас – проститься навсегда, от слов Казуки на душе потеплело. Нет ничего приятнее, чем получить отсрочку перед концом. Получить шанс, даже если не собираешься им воспользоваться. – Лучше оставить все как есть, Казуки, – тем не менее произнес вслух он. – Ты меня совсем не знаешь, ни к чему все это. – Я знаю достаточно, – возразил Казуки. – И меня все устраивает. Даже то, что ты убиваешь людей, меня не пугает. От тишины вокруг звенел воздух. Вместо того чтобы думать о словах Казуки, Манабу любовался, как красиво одинокие снежинки путаются в его каштановых волосах. Сейчас, на фоне снежной белизны, они казались чуть рыжеватыми. Манабу не почувствовал внутреннего напряжения, не испытал ни капли волнения, и Казуки смотрел на него так же доброжелательно и как будто ничего не ждал, никакого ответа. – Ты не мог догадаться, – наконец произнес Манабу. – Я ни в чем не ошибся. Он видел, как губы Казуки тронула улыбка, как он немного опустил голову и его длинные ресницы дрогнули. А через секунду Казуки уже смеялся так громко, что, наверное, в деревне слышали. – Манабу, Манабу... – хрипло выдохнул он, когда наконец успокоился. – Да ты себя видел? В этой дыре ты сам – одна сплошная ошибка. У тебя на лбу написано, что ты потомственный титулованный граф! Да ты даже трахаешься как особа королевских кровей! Казуки снова засмеялся, и Манабу, не удержавшись, бледно улыбнулся в ответ. – Так себе доказательства для стражи, – заметил он. – А я не собираюсь ничего доказывать ни страже, ни кому бы то ни было, – Казуки перестал хохотать так же неожиданно, как начал, и, перехватив сверток с картиной поудобнее, смахнул длинную прядь с лица. – Я понимаю, почему ты это сделал. Не скажу, что считаю правильным или готов поддержать, но понимаю. И мне все равно – мое отношение к тебе это не меняет. Вздохнув, Манабу отрешенно поглядел в сторону, чуть-чуть выше плеча Казуки. От быстрой ходьбы разболелась рана, Манабу чувствовал, что опять началось кровотечение, а значит, пора было возвращаться назад. Скрыть от местных свою травму он сможет, но в ближайшие дни лучше не совершать лишних движений. – Ты ошибся в мелочах, Манабу, – снова заговорил Казуки. – Точнее, не то чтобы ошибся, скорее мелочи тебя выдали. Уже через несколько дней после приезда я понял, что ты и есть сын ландграфа. Ты несколько раз упоминал, что отучился в университете и вернулся в Аторию. Вернулся, – подчеркнул интонацией он. – Но при этом Джин проболтался, что дом, в котором ты живешь, не твой, а казенный, что он полагается учителю, и ты получил его, заступив на должность. – И что с того? – равнодушно спросил Манабу. – Если бы ты жил в самой Атории, у тебя был бы свой дом. В то же время, если бы ты был просто приезжим, ты не говорил бы, что вернулся. Но ты ведь и правда вернулся – спустя почти двадцать лет. Обсуждать все это Манабу не хотелось, он и сам знал, что его история для жителей села была небезупречна и во многом сыграла благодаря недалекости местных. Но Казуки уже было не остановить. – И ты говорил, что у тебя не было ничего ни с кем в Атории. Но как так может быть, если ты здесь вырос, если тут прошла твоя юность? Неужели ты ни разу не влюбился бы, если б жил тут? – Вот это вообще чепуха, – усмехнулся Манабу. – Не аргумент. В кого тут влюбляться? – Решительно не в кого, – согласился Казуки. – Разве что в тебя. Но все же мне показалось это странным. А знаешь, в чем твой самый главный промах? Что тебя действительно выдало? – Охотно послушаю, – откинув голову назад, Манабу, прищурившись, смотрел на Казуки. – Тебе совершенно нечего делать в этой дыре. Тебе здесь не место. А раз нет очевидной причины, почему уже не первый год ты торчишь тут, значит, должна быть неочевидная. Не удержавшись, Манабу протянул вперед руку и провел кончиками пальцев по щеке Казуки. Его кожа была холодной, а пальцы Манабу наоборот теплыми. – Как приятно впервые за долгое время увидеть умного человека. Ну или наблюдательного, – тут же поправился Манабу, а Казуки безрадостно усмехнулся в ответ. – Я уже почти обрадовался, что ты меня похвалил. – Я и хвалю. Молодец, соображаешь. А теперь отправляйся в Жертон и забудь обо всем, что здесь видел. Отняв руку, Манабу хотел уже развернуться и отправиться назад в село, когда Казуки остановил его. – Постой. Мне все это время покоя не было, все думал и не мог представить. Как тебе удалось спастись? Почему тебя не нашли? Они должны были из кожи вон лезть, чтобы отыскать свидетеля. – Полагаю, что они и лезли, – кивнул Манабу. – Но меня здесь уже не было. Мне помогли. – Кто же? – В тот вечер, накануне нападения, ближе к ночи в наши двери постучали. Это была моя тетя, старшая сестра мамы. Она приехала неожиданно и без