Eto fiasko, bratan

— Да ёб вашу мать, где этот хуев автобус? — Мин из последних сил пытается не выдать признаков пассивно-агрессивного поведения, представляя, каких больших пиздов достанется ему от напряжного придурка Кан Минхён саджанима*. Да и подколы со стороны противного донсэна в лице насмешливого Пак Чимина — последнее, чего бы Юнги сегодня хотелось. На улице прохладная сеульская осень, всюду пахнет утренней росой, выхлопными газами и выпечкой из ближайшего хлебопекарного завода. ≪Адская, в действительности, смесь.≫ Вокруг ни души, но людей, толпами идущих куда-то по своим делам полным-полно**. Юнги пробегается по ним недовольным взглядом вскользь, пока он [взгляд] не застывает на до одури знакомой физиономии: — Ынха? — щурит он и без того узкие глаза, пытаясь со своими ≪минус четыре≫ рассмотреть свою бывшую. Зрение, как ни странно, не подводит (когда надо, так иди в жопу, а когда не очень — так пожалуйста) — это и вправду она, Ча Ынха. Счастливая, мило улыбающаяся, когда-то также ему, Ынха, ещё и по классике жанра не одна, а в компании своего нового ухажёра. Из явных внешних изменений лишь резкая смена цвета волос с темно-бордового на осветлённый вырвиглазный блонд. Видимо, писк моды, раз решила на такой смелый поступок, думается Юнги. С момента их последней прощальной встречи прошло больше полугода, но такое быстро не забывается, потому Мин горько усмехается самому себе — было, БЫЛО и сплыло. Укол сердечной боли сходит быстро на нет, когда Юн наконец-то понимает, что вовсе никогда и не любил её. Ни характерных приступов ревности, ни сожалений, одним словом ничего, о чем обычно показывают в грустных сценах мыльных корейских дорам. Раздражает лишь тот факт, что у неё на личном фронте в порядке, когда как у него кавардак и не-фортит-уже-полгода. — Несправедливо, Ынха, черт тебя дери. ≪Нашла, значит, «получше», пффф. Ну, он объективно симпатичнее, но я хоть выше. Выше же? ≫

***

Автобус прибывает на остановку в 8:10, и Мин с совершенно безэмоциональным выражением лица входит в него, хватаясь за поручни. На душе не скребут кошки, сердце жалобно не взвывает от тоски, ≪У меня всё прекрасно, у тебя всё прекрасно, Грусть и раны, всё это осталось уже в прошлом***≫, — негромко раздаётся речитатив из наушников близ стоящей школьницы, но достаточно, чтобы его смысл дошел до ушей Юнги. ≪Что за слезливую попсятину она слушает? Хотя в её возрасте это, наверное, даже полезно≫ Возвращаться к сомнительным, по его скромному мнению, музыкальным вкусам незнакомой девчонки он больше не стал. Возможно, потому, что всё его внимание устремилось на ноги, где вместо пары черных туфель красовались домашние тапочки, которые он, впопыхах, забыл сменить ещё при выходе из квартиры. — Серьёзно, блять? Хуже уже быть не может, — вслух причитает брюнет, пока громкий бас, доносящийся со стороны водительского сиденья резко и лаконично не попросил его заткнуться: «Завали хлебало, щенок, не слышишь, Ли Мунсэ**** играет?». Да ебал Юнги и Мунсэ, и всех других артистов на этом свете, ему о своей шкуре думать надо бы, которую через одну остановку ему спустят при всём учительском составе школы! Мало этого, так он ещё припрётся туда в домашних, сука, в тапочках!

***

Мин нерешительно топчется у порога кабинета собраний преподавателей около минуты, потом громко вздыхает и решается наконец-то постучать — шум и активное обсуждение «чего-то там, бла-бла-бла» тотчас смолкают, словно их и не было. Грубое начальское «входите, товарищ Мин» доносится по ту сторону помещения, и последний вальяжно входит внутрь, хотя внутри ссыкует так, что вот-вот попросит у Минхёна прощения на коленях (чего нахуй, где наш крутыш Мин Юнги?). Полное же лицо саджанима вскипело от немой злости и обрело красноватый оттенок, в то время как бессильные и неспособные никак сейчас помочь коллеги по профессии безмолвно желали опоздавшему на целых полчаса бедолаге терпения и удачи. Тирады Кан Минхён саджанима всегда были длинными и скучными. ≪Чимин не шутил, мне сегодня точно пизда≫, — пронеслось почти со скоростью, сравнимой со звуком, в его больной и уже уставшей голове. Он извиняюще улыбается, совершая быстрые поклоны под 90 градусов, адресованные в большей степени директору. Наконец он прекращает и под кряхтение ворчливого саджанима начинает выискивать спасательный круг, а-ля Пак Чимина. К безмолвной просьбе тот остаётся, к большому сожалению для Мин Юнги, равнодушен, и именно поэтому Пак безнадежно разводит руками — «я успокаивал его как мог, сделал, всё, что в моей власти». ≪Действительно пизда! ≫ Погрузившись в самого себя, Юнги не заметил, как пара незнакомых ему глаз пристально наблюдает за его позорным поведением. ≪Безнадёжен. Опаздывает. Неряшлив. Забывчив, — подытоживает для себя новопришедшая в этот, по её словам, дурдом молодая преподаватель-практикант по английскому языку — Ким Дженни. — Никогда бы с таким не встречалась.≫