Король

Как зовут его? Джек? Джон? Джейсон? Питер не помнит, да и неважно теперь — главное, что Сьюзен, кажется, счастлива и румянец раскрашивает её скулы. Этот парень — кладезь всех земных добродетелей, убеждают родители, и им, конечно, облегчение поскорее выдать дочек замуж за людей, уважаемых в обществе. Ведь двадцать один год — возраст самый для этого подходящий, верно? Этот Джон — американец [Сьюзен ведь так давно грезила об Америке], спортсмен, наследник богатых родителей; у него короткие тёмные волосы, широкая белозубая улыбка и быстрое, ничего невыражающее рукопожатие. Он человек дела, с нежностью лепечет сестра, рассматривая крупный бриллиант на своем хрупком безымянном пальце, а Люси с плохо скрываемым отвращением высказывает общую мысль: сам Джон, как этот бриллиант, дорогой, сверкающий и холодный. И он никогда не позволит себе думать о глупых сказках. Питеру душно, его отглаженная и накрахмаленная в ателье [специально для этого случая] рубашка застегнута на все пуговицы до самого горла, потому что так принято, так правильно, так должно на светских приёмах, подобных этому. Он, наверное, должен гордиться тем, что ведет под руку сестру, для которой выходы в свет привычны, как дыхание, сияющую, будто изнутри, в своём переливчатом голубом платье. Питер испытывает мучительное для себя чувство дежавю: когда-то давно он уже примеривал на себя роль брата невесты в прекрасном лазурном платье, и отголоски забытой, похороненной под массой новых забот и впечатлений печали вдруг вновь накрывают его с головой. Питер хочет уйти в тот мир, где ему не нужно играть роли, и этот мир ближе, чем он думает. Сестра с мольбой сжимает его плечо, когда все дамы в пышных платьях и кавалеры в смокингах рассыпают перед ней мелким бисером поздравления с недавней помолвкой. Джон вскоре присоединится к ним, да, и они, как всегда, будут пить по-английски чай, отведя мизинцы, говорить о погоде и прочих бессмысленных небылицах. Питер встаёт и уходит, и его провожают множество удивленно-презрительных взглядов и всего один, который он, к счастью своему, никогда не увидит, — безнадёжно-потерянный. Питер иногда курит дешевый табак, ругается на нерадивых прохожих, сталкивающихся с ним на улицах, обманывает родителей, будто бы занят подготовкой к очередному экзамену по анатомии, а на деле пишет статьи о войне и политике в местную захудалую газетёнку. Питер не носит с собой зонт, а холодный моросящий дождь в это время года в Лондоне идёт постоянно [Люси, кажется, сорвала горло, крича на него, чтобы накинул хотя бы куртку]. Но эта неправильная, затертая по краям жизнь — единственно настоящая, насколько она вообще быть таковой в этом фальшивом мире. Они снимают крохотную квартирку втроем, и район, конечно, не сахар: Эдмунд не отпускает младшую сестру от себя ни на шаг. Питер приходит домой, когда Эд со страдальческим выражением на заросшем щетиной лице жарит тосты, ибо сегодня — его очередь готовить, а Люси наблюдает за ним, и бесенята резвятся в её смеющихся глазах. Питеру неловко бывает жить с ними. Но они — семья. И они — нарнийцы [сколько бы раз Питер не пытался начать жизнь с начала]. А нарнийцы спасаются, как могут, в этом затёртом, притворном мире. Взгляд Люси, в миг обращенный на него, как только захлопывается входная дверь, вопросителен. В нем слишком плохо скрыта надежда. Малышка никогда не умела играть. Питер качает головой. Не сегодня. Сегодня Сьюзен не придёт, не придет и завтра, и послезавтра. Эдмунд бросает свои подгоревшие тосты и обнимает вздрагивающую сестру за плечи. Лицо его хмурое и непрощающее. Эдмунд не ждёт, как ждут Люси и Питер каждую минуту и каждый час, перестука каблуков на лестнице. — Давайте танцевать, — Люси встряхивает головой так, что карамельные кудри падают ей на лоб, и глаза её вспыхивают. Младшая быстро справляется с болью. Внутренности Питера все еще пожирает агония [осталось ли в нем хоть что-то не раненое?], но он улыбается сестре подбадривающе. Несъедобные более тосты они выкидывают. Пусть. Эдмунд и Люси, вечные дети, кружатся на маленькой кухоньке, натыкаясь внезапно на стол и стулья. За окном — январь, а у них на троих весна и нарнийские баллады под гитару. Питер поёт низким бархатным голосом, который когда-то очаровывал дриад и заморских принцесс, и он снова — король, и прежняя Сьюзен, какой он её помнит, в его мыслях, стоит закрыть глаза. Отныне И До конца.

Я, конечно, ещё спою на прощанье, Но покину твой дом, Но покину твой дом, Но покину твой дом, Я с лучом рассвета.