Король

Питер не спит сколько? трое, четверо суток? Питер — король разорённой, разрушенной Нарнии, всё ещё король, а значит всё, что не касается государства, ныне для него отходит на второй, третий, десятый план. Питер — король с приставкой полу-, а значит ему предстоит играть витиеватыми фразами, сочиняя дипломатические послания, организовывать войска, разрабатывать планы и проливать последнюю каплю [не]голубой крови в смертельном поединке с узурпатором, чтобы потом отдать свой трон и свою выстраданную, выигранную страну мальчишке-тельмарину. Питер когда-то думал, что он достаточно силён, чтобы не сломаться под гнётом жизненных обстоятельств, но всему есть предел. Стачиваются камни, осушаются моря, то, что вчера казалось незыблемым, — рассыпается в прах сквозь пальцы. А Питер — король, но и всего лишь смертельно уставший человек. Лязг скрестившихся мечей, пение тетивы лука и боевые кличи звучат в ушах своеобразной музыкой. Питер никогда не любил войну, но сражаться бок о бок с братом и сестрой приятно, как прежде. Мыслями это возвращает в те невозвратимо далёкие времена, когда они были сплочённой командой, защитниками Нарнии, и пока они побеждают в захвате крепости тельмаринов, сердце Питера поёт в унисон с войной. Пока побеждают. Но так было и будет не всегда. Питер — разбитый король, король, потерявший свое королевство, своих подданных и королеву впридачу. — Зря ты с ним так. Ты должен извиниться, Питер, — её голос твёрд, а миловидные правильные черты знакомого лица искажены тревогой. Сьюзен журит его, как несмышлёного провинившегося ребёнка, и обида взрывается в нем очередной вспышкой обжигающей ярости. Питер рычит и мечется, как загнанный в клетку лев, по одной из пустынных подземных пещер, служащих нарнийцам единственным доступным прибежищем. Питер ненавидит пещеры, ненавидит запыленный воздух, царапающий носоглотку, а больше всего ненавидит свою беспомощность. Его люди убиты. Его страна в руках мальчишки-тельмарина. Каспиан. Питер ненавидит Каспиана. — Ни черта ты не понимаешь, Сьюзен! Оставь меня в покое. Ты тоже за него, все вы за него. «Каспиан прав, Каспиан молодец, давайте слушать Каспиана»! Из-за его неорганизованности мы потеряли воинов! Не ожидал, что ты вновь станешь защищать его, Сьюзен, клянусь! — злые слова эхом отражаются от высоких сводов, но сестра не вздрагивает. Королева Сьюзен Великодушная раз за разом тянет к нему тонкие руки, пока он отшатывается, дёргается и задыхается горем. — Питер, Питер, — сестра повторяет безнадёжно ласково, будто знает в действительности, что от этого её тона у него вся ярость как по команде испаряется. Будто знает, что ради этого голоса, зовущего его по имени, он свернёт горы. Питер — вновь проигравший, безвольно опустивший голову на её плечо побитый король. Впрочем, битвы со Сьюзен всегда для него тем оборачивались, и заключено в этом жизненно необходимое ему утешение. — Ты ревнуешь меня или королевство? На глубине её глаз звезды падают, сверкают, губы искривлены в робкой улыбке, будто она еще не знает, ждать от него новой вспышки злости или ответной улыбки. Питеру не впервой удивлять её, это, пожалуй, его особый талант. Питер рушит её оборону, выстроенную, выверенную годами, одним смелым ходом «ва банк». Питер прижимается губами к её губам, и на вкус поцелуй как краденое яблоко бессмертия из нарнийских легенд. Сьюзен хватает воздух карминовыми губами, когда целуется, будто только что пробежала стометровку. Питера это всегда забавляет. Сестра тёплая под его пальцами, знакомая, родная, будто не было многих лет отчуждения и игры в примерных родственников. Будто им снова семнадцать, их страна процветает, они полноправные король Великолепный и королева Великодушная, и вся жизнь впереди, чудесная, полная возможностей жизнь. За створками волшебного шкафа такой жизни никогда у них не будет: консервативная Англия вылепит из них унылых представителей среднего класса, разведёт жизненными обстоятельствами и, конечно, никогда, никогда не примет такими, какие есть. Счастье быстротечно. Но стоит ли отказываться от него? — Помнишь, как на турнире в Орландии, в год Ранней Весны, ты победил всех лордов близлежащих королевств, чтобы возложить мне на голову венец Самой Прекрасной? И чуть не сломал нос принцу Корину, — она начинает сбивчиво, шепотом, хихикает, вспоминая одну из тех ситуаций, которые кажутся забавными лишь по прошествии времени. Питер усмехается, не переставая прижиматься губами к её раскрасневшимся щекам, тёмным полукружьям усталости вокруг впавших глаз [идентичным его собственным], тонкой шее с участившимся биением пульса. Конечно, он помнит. — Прошу заметить, Корин и сам не прочь был короновать тебя Прекраснейшей. Мальчишка всегда был от тебя без ума, как и многие другие. А Рабадаш? Я бы пошел войной на Тархистан и притащил этого осла к тебе на веревочке, будь у нас больше времени, — Питер оступается на последней фразе, мягкий голос предательски подводит всего на секунду, но этого достаточно, чтобы рассеять сладкое очарование момента. Сьюзен опускает голову, прячет эмоции за шёлковой завесой шоколадных локонов, упирается лбом брату в плечо и, он знает это её движение, что-то решает для себя. — Для Корина я была старухой, Питер, не смеши меня. И Рабадаша я бы предпочла никогда более не видеть, ибо он был чудовищем. Но речь не о том. Ты всегда был для меня особенным, брат. Это звучит совсем как признание, как обещание для любого глупца, достаточно плохо знающего её. К несчастью, Питер давно научился читать по губам несказанное, улавливать тонкий оттенок вежливого холода. Особенный. Особенный, но не единственный, не подходящий, не предназначенный. Королева Сьюзен великодушна, пожалуй, как врач: сделает анестезию перед тем, как удалить заражённые ткани. Но когда пройдет онемение, боль неизбежна. Сьюзен улыбается подбадривающе, мягко, но настойчиво высвобождаясь из объятий, и Питер чувствует столь же деревянную улыбку на своем онемевшем лице. — Ты извинишься перед Каспианом? — родной голос столь ангельский, что Питер едва не смеётся. — Боюсь, что нет, сестра моя королева. Дело в том, что короли не извиняются. Никогда. Ты и сама это знаешь. Сьюзен знает, поэтому лишь молчаливо поджимает припухшие губы и покидает пещеру с достоинством, будто это её тронный зал. Сьюзен знает, ибо королевы тоже не извиняются. Никогда.