Завтра забудешь, что тебя короновал, что душу цветущую любовью выжег, и суетных дней взметённый карнавал растреплет страницы моих книжек…
Сегодня небо над Лондоном необыкновенно чистое и голубое — Питер давно не припомнит такой весны [разве что где-то в ином мире, в Нарнии, например]. А закрывая глаза, Питер всё ещё видит, как взрываются, расцветая огненным фейерверком, под небом бомбы. Лондон, родной Лондон, ему ныне чужд так же, как любой другой город, по камню отстраивающийся заново после войны. Здесь не осталось знакомых мест, но, кажется, эта проблема значительна только в его глазах — Сьюзен же улыбается, беспечно откидывая назад голову: «Почему бы нам не узнать Лондон заново, Питер?» Действительно, почему бы и нет? Сьюзен сидит на траве. Трава пожухла. Но для сестры будто бы нет никаких преград. Смоляные кудри её забраны блестящими заколками за уши, щеки заливает румянец. Сестра ест любимый клубничный сорбет впервые за несколько [тысяч] лет. Ей нравится слушать джаз из пыхтящего радиоприемника, а Питеру нравится видеть её счастливой и, лучше всего будет сказать, такой солнечной и настоящей. Питер заражается её оптимизмом и верит — дальше всё будет только лучше. Сам Аслан благословил их на эту жизнь. Питер верит и в другое — однажды, многими годами позже, Нарния вновь раскроет для них ласковые объятья, и тогда он будет готов вернуться в свою сказку. Питер ещё не знает — сестра, его возлюбленная, дорогая Сьюзен, хочет забыть о сказках н а в с е г д а. Питер сегодня — король учебников анатомии. Сколько себя помнит, он стремился помогать людям. В мире слишком многие жизни искалечила война. Ему ли, воину и королю по призванию, по избранию, по обычаю, об этом не знать? Питер учится на медицинском факультете и трудится в военном госпитале во вторую смену до самого рассвета, не возвращается домой даже на ужин. Сьюзен приходит, чтобы принести ему сэндвичи, заботливо завёрнутые в хрустящую упаковочную бумагу. Сестра быстро чмокает его в щетинистую щеку, смазывая при этом кричаще алую помаду, и присаживается на одну из застеленных белоснежным бельём коек, чтобы поболтать с безруким солдатом. В больнице всё, кажется, белое-белое, красок лишённое — белые простыни, белые лица, и помада сестры на этом фоне выделяется ярким маревом. Её улыбающееся лицо горит у него в сознании спустя долгое время после того, как она уходит. Питер — врач. Давно не король. Он чувствует, как жизнь его превращается в расплывчатую череду будней, но, говорят, в этом нет ничего особенного, это нормально — ведь так у всех. Но Питер мысленно каждую свободную минуту возвращается к своим детским сказкам, а сестра почему-то н е т. Долгими вечерами они ссорятся по многим причинам. Запах дорогого алкоголя пропитал её кожу, волосы и губы. Она щурится по-кошачьи лукаво, не слушает его совсем, закуривает, выпускает колечко горько-сладкого дыма ему в лицо. Так все делают, Питер. Если бы ты чаще поднимал свою чересчур здравомыслящую голову от учебников, ты бы это знал. Это нормально, Питер. Она молода, прекрасна и беспечна, а беспечные молодые девушки ходят на вечеринки и знакомятся с состоятельными женихами. Она выдаёт ему это всё так легко, словно карты на стол бросает, все тузы, и Питер, конечно же, проиграл. Впервые в её миловидном женственном лице он не видит знакомых черт. Они стёрты и заново карандашом нарисованы. Он хочет её умыть и увидеть ту королеву Великодушную, которую любит безнадёжно и истово тысячу долгих лет. — Ты не можешь решать, как мне жить. За меня слишком долго решали, Питер, — она останавливает его гневное наступление, почти не разжимая напряжённых губ, только ресницы её чуть дрожат. Он поражён. Заплачет? Нет. Королевы, пусть даже бывшие, увы, не плачут. И, конечно, не извиняются никогда. Питер слышит хлопок закрывшейся за сестрой входной двери и чувствует, как трещины разрушения разбегаются не только по стенам и потолку, но и по его полым костям и сердцу. Эти трещины простираются между ними, пока не становятся глубоким каньоном: Питер — на одной стороне, Сьюзен — на противоположной.***
Эдмунд и Люси возвращаются из Нарнии в третий раз, теперь покинув ее навсегда, как и старшие брат и сестра. Только оба уже гадают, как долго может длиться вечность без Нарнии, и говорят о ней, склонив друг к другу темноволосые головы, дни напролёт. Эдмунду и Люси в такие часы никто, кажется, совсем никто не нужен: они — близнецы сиамские, король Справедливый и королева Отважная, не теряющие свои титулы даже здесь, в реальном мире, под дождливым лондонским небом и косыми взглядами прохожих. Питер забирает документы из медицинского. Из больницы увольняется. Курит трубку, запустив пальцы в золотые вихры растрёпанных волос. Питер сорвался. Устал смертельно. Он признаёт это редко, но ему бывает нужна молчаливая братская поддержка, и Эдмунд сидит с ним, приподняв иронично брови. А брат всё тот же — но нельзя не заметить, что вырос, вытянулся, возмужал. Его уверенность вызывает лёгкое чувство зависти, ибо сам Питер давно ни в чём не уверен, мечется, как белка в колесе, и не находит выхода. А Эдмунд, наглец, выглядит скучающе. Забирает у Верховного короля трубку и закуривает неумело, кривится в отвращении и кашляет. — Люди получают от этого удовольствие? — А разве себя ты к ним не относишь? — Питер усмехается почти весело, но под проницательным взглядом брата ему тревожно. Вот, кто из них настоящий врач — Эдмунд, а не он, с хирургической точностью и научным интересом вскроет поражённые болезнью ткани, чтобы докопаться до причин заражения. — Зачем ты играешь? — Эдмунд прохаживается по кабинету, как по собственному, щёлкает быстрыми пальцами по корешкам книг и пластинкам. — Ты знаешь, о чём я, Пит. Ты слушаешь музыку, которую она слушает, куришь табак, который она выберет, пытаешься выглядеть в её глазах героем. Зачем, брат? — Забавно слышать эти слова из твоих уст, Эд, — Питер шипит не то от злости, не то от какого-то иного горького чувства. Питер задыхается, дёргает воротник рубашки, и с лёгким треском разлетаются в стороны пуговицы. Питер ненавидит чувствовать себя жалким, и сочувствие в искренних глазах младшего брата для него страшнее осуждения. — Люси не пытается меня изменить, — брат возражает обезоруживающе просто. — Я многое совершил, Питер, и не всем могу гордиться, но наши ошибки, наше прошлое делает нас теми, кто мы есть. Люси принимает меня таким. Ни одна смертная не поймёт, почему я иногда говорю так, будто в прошлой жизни был средневековым королём и почему чувствую себя стариком в семнадцать. Эдмунд коротко, натянуто смеётся. Им всем знакомо чувство, словно их телам пора рассыпаться в прах и пыль. Груз прожитых лет давит на плечи. Они — развалины под начищенным до блеска фасадом. — Не теряй себя, Пит. Не теряй в себе Нарнию. Она для нас — единственная константа.***
Питеру двадцать один год. Они с Эдмундом полтора года служат в Вооружённых силах Британии и им, можно сказать, повезло: совсем скоро, в 1950 году, срок обязательной службы будет продлён до двух лет. Питер не знает, что 1950 для них никогда не наступит. Вообще-то, в армии Питеру нравится, он вновь чувствует себя если не королём, то хотя бы воином. Трудно представить себе менее сказочное место, чем солдатские бараки, но в те дни он особенно часто думает о Нарнии, о том, как командовал армией в войне против Тархистана, как заключал союзы с Орландией, как сражался за принца Каспиана и свой народ. Он даже думает о том, чтобы продолжить офицерскую карьеру, но невидимыми прочными нитями долга его тянет домой. Питер больше не хочет упускать драгоценные минуты, которые может провести с семьёй. Перрон центрального лондонского вокзала, кажется, переполнен людьми так, что невозможно сделать и шагу. Удивительно, как расступаются прохожие перед Люси и Эдмундом; Эд кружит младшую сестру, приподняв над платформой, кружевное девичье платьице Люси развевается колоколом. Оба хохочут. Питер забыл, каково это — т а к выражать эмоции. Король, тем более Верховный, обязан держать себя в руках, радостно ли ему, грустно или больно так, что разрываются внутренности. Многолетнюю привычку не вытравить, не изгнать, как демона, по щелчку пальцев. Эдмунд всегда был вторым, и ему в этом плане проще. Питер ищет глазами Сьюзен. Сьюзен нет. Родители обнимают его, призывают младших прекратить свои детские шалости. Неловко становится всем, когда товарищ Эдмунда по службе добродушно пожимает Люси маленькую руку и спрашивает, почему Эдмунд не рассказывал, что женат на такой красавице. Шалости перестают казаться детскими. Друзья Нарнии. Тем вечером они просто собираются вместе за чашкой ароматного чая, вовсе не планируя создавать какую-либо тайную организацию супергероев. Здесь все они: постаревший добрый чудак профессор Кёрк, его подруга Полли Пламмер, милая бабушка с большим багажом тайн, четверо Пэвенси и их двоюродный брат со своей одноклассницей Джил. Ещё на вокзале восторженным шёпотом Люси сообщила, что Юстэс и Джил совсем недавно вернулись из очередного путешествия по Нарнии. Сьюзен появляется последней, непосредственная, будто и не было тех полутора лет, что они не виделись; кажется ли ему, что она похорошела, или Питер отвык видеть её лицо? Сьюзен хочет говорить о жизни реальной, светской. Она ставит в печь поднос жаркого, изящно нарезает овощи под руководством Полли Пламмер и всё рассказывает о приёмах, на которых ей довелось побывать, о нынешней моде и прочих вещах, в которые Питер не вслушивается. Ему достаточно её голоса, но остальные скучают. Их мысли сводятся к Нарнии, всегда к их волшебной Нарнии. Голос Сьюзен становится дребезжащим, всё чаще в нём проскальзывают чересчур высокие, тонкие ноты обиды. А Юстэс в подробностях пересказывает им последние приключения: как они с Джил оказались в Нарнии, спасли принца Рилиана, сына их друга Каспиана, от Дамы в Зелёном, познакомились с Хмуром, кваклем-бродяклем. Когда рассказ подходит к смерти Каспиана, Сьюзен с глухим стуком ставит подгоревший ужин на стол. Все замолкают. Питер клянётся: ему, человеку, закалённому трудностями, видевшему на своем веку и пытки, и смерть, не доводилось ещё слышать звука ужаснее, чем её дыхание надрывное. Словно в тот момент в горле сестры дыру пробили, и с приглушёнными сипением, с каждым ударом сердца, оттуда вырывается воздух. Он тянется с ней, чтобы не дать упасть, но королева Великодушная отшатывается. Королева ли? Великодушная ли? Сьюзен не хочет слышать больше ни слова о Нарнии, Питер это понимает отчётливо, и их миры вновь сталкиваются и рушатся с отчаянным скрежетом. Сестра надевает пальто. Забывает сумочку. Выходит под дождь, а Питер, конечно, — за ней. — Видишь, брат, принцы из сказок женятся на таких же выдуманных принцессах, как и они сами, заводят детей, а затем стареют и умирают. А с ними умирают чьи-то сказки, — Сьюзен останавливается, оборачивается, склонив набок голову. Струйки дождя стекают её впавшим щекам, как слёзы. Питер обещал всегда поддерживать её, но сейчас не находит слов. — Я не знал, что ты любила его, — глупее фразы нельзя придумать. Питер закрывает глаза, чтобы не видеть, как губы её дрожат. –Любила? Да, я любила свою мечту о доблестном принце на белом коне, который спасёт принцессу из башни. Ты был принцем в воображении маленькой девочки, Питер. Став старше, она поняла, что в братьев влюбляться грешно. Не знаю, Бог ли нас покарал, или Аслан, или они — одно и то же лицо. Когда я встретила Каспиана, я уже знала, что сказки не вечны и никто меня не спасёт, кроме меня самой. Не хочу я больше верить в сказки, Питер, и в Нарнию, которая подарила мне лишь чувство вечной потери. Оставайся один в своих сказках. Я ухожу. Сьюзен уходит, не обернувшись, стуча каблуками по мокрым камням мостовой. Сьюзен больше не друг Нарнии и не его королева Великодушная. Сьюзен не знает: та, кто однажды была королевой Нарнии, останется ею навсегда, и никому не под силу этот закон изменить.