Тишину не перекричать

Он знал, что с последним обвиняемым будет сложнее всего, и поэтому подготовился основательно. На этот раз промашки с дозой снотворного не вышло, а местом казни он выбрал оставленный теперь трактир. Здесь никто их не побеспокоит, никто не помешает, в отличие от дома старосты, где жили его сыновья и жена. – Так значит, это все же ты. Староста как будто и не боялся – он пылал от ярости. – Я знал. Проклятье, какое-то время я был почти уверен, что это ты, но меня разубеждали. Говорили, что такого быть не может. – Тяжко жить, когда все вокруг идиоты, – судья невозмутимо пожал плечами. – В этом я тебя понимаю. Сидя на стуле с завязанными за спиной руками, староста не пытался кричать – знал, что никто не услышит. А искать его начнут нескоро, за окном только-только стемнело. Сегодняшняя казнь пройдет немного раньше остальных. – Двадцать лет назад, весной сорок восьмого года было совершено преступление, в результате которого последний ландграф Предгорной лощины, его жена и дочь погибли, а сын пропал без вести и считается также погибшим. Правосудие не восторжествовало, преступников не нашли... Неожиданно староста захохотал, запрокинув голову, однако смех этот был отнюдь не веселым, и судья осекся. – Как ты спасся, засранец? – снова уставился на него подсудимый. – Мы прочесали все леса в округе и даже дошли до ближайших деревень. Из конюшни не пропала ни единая лошадь, то есть ты шел пешком. Как? Этот вопрос не дает мне спать с того дня, как умер Герас. С той минуты, как я понял, что ты вернулся. Он мог бы не отвечать, отомстить напоследок в мелочи – не открыть правду, которая была так любопытна подсудимому. Однако посчитал, что с него не убудет, если он скажет. – Вы не учли кое-что, – спокойно произнес он. – В доме был еще один человек. – Быть не может, – нервная улыбка старосты стекла с лица. – Мы перевернули весь особняк вверх дном. Прислуга ушла на ночь, Бегтора нас предупредила бы, будь там кто-то посторонний. – Бегтора не знала. Поздно вечером к нам пожаловал нежданный гость, и, к слову, пожаловал верхом. В ту ночь из особняка ландграфа спасся не я один – мы бежали вместе. К утру мы были за мили от Атории, пока вы искали в округе. Замешательство на лице старосты сменилось пониманием и даже, к досаде судьи, облегчением. – Теперь все ясно, – произнес он и снова невесело хохотнул. – Глупо вышло. – Глупо разевать пасть на чужое добро. Рано или поздно придется понести наказание. – Пустая болтовня, – мотнул головой староста. – Чего ты добьешься своей местью, дурак? Я прожил жизнь в достатке, дети унаследуют мои земли, а ты так и останешься ни с чем. Знай я двадцать лет назад, что ты придешь за мной, поступил бы точно так же. – Своим детям ты оставишь дырку от кренделя, – усмехнулся в ответ палач. Он был готов к тому, что подсудимый попытается заговорить его и вывести из себя. – Управлять землями надо уметь, но ты не ландграф, ты – тупая деревенщина, который за два десятка лет умудрился из цветущего края сделать мельчающую нищую деревеньку с никому не нужными угодьями вокруг. Его слова попадали в цель, потому что были правдой, на которую нечего возразить. "Не про тебя оказался кусок", – несмотря на многолетнюю боль и злость, в душе судьи нашлось место и для злорадства. Староста не мог этого не чувствовать: он стиснул зубы и голову опустил ниже, но взгляда не отвел. – К слову, а что с Марой? – решил спросить судья, хотя в ответе был почти уверен. – Она, очевидно, что-то знала, и ты свернул ей шею? Ответил староста не сразу, но все же, подумав, усмехнулся и кивнул: – Мёрл, кретин, когда нажрался в очередной раз, вывалил дочери все грехи прошлого. Не знаю, что именно он сказал, называл ли имена и упоминал ли подробности, но, когда дура начала голосить на всю округу о том, что покойники понесли наказание за смерть ландграфа, пришлось от нее избавиться. И, признаться, это было несложно. – Даже не сомневаюсь, – сухо проронил судья. – А что же Руи? – С этим еще предстояло разобраться. Очевидно, старая кляча Бегтора тоже умудрилась излить душу сыну. Он точно что-то знает, но как много – не имею представления. По крайней мере, ему хватает ума помалкивать. – Скорее, трусости. – Это одно и то же, просто слова разные. Вздохнув, судья демонстративно укоризненно покачал головой и взял со стола приготовленный нож, больше напоминавший тесак для разделки свиных туш. – Мне нет нужды объяснять, в чем твоя вина, – неторопливо подходя ближе, произнес он. – Я знаю, что ты не просто участвовал в нападении, ты его и затеял. Земли моего отца не давали тебе покоя, но купить их было невозможно, как нельзя купить и титул. – Отчего же, я слышал, сейчас титулы продаются только так, – угрюмо заметил староста. С тревогой он наблюдал за приближением своего врага, и даже плечи его напряглись. – Да, я тоже слышал. Очень смешно. Неотесанные мужланы покупают себе бумажку, но сами остаются все теми же безграмотными простолюдинами. Остановившись перед своей жертвой, он поднял нож так, чтобы тот оказался на уровне глаз подсудимого. – Я не могу знать, сколько раз ты пустил в ход оружие и сколько точно ударов нанес моему отцу. Не знаю, добрался ли ты до моей матери или это сделал кто-то из твоих подельников. Однако считаю, что сколько бы я ни вернул тебе, все равно будет мало. Поэтому действовать мы будем постепенно. Пожалуй, я начну с твоих пальцев... Что произошло в следующую секунду, он не успел сообразить. Староста кинулся вперед – почему-то руки у него были свободны, и в правой блеснуло лезвие. Левый бок полоснуло болью, но он успел вовремя отпрыгнуть, когда староста вскочил на ноги, а стул со стуком упал на дощатый пол. "У него был нож!" – запоздало понял судья. Он не обыскал старосту, когда тот отключился, никто раньше в Атории не носил с собой оружие. Жертва заговорила зубы своему палачу, тянула время и, вытащив откуда-то из рукава оружие, умудрилась перерезать веревки. Может, он не слишком хорошо затянул узлы... – Прощай, сопляк, – просипел староста. – Жаль, что только теперь, а не тогда. Он ринулся вперед так резко, что судья не успел опомниться. Староста был куда выше его и крепче – он был самым здоровым и сильным мужчиной во всем селе, и шансов выстоять против него не имелось. Судья действовал интуитивно, разум не участвовал, когда он рухнул на колени и вскинул руку вперед. Нападавший не успел остановиться, напоролся животом на длинное, заранее наточенное лезвие. Всхлипнув, староста начал оседать, а его палач шарахнулся в сторону. Только боялся он напрасно. Небольшой нож выпал из ослабевших пальцев, теперь уже староста рухнул на колени. А когда из его рта пошла кровь, он завалился на бок. Не иначе бес попутал судью, перед глазами потемнело от ярости, и следующие мгновения выпали из его памяти. Очнулся он, когда понял, что, словно иступленный, вонзает свой огромный нож в мертвое тело снова и снова. И кричит. Ему почудилось, что он и опомнился от собственного леденящего душу вопля. Отпрянув от жертвы, некоторое время он сидел прямо на полу, тупо глядя перед собой, а его сознание, словно в дегте плававшее, отмечало тысячи деталей. Вокруг было крови, как на скотобойне. Свеча догорала – если сейчас не подняться и не зажечь следующую, выбираться отсюда придется на ощупь. Под полом скреблись крысы, предчувствовали, что сегодня их ждет пиршество, если сыновья не найдут своего папашу раньше. А еще он ощущал боль – с каждой секундой в боку жгло все сильнее. Встряхнувшись, он выругался и прижал ладонь к ране, почувствовав липкую кровь на пальцах. Морщась, потянул за край рубашки. Порез не казался опасным, но кровь текла обильно, ее следовало остановить, а значит, пора было уходить. Главное теперь – не оставить дорожку из кровавых капель, которая приведет охотников к его логову, – с горькой иронией подумал он. Вспомнилась старая сказка про глупого медведя, который обворовал пасеку, а потом перепачканными в меде лапами наследил и был пойман. Исколотое тело старосты осталось лежать на полу. Не такую казнь он планировал, вовсе не такую, однако его цель все же была достигнута. Вот только почему он не чувствовал радости?