приглашения, впрочем, как всегда. Я обожал тетю, – от воспоминаний взгляд Манабу на миг просветлел. – Она была не от мира сего, как о ней говорили. Носила брюки, ездила верхом, работала в типографии и не собиралась замуж. Люди называли ее чудачкой, но нам с Эллари, или с Элайей, как домашние называли мою сестру, она казалась славной. Разве что очень любила дамские романы, но об этом недостатке я узнал много позже. – Как они могли не заметить, что в доме есть еще один человек? – озадаченно нахмурился Казуки. – Они выждали, когда везде погаснут огни, и бросились целенаправленно в комнаты, где спали родители и сестра. В мою – в последнюю очередь, не посчитали ребенка серьезным противником. А в гостевую спальню если и заглянули, то уже позже, когда тетя выбралась через окно. – И вы сбежали вместе, а они не видели, – продолжил за Манабу Казуки, и тот кивнул: – Да. Я толком ничего не соображал, тетя потащила меня в сторону конюшен, где осталась ее лошадь. Она говорила, что надо скорее скакать в село к старосте, звать на помощь. А я ответил, что староста уже здесь. Я сам видел, как он несколько раз вонзил нож в живот моего отца. Тень не пробежала по лицу Манабу, когда он говорил об этом, а вот Казуки перекосило, как от зубной боли. – Тогда тетя остановилась, взяла меня за плечи и пристально посмотрела в глаза. Почему-то после той ночи я наиболее отчетливо помню этот ее взгляд и то, как она неожиданно спокойно и ровно спросила: "Ты уверен? Ты уверен, что в доме сейчас люди из поселка? Что там сам староста?" Мне не хватило сил ответить, я только кивнул, и тетя молча кивнула в ответ. А потом мы долго скакали в темноте. Наверное, я несколько раз терял сознание, потому что почти не помню дорогу. Впервые в жизни Манабу рассказывал вслух о том, что случилось той роковой ночью двадцать лет назад и, что поразительно, испытывал непонятное ему самому облегчение. Куда большее, чем то, что ощущал, совершая очередное убийство. – Почему вы не обратились к страже? – тихо спросил Казуки. – В ближайшем городке или где вы остановились?.. – Наутро, когда я проснулся на каком-то деревенском постоялом дворе, тетя серьезно со мной поговорила. Она просила вспомнить все, что я видел, кого я видел – всех пятерых, пятерых мужчин. Я не был уверен только насчет одного, он не участвовал, а просто смотрел, и я не очень хорошо разглядел его лицо. Там точно был староста и его ближайшие друзья. А тетя не видела никого... – Я понял, – перебил Казуки. – Ребенку не поверили бы. Показания несовершеннолетних не засчитывают на суде, а твоя тетя, услышав шум, сбежала из дома прежде, чем увидела хотя бы одного из убийц. – Все верно. Более того, тетя опасалась, что в случае, если мы обратимся к страже, нас заставят отправиться обратно в Аторию, чтобы разобраться и все выяснить. Тетя боялась, она говорила, что невелики шансы вернуться оттуда живыми. Она считала, что мы должны успокоиться, что мы должны отпустить и попытаться жить дальше. Я соглашался с ней, кивал и позволял себя обнимать. Тетя плакала – с тех пор она часто плакала по ночам, я слышал. И уже тогда знал, что никогда не отпущу. Казуки тяжело вздохнул и несколько раз моргнул, отвернувшись, потом вздохнул еще раз. – И потом на старости лет она постоянно вспоминала какого-то Кату. Или все же какую-то? – Ката – имя моей матери. Ты один вспомнил, что это имя раньше давали и женщинам. Все остальные, когда слышали, как тетя зовет Кату, думали, что она ждет покойного мужа или любовника. – Как же твоя тетя согласилась вернуться потом, через много лет? – Когда я привез ее сюда, она уже не понимала, где находится. – Ясно, – в третий раз вздохнул Казуки и полувопросительно подытожил: – Значит, их было пятеро? Как я понимаю, горничная и трактирщик – лишь соучастники. Поквитался ты только с двумя убийцами. – С тремя, – невозмутимо поправил его Манабу. – Но... – начал было Казуки и осекся, а после секундного замешательства произнес: – Староста. – Да, – кивнул Манабу. – Его больше нет. Новая вспышка боли напомнила о ране в боку, Манабу поморщился, но Казуки этого не заметил. – Как же ты до него добрался? – тихо спросил он. – Очень просто. Даже проще, чем до всех остальных. Пригласил в закрытый трактир: якобы летом я женюсь на Иминии, получу постоялый двор как ее приданное и хочу осмотреть его как следует, а заодно обсудить, сколько мзды придется платить. Сделал вид, что как учитель хочу выторговать себе пару уступок. – Он поверил, пришел, и тогда ты... – Я заранее подсыпал снотворного в эль. Договор всегда закрепляют выпивкой. – А ты не боишься, что староста мог рассказать кому-нибудь, что идет на встречу с тобой? – Нет, не боюсь. Если вдруг такое случится, я сам расскажу, что мы пили в трактире, потом я ушел, а он остался. Что было потом, мне неведомо. Они поверят, Казуки, моя репутация безупречна, а староста к тому же весит вдвое больше меня и ростом на две головы выше. Местные глупы и наивны, они всему поверят. Снисходительно покачав головой, Казуки невесело улыбнулся. – Ты просчитал все варианты. – Да, – невозмутимо ответил Манабу. – У меня было достаточно времени для этого. – Кстати, я не мог понять еще одну вещь, – вдруг вскинулся Казуки. – Как тебе удавалось выйти из дома незамеченным? Моя комната возле входной двери, но я ни разу ничего не слышал. – В доме есть еще один выход, – усмехнулся Манабу. – Да ладно? – вытаращился на него Казуки. – Да, в дальней комнате, напротив комнаты моей бабу... комнаты тети. – То-то я заметил, что бабушка у тебя какая-то подозрительно молодая, – проворчал Казуки. – Да, ты говорил об этом. – А вот о том, что в доме может быть еще один выход, даже не подумал. – Значит, не так уж ты и умен, – поддел Манабу, но Казуки не поддался. – Стало быть, осталось двое? Убийц? – Нет, – после паузы произнес Манабу. – Сегодня я закончил. Один из подсудимых умер прошлой зимой: пьяный упал в сугроб и уснул. Не представляешь, как я был зол. Такая легкая смерть. – Не представляю, – настороженно согласился Казуки. – Еще один повесился вскоре после убийства моего отца. Я выяснил это, уже когда вернулся. Надеюсь, его заела совесть. – Вполне может быть, – кивнул Казуки. – Поразительно, что никто из них тебя не узнал. Понятно, много лет прошло, но все же... Подобное не забывается. – Горничная перед смертью сказала, что сразу узнала, – равнодушно пожал плечами Манабу. – Я вообще похож на отца. Но они были слишком самоуверенны, а имя я на всякий случай сменил. Он ждал, что Казуки спросит, как его зовут на самом деле, и по глазам было видно, что тому действительно хочется этого. Но Казуки не был глуп, он знал, что Манабу не ответит. – А зачем ты встречался с той селедкой? – вместо этого задал другой вопрос он. – Она же дочь одного из твоих врагов. – Какая разница? Когда ее отец прикрывал убийц моего отца, Иминии на свете не было. Зато она идеально подходила на роль невесты учителя: жениться на ней в силу возраста я не мог, а иметь благодаря ей благообразный вид – вполне. – И все же... – Казуки как будто с одной стороны принимал умом факты, но с другой – никак не мог поверить до конца сердцем. – Ты столько лет прожил здесь. Бок о бок со своими врагами. Ради чего? Ведь можно было все закончить раньше. Признаваться в своей слабости Манабу не хотелось, но при этом он чувствовал странную апатию – врать и выкручиваться не было сил. Быть может, потому что физически ему было нехорошо. – Если честно, много лет я не мог решиться. Я не убивал раньше людей, – произнес он. – Отрадно слышать, – был ли в голосе Казуки сарказм или тот говорил серьезно, Манабу не понял. – Я даже никак не мог заставить себя вернуться в родительский дом. Оказалось, что это сложнее, чем пустить в ход нож. Я собрался с силами всего пару недель назад. Как раз перед твоим появлением. В утренней тишине зимнего леса послышался цокот копыт, и уже через секунду из-за поворота появился дилижанс. Он приближался неспешно, присыпанная снегом дорога была скользкой, и Манабу мысленно поторапливал возницу. Разговор с Казуки затянулся, он становился тягостным. – Мне пора, – произнес тот, оглянувшись на повозку. – Да, – согласился Манабу. – Ты знаешь, что я буду ждать, – тише добавил Казуки. – Не стоит. – И все же я буду. Тебя ведь ни к чему не обяжет простой визит? Если просто заглянешь на огонек. Даже не повернувшись, Казуки продолжал смотреть на Манабу и отступал спиной назад. На прощание он улыбнулся почти радостно, и Манабу не смог сдержать слабой улыбки в ответ. Безусловно, Казуки будет рад, если когда-нибудь Манабу к нему приедет. Но если нет, тоже вряд ли расстроится. Забрав своего единственного пассажира, дилижанс тронулся дальше. Манабу не стал смотреть ему вслед, даже прощальным взглядом не удостоил. Снег под ногами не хрустел, пока он шел обратно в сторону Атории, вокруг было удивительно тихо – как бывает только в начале зимы. И запоздало он начинал чувствовать то, ради чего жил все эти годы. Чувство, которое не пришло к нему прошлой ночью, когда последний из убийц его семьи испустил дух. Казуки ошибался, когда говорил, что молчание невозможно перекричать. О молчании Манабу знал все, как никто другой не знает: много лет он слышал, как укоризненно молчат его мертвые близкие, ощущал их остекленевшие взгляды затылком. Единственный выживший, он был должен им, он не мог жить дальше, будто ничего не случилось. А теперь Манабу слышал только тишину. И это было прекрасно.