Bless me, Father

      Над городом разносится церковный звон колоколов. Они его боятся, боятся до дрожи в коленях, до приступов удушья по ночам, когда липкое чувство страха обвивает тело, погрузив разум в ночной кошмар. Они просто не знают, что это не поможет. Он улыбается, смотря на этот маленький город; он понимает, что церковь не спасёт их от него. И ничто не спасёт, и никто. Каждый колокольный удар искажает картинку перед его глазами, волнуя воздух своими тщетными попытками обжечь его плоть. Святость места не может причинить ему вред, потому что все они ошибаются на его счёт. И эта ошибка будет стоить им жизни.       Голуби, встрепенувшись, поднимаются к солнцу, покинув крышу небольшой церкви, куда вели его — приспешника Сатаны — Катсуки Бакуго. Он лишь ставит правую ногу на ступень, и серый гранит, поросший местами мхом, трескается под напором. Земля стонет, ощущая тяжесть явившегося к ней существа. Сопровождающие крепче сжимают руки на его запястьях, когда трескается третья ступень, расползаясь паутинкой трещин, тянущейся ко входу в церковь. Катсуки пристально смотрит на входные двери; он с нетерпением ждёт встречи с тем, кто находится за ними в этот раз. Сколько раз он встречал прислужников церкви, что пытались избавить его плоть от демонической зависимости? Десятки или сотни? Кажется, он сбился где-то на семьдесят четвертом пасторе, что был служителем в церкви Фрауэнкирхе в Дрездене. Сколько воды утекло с того момента…? Бакуго мимолётно прикрывает глаза, позволяя воспоминаниям пронестись перед взором, наполняя тело новыми силами. Каждая некогда пролитая им капля крови сейчас даровала мощь. Мощь сопротивления, коею так он славился. Он открывает глаза, и перед ним распахиваются двери. В церкви прохладно, свет попадает внутрь лишь через небольшое витражное окно. Он делает шаг вперёд, входя на территорию своего врага. Чувство волнения пьянящими пульсарами пробирается вдоль позвоночника, застревая глубоко внутри. Катсуки жаждет вновь сломать того, кто так любим самим Господом Богом.       Свечи гаснут и тут же вспыхивают, тянутся пламенем ввысь, улавливая дрожь окружения. Стены стонут, они отторгают Катсуки, прогоняют прочь, не вынося его силы. Бакуго заставляют пройти несколько шагов вперёд. Их взгляды пересекаются — Катсуки моргает, не принимая действительности, — перед ним тот, о ком Бакуго и не смел мечтать. Высокая фигура, облачённая в чёрную рясу; тяжёлый фолиант в его руках излучает благодетель молитвы лишь одним своим видом. Бакуго слышит стук сердца священника — в нём нет нот страха. Перед Катсуки почти что сам Господь, столь великая сила таится внутри фигуры напротив. Надменный и холодный взгляд, в котором читается неприступность и нерушимая вера в свои убеждения. Как же хочется сломать это… Стереть с этих глаз вуаль силы, накрывая их пеленой слабости из слез.       — Я собираюсь изгнать демона, — святой отец обращается к Катсуки, и в его голосе Бакуго не слышит паники, как это было ранее с другими, — что находится внутри тебя.       Бакуго смотрит вперёд, внимательно изучая лицо своего противника, хотя он многое слышал о Тодороки Шото ранее. Он узнал Шото по шраму на лице, тому самому, что сотворили с ним те, кто боялся его силы. Обожгли лицо кипятком те, кто был порабощён демонами, те, кто был слабее, чем Шото в детстве. Мальчик вырос и стал служителем церкви, силу которого признавали даже в самом Ватикане. Да что уж говорить — и в самом Аду о нём слышали. Что же он забыл здесь, на севере Австрии, среди заброшенных умирающих поселений? Бакуго сжимает кулаки, когда Шото разрывает зрительный контакт, обращаясь к тексту. Тодороки отводит руку в сторону, начиная говорить:       — Изыди, злой дух, полный кривды и беззакония; изыди, исчадие лжи, изгнанник из среды ангелов; изыди, змея, супостат хитрости и бунта; изыди, изгнанник рая, недостойный милости Божией; изыди, сын тьмы и вечного подземного огня…       Свет, льющийся из окна, окаймляет лицо Тодороки, будто все небесные силы сейчас концентрируются в нём, помогая справиться с Бакуго. Ранее ни одна молитва или формула заклинания на Катсуки не действовала, но сейчас было иначе. Удары его чёрного сердца в груди болью разносились с каждым словом Шото. Звон колоколов не стихал, давя на барабанные перепонки, сводя с ума. Катсуки будто поддавался этой мощи, обессиливая, теряя самого себя. Он смотрел на лицо Шото, ощущая, что убить столь невероятное существо было бы глупым решением. Необходимо обладать, а не ломать; завлечь к себе, а не погружать в пучину безызвестности.       Катсуки ощущает, как его сущность рвётся наружу, тянется к священнику, уступая под натиском прекрасного голоса, читающего молитву изгнания. Если Тодороки так хочет избавления Земли от приспешника Сатаны, то Бакуго явит ему истину. Истину, за которую все священники, пасторы и святые отцы отдавали свои жизни, но Шото заплатит гораздо больше. Гораздо.       — Нет демона во мне, есть только я сам.       Воздух густеет, окрашиваясь в алый. Свечи текут кровавыми слезами вместе с ликами святых на иконах. Фигура распятого Христа позади Шото плавится, капая на пол, как единственный знак поражения сил света и означает, что Тодороки некуда отступать. Но он не обращает внимания на происходящее вокруг, продолжает читать, испытывая свою веру на прочность, а заодно и существо, что продолжало трансформироваться прямо перед ним:       — …оставляя это Божие создание, не делай ему вреда; ни ему, никому другому; провались в Преисподнюю и оставайся там до дня Страшного суда.       Двое приставленных к Катсуки в качестве охраны падают замертво ещё до того момента, как Бакуго окончательно являет свой истинный лик. Он не человек, одержимый демоном — он и есть то самое исчадие Ада, что поднялось на Землю из чертогов загробного мира в поисках истинной страсти и борьбы. Он так долго скитался по Земле, обречённо ища того, кто бы сравнился с ним самим, и, кажется, спустя три сотни лет Катсуки нашел его.       Шото смолкает, чувствуя, что звон молитвы всё ещё защищает его. Воздух дрожит, а витающий запах крови вокруг будоражит желудок, прося выпустить содержимое наружу. Тодороки завороженно смотрит вперёд на демона, что улыбается и смотрит на него своими алыми глазами, прямо в его душу. Демонический оскал очаровывает, пьянит и увлекает всё окружение, стирая напрочь все мысли. Катсуки делает шаг, тянет руку к лицу Шото, и Тодороки не чувствует под ногами земной тверди. Единственное, что удерживает его в пространстве — это прикосновение демона, поэтому Шото не отворачивается от его рук. Чёрная плоть, горевшая тысячелетия в кострах Ада горяча, как пламя свечей, что трепетали за спиной священника, но этот жар не опалит его щёки, как однажды то сделал страх людей. Демон не причинит ему такого вреда, Шото осознаёт, что это так противоестественно. Свечи же не могли погаснуть, потому что Бакуго хотел видеть, как низко падёт свет перед тьмой. Как он лично присвоит себе победу над Тодороки, над тем, кто успел прогнать прочь, извести, убить так много сородичей Катсуки.       — Благословите меня, Отец, — Бакуго шепчет эти слова, а Шото успевает только вздохнуть, как кислород в легких леденеет, застывая, оседая грузной тяжестью, — ибо я согрешил.       Тодороки смотрит сквозь демона на оставшиеся открытыми двери этой старой церквушки. Там за порогом пока ещё мирный день, когда в это же время под сводом церкви опускается ночь. Она ползет от фигуры Бакуго, захватывая всё больше и больше пространства, и вскоре, когда этой темноте некуда будет деться, она просочится наружу. Поражение света и победа тьмы. Острый коготь демона скользит по губе Шото, слегка нажимая на неё, но кровь моментально проступает, наливаясь небольшими каплями. Катсуки жадно смотрит на алую жидкость, но трезвость ему возвращает взор Тодороки, что устремляется с открытых дверей на личного Сатану, явившегося по его душу.       — Что же ты молчишь? Отпусти мне все грехи, ведь я пришел с покаянием, — Бакуго не прекращает улыбаться и тянуться к губам, что сомкнуты в прямую линию сопротивления. — Вы так давно ищете меня, и вот я здесь. Из плоти и крови, когда являюсь наиболее уязвимым, ты, святоша, стоишь, внимая моим словам. Это так забавно! — Катсуки смеётся, упиваясь властью над происходящим.       Тьма густой пеленой скрывает всё вокруг; она настолько чёрная, что свет пропадает в ней, и, поглощенный, уже никогда не вернется обратно одаривать землю теплом. Становится окончательно трудно дышать, и перед взором Шото плывёт лицо Бакуго. Демон склоняет голову, и Тодороки запоминает, что у демонов есть настоящие рога, небольшие, но слишком реальные, потому что Шото ощущает их твердь под своей рукой. Когда же он успел схватиться за них? Он отчетливо чувствует, как демон держит его под спину, не позволяя упасть на колени перед ним. Ощущает, как силы медленно покидают тело, просачиваясь в землю, питая это место своим могуществом. Когда-нибудь эта церквушка станет священным местом сбора паломников, а сейчас это просто его личная посмертная колыбель. Демон склоняется к его лицу, вглядываясь в потухающий взор тех самых надменно смотрящих глаз. У Катсуки трепещется огонь внутри, он перетекает из сердца в артерии, несется вдоль руки, возвращая Шото к жизни через прикосновения.       — Целую вечность… Так ты проведешь целую вечность. Отпуская грехи мне, твоему персональному демону. Веришь ли ты теперь в своего…       — Будь ты проклят до конца своих дней, демон. Будь проклят… — Шото перебивает его, еле выговаривая, потому что сил даже на это хватает едва.       Бакуго смеется заливисто, и смех этот отражается от стен, застревает звоном под сводом церкви, что поглощён его тьмой. Он стискивает в своих руках тело, наклоняется к приоткрытым губам Шото, нарочно касаясь их своими губами, но не позволяя этому прикосновению перерасти в поцелуй, и шепчет последнее, что запомнит Тодороки перед тем, как кануть в небытие:       — Аминь.