«Но почему, Джон, почему? Почему так трудно быть таким, как все?»
(Ричард Бах. Чайка по имени Джонатан Ливингстон)
Когда летишь из окна, ни сгруппироваться, ни подумать не успеваешь. Эта ситуация из разряда тех молниеносных, когда попадаешь в аварию, когда подворачиваешь ногу или сдвигаешь с края стола стакан неуклюжим движением руки. Окно промышленного здания, хоть и располагавшееся на первом этаже, все же было чуть выше, чем в жилом доме, и под ним, помимо твердой земли, находился куст. Об этот куст Артур и затормозил. Уши были заложены от стучавшего в теле адреналина, но Артур все равно услышал собственный мат, как будто издали. Это даже обрадовало. Ругань означала, что он жив и все еще является самим собой, потому что удар амбала оказался хорошим. Мозг функционировал, язык не онемел — это уже был плюс в такой ситуации. Артур, когда шел на дело, не подумал о том, что может влипнуть настолько, что начнет летать из окон. Обычно до такого не доходило. Обычно он использовал пару козырей: внезапность и арматуру. Первое помогало, когда врагов было больше, чем один, второе — когда на кулаки особой надежды не было. Сегодня Артур мог собой гордиться. Выследил дилеров до места сделки, нафотографировал их, как дипломированный папарацци, поджег товар на такое количество денег, какое мог вообразить только в самом откровенном сне, раскидал четверых ребят, у которых иной реакции, кроме тянущейся к пушке руки, видимо, не существовало. А пятый огрел его пустой канистрой из-под бензина и выбросил в окно. Последним гордиться было не обязательно. Сухостой, который Артур помял своим телом, отомстил за обломанные сучья и застрял в плече Артура одинокой палкой. Артур в отупении посмотрел на торчащую из плеча ветку, сел, стряхивая стекло от разбитого окна с куртки. Из здания он услышал призывы к оружию. Дебил, выбросивший его на улицу нетривиальным способом, метался между побитыми товарищами и предлагал побежать за Артуром. Зачем только выбрасывал, раз теперь хотел догонять. Артур резко выдернул ветку, зажимая плечо. Куртке пришел конец, куртку было жалко, а кровь — дело привычное. Высказавшись во славу скорой смерти всех злодеев этой части Млечного пути, Артур оценил обстановку. В доме враги, телефон не разбился, ноги целы, маска с головы не слетела и его очаровательную физиономию никто не видел. Супергероев Артур терпеть не мог, но идею с масками у них позаимствовал. Это было максимально удобно. Машинально подтянув маску до подбородка, Артур поднялся на ноги и припустился бежать. Бегал он куда хуже, чем бил морды, а весь тот паркур, которым были пересыщены фильмы, оставался на совести киноделов и акробатов; сам Артур, когда лез через ограду, вполне мог совершенно по-человечески застрять там. И запыхаться при беге тоже мог, несмотря на спортивный образ жизни. Что он и сделал через три квартала от того здания на юге Бостона. Преследования не было: ни воплей, ни злых лиц, ни визга тормозов. Маска была снята, Артур нацепил на голову капюшон и вышел из подворотни быстрым шагом. На улице стояла глубокая ночь, но прохожих все равно хватало. То тут, то там появлялись то одиночки, то компании, и Артур не выделялся. Он мог бы вызвать такси, но до конца недели оставалась всего десятка и немного мелочи в кармане, поэтому пришлось дышать свежим воздухом и вспоминать, видел ли он в аптечке бинты. Плечо требовало обработки. Артур снимал квартиру в Даунтауне — недорогую и даже с шиком в виде выхода на крышу, которым он часто пользовался. Соседи крышей не интересовались, потому что из соседей были пожилые пары, инвалид и семейка скандальных личностей, устраивающих по пятницам бесплатные шоу с аккомпанементом младенческого плача. Артур, как человек ответственный и вежливый, зашел к ним как-то с битой и без приглашения проведал детей в глубине квартиры. Оказалось, что детей никто не обижал, а самый младший ревел из-за воплей родителей друг на друга. Алкоголем и травкой тоже не пахло, поэтому альфа семейства был предупрежден о последствиях, если ссоры зайдут дальше криков, и Артур отбыл. В аптечке нашлось все нужное. Артур проглотил антибиотики в целях предохранения от возможной заразы, промыл рану на плече, выглядевшую при свете лампы суровей, чем при свете луны, перевязал место боевого ранения и подумал, что на завтрашнем семейном ужине ему придется здорово постараться, чтобы братья не поняли, чем он снова занимался. Скандалов на тему того, как Артур распоряжался своей жизнью было больше, чем серий в Санта-Барбаре. Если бы какой-то летописец вздумал написать об Артуре Аллене, он бы заявил, что жизнь у того была прелюбопытной. Для прозы года про неблагополучного ребенка, застрявшего между реальностью и идеализмом, по которой бы потом сняли малобютжетную драму, — может быть. Сам Артур, как главное действующее лицо этой пьесы, только пожал бы плечами и охарактеризовал ее скорее как «Я вообще без понятия, почему все выходило так и именно со мной». И он попал бы в самое яблочко.***
«На здоровье», — такую немногословную надпись сделал Артур на конверте с уликами и компроматом, оставляя посылку у полицейского участка. Вообще он предпочитал вязать плохих парней и вызывать полицию прямиком на место, но порой случались неприятности, как вчера, когда он попробовал себя в роли пеликана. В таком случае Артур запечатывал имеющийся компромат и подбрасывал его службам правопорядка, которые уже сами знали, что делать. Конечно, не было исключено, что бандиты уже в Мексике старательно выговаривают «Por favor, chicos*» и никакой закон им не страшен, но всегда можно было поставить на умственную неполноценность и предположить, что они до сих пор трутся в Бостоне. На памяти Артура случаев арестов было больше, чем случаев провалов. Его, одиночку в маске, за существенную угрозу принимали в одном случае из четырех, а значит три к четырем, что вчерашних предпринимателей изловят и покарают. На работу в кафе-бар «Сицилия», где Артур работал охранником, он опоздал на четыре минуты. Четыре минуты были ничтожно малым сроком, но бармен Майлз широко заулыбался и, когда Артур проходил в раздевалку, чтобы повесить куртку, ткнул пальцем в банку с однодоллоровыми купюрами и горстками центов: мол, за опоздание с тебя причитается. Хозяин заведения плевать хотел на пунктуальность, но для развития в подчиненных чувства ответственности поставил баночку, куда опоздавшие складывали кому сколько совесть позволяла за проступок. У Артура совесть была чиста, даже если он опаздывал на четверть часа, просто потому что получал он немного, и даже вечерняя подработка, когда он развозил заказы клиентам, не улучшала его финансового положения. Можно было бы найти себе другую работу, но Артур скорее ласточкой нырнул бы с крыши высотки, чем пошел в офис или иную контору, где нужно было иметь дело с компьютерами и бумажками. «Не вышло с полицией — значит пойду охранником», — так рассудил Артур. Чем ближе к смыслу жизни, тем спокойней. Охранником его взяли, даже несмотря на сомнительный послужной список. Список мог бы быть больше, расскажи Артур, чем он занимался по ночам, но тогда пришлось бы менять имя и уезжать в Сибирь или еще куда. Отчего-то слово «законность» имело больше веса, нежели «правосудие». — Артур Аллен опоздал — значит, доллар он просрал, — пропел Майлз. — У меня осталась всего десятка, — ответил Артур. — Не очень рифмуется, — поморщился Майлз. — А я и не старался. Артур опустился на стул между барной стойкой и местом диджея, которое пока пустовало, распутал наушники, вставил один из них в ухо и быстро нашел в смартфоне главу, на которой остановился. Монотонный голос принялся неторопливо повествовать, и Артур расслабленно обмяк на месте. Он был книжным маньяком: если не читал, то слушал. Читать на работе было как-то неудобно, поэтому Артур пользовался аудиокнигами: наушник благополучно скрывался каштановыми вихрами. Волосы были непослушными, торчали порой, словно рассорились, а братья в один голос твердили, что все у него на голове было чудесно и в беспорядке с явными несовершенствами крылся его шарм. Артур гуглил слово «шарм» после тех слов — авось оно стало означать что-то иное! Но нет, словари не показали никаких существенных изменений. — Привет! — в личное пространство Артура вторгся смущенный комок — новичок. Артур не запомнил, как того звали, хотя парень стажировался уже третий день. Надо признать, между столами он лавировал успешно. — Ага, — кивнул Артур, вынужденный остановить словоизлияния чтеца в ухо. Парню было лет семнадцать. Артур в свои двадцать три ощущал себя по сравнению с этим мальчишкой взрослым, понюхавшим порох дядей, хотя вряд ли ему кто-то давал больше двадцати. — А я новенький здесь. Ну то есть, это моя третья смена, — сообщил парень, который отчаянно хотел с кем-нибудь подружиться. «И чего ему не дружилось с прочими официантами? Прицепился к аутсайдеру», — подумал Артур. — А Майлз сказал, что ты круто дерешься. «Майлз — трепло, каких мало». — Ага, — снова сказал Артур. — Вроде того. Всем ли новеньким было трудно вливаться в коллектив? Люди чувствовали себя неловко на новом месте или что? Откуда в них бралась эта внезапная скромность, ужимки и комплексы? Сам Артур, устроившись на работу, просто стал на ней работать. Знакомства завязались сами собой, а друзья были без надобности — для этих целей у Артура были два брата. Он вежливо уставился на мальчишку, а тот, судя по лицу, искал тему для дальнейшей беседы с рвением, которому позавидовали бы охотники за сокровищами. — А где ты учился драться? — В местах, где этому обучали. И на улицах. — Здо-орово, — протянул парень. — А что ты слушаешь? Музыку? — «Сто лет одиночества**». Парень пожевал язык. — Это Курт Кобейн? — Гарсиа Маркес. — Не знаю такого, — признался парень. Артур пожал плечами, мол, бывает и не его проблема. — А… Но тут Майлз громко сообщил, что через десять минут откроет бар, и чтобы все работали, а не болтали. Парня как ветром сдуло, а Артур с облегчением пихнул наушник на законное место. Не успел он углубиться в перипетию отