(our) colors

В восемнадцать у Хонджуна жизнь меняется рывком. Словно один размашистый бросок баскетбольного мяча — бам — удар об корзину. Природный чёрный в волосах смывается до отвратительного медленно и неаккуратно; перьями; лоскутами. Сменяется на красный меньше чем за сутки сразу после дня рождения. Хонджун в ужасе тянет чуть отросшие пряди пальцами, стоя у зеркала в ванной ранним ноябрьским утром; начало месяца; недели; всё ещё учебный день. Головой прикладывается к холодному отражению — ярко, блять, ты дебил там совсем что ли, как я ходить теперь буду? Бьётся несколько раз. Отец уже на работе. Мать с кухни настойчиво зовёт завтракать. На удивление же — она ничего не говорит; лишь треплет яркую шевелюру сына, улыбается: у самой волосы обычные, неприглядные. Такие — почти у всех; меняются с возрастом и созданием семьи; такие уж правила в этом мире. Хонджун и в кухне лицом падает на стол от безысходности — а можно мне уже тоже нормальный цвет обратно? Я даже на семью согласен раньше времени. — Все через это проходили, и тебе придётся тоже. В университете Хонджуна встречают восхищённые взгляды студентов и лишь усмешка Пак Сонхвы; привычная такая, почти даже родная — уже второй год друг друга знают как-никак. — Ты теперь у нас яркая пташка. Хонджун со злости — рюкзаком об подоконник; куртку свою кидает в старшего. Сонхва подпрыгивает, уворачивается от верхней одежды друга, но не перестает ухмыляться. — И что теперь мне с этим делать? — Ким вздыхает тяжело. — Вероятно, просто жить. Звонки на пару, к слову, всё ещё никто не отменял. В обеденный же перерыв расстроенный Хонджун ковыряет палочками свой обед в контейнере от матери — ну и что такого, что родители всё ещё кормят, вообще-то, это лучше, чем вся ваша еда столовская. Сонхва жмёт плечами и не отказывает себе в ещё одном кусочке шоколада. Не то чтобы он был на диете или что-то такое — просто редко ест сладкое и грех отказываться, когда есть хоть малейшая возможность уцепить побольше. — Ну, тебе виднее. Хонджун ходит понурый почти весь месяц. К концу даже смиряется, правда, шапки начинает носить чаще. Люди всё ещё смотрят с восхищением на яркую копну волос; укладка всегда идеальная даже после снятия шапок. Сам Хонджун всё ещё недоволен, но крайне настойчиво пытается это скрывать. Сонхва подъёбывает всё меньше. Первокурсник Уён всегда влетает ураганом в любое помещение и чуть ли не спихивает Хонджуна со стула. И даже не фигурально. Либо во время пары, либо уже привычно — в столовой. Как и сегодня. — Вы видели, блять? Нет, вы видели это? Ебучий фиолетовый! Следом догоняет спокойный одногруппник Сан и его сводный брат — Ёсан. У последнего под глазом милейшее родимое пятнышко; Хонджун немного задумывается, разглядывая младших — ещё одна из привычек. Красивые оба; братья точно. Хонджун абстрагируется от шумного Уёна. Как тебя много, Чон Уён, ты буквально везде. — Хён! Хонджун с удивлением переводит взгляд на Уёна, трясущего его за плечо. Ёсан и Сан присаживаются за стол со стороны Сонхвы. Самый старший в компании улыбается и утыкается в свой телефон. За окном неторопливо начинает снежить. — Чего такое? — Наконец отмирает Хонджун. — Ты вообще с нами, нет? Волосы, говорю, смотри какие, — и тянет пальцами пряди у чёлки. Волосы у Уёна нежно-фиолетовые. Хонджун честно не понимает. Смотрит на Ёсана — там желтый непонятный; выжженный ещё слабым весенним солнцем и броский; светлый; Сан — в зелену; больше болотную; спокойную. Всё ещё напоминание о лете. Сонхва — чёрный; на ворона похож; глубокая депрессивная осень по жизни, хотя сам — рождённый весной; тот самый чёрный, что далёк от природного и яркий. Вероятно, соулмейт Сонхвы либо гот, либо не знает, что такое обычные цвета. Или видит свою уникальность и глубину в чёрном. Уён — всё ещё светло-фиолетовый. За окном — всё ещё маленькие снежинки только начинают кружить в своём одиноком танце. — Все резко так смылись в новые цвета к новому году, что за, — удивлённо передёргивает плечами Ёсан, складывая руки на груди. Начинает новое предложение, чтобы не материться — следит за собой и пытается быть образцом для подражания. — Ещё в сентябре всё было хорошо. В сентябре я ещё и вас не знал, мне тоже было хорошо, — думается Хонджуну, но он не озвучивает. Пальцами только в волосы младшего и сжимает; перебирает. На вид — жёсткие; на деле — мягчайшие, как и свои собственные. Хонджун ни разу не упоминал свой любимый цвет при ком-либо. — Фиолетовый — любимый цвет скорпионов, — бормочет Сонхва, не отрывая головы от своего телефона; роется на сайтах, опять своя жизнь на первом месте; уже взрослее всех не только по возрасту, но и мозгами. Хонджун переводит взгляд в сторону старшего, цокает языком; рука — всё ещё в волосах Уёна. Киму бы и хотелось ответить что-то колкое Сонхве, но молчит. Взгляд обратно на Уёна переводит, а у того — краснющие щёки; улыбка глазами; щеночек такой. Сан приваливается плечом к Ёсану и молча наблюдает за всеми, хотя обычно в этой компании самый шумный и странный он. Видимо, не сегодня. — Компрометирующе так сидим, — наконец заключает Чон и чуть отстраняется. Рука Хонджуна сползает на плечо младшего. — Всего лишь цвет волос, хён, не грузись так. Хонджун отмирает и возмущается. — Ну да, не тебе же ярко-красный носить половину жизни. Уён — лбом в плечо старшего, смеётся тихо. Дурной этот хён; паникёр на пустом месте, что с него ещё взять. В следующий перерыв Уён сам ловит растерянного Хонджуна и тащит в туалет. Канонно и обыденно, но там потише и вряд ли кто помешает: обычно все в перерывах вываливают на улицу. Даже почти зимой. Хонджун от искреннего ахуя даже не сопротивляется; идёт следом покорно, только глазами моргает часто — объясни же ты уже, что происходит. Уён, затолкав старшего в свободную кабинку, руку его ловит; в свои волосы обратно возвращает, как тогда, в столовой, а сам — пальцами в красные пряди и к себе рывком. Близко слишком. — Ты чувствуешь, нет? Пальцы Хонджуна из вечно ледяных становятся теплее. Всё ещё не понимает; только чувствует. Странно это так всё. — Мы как Сан и Ёсан? — Наконец выдаёт Хонджун, стараясь избежать тишины. Нервничает немного. Уён смеётся. Честно, прислушавшись к этому смеху теперь, Хонджун понимает — этот смех не раздражает так, как раньше. Тепло — уже не только в пальцах; во взгляде; в голосе. — Мы как Хонджун и Уён. Как скорпион и стрелец. Мы — это просто мы. Уён — лбом в чужой лоб, глаза прикрывает; такая близость его не смущает от слова совсем. Хонджун всё ещё растерянно пальцами перебирает по чужим волосам; непривычно. А потом сам целует куда-то в щёку. Потом и губы Уёна находит своими. Понимает. Успокаивается. Губы Уёна такие же тёплые, как и он сам; как и его любовь к пылающему красному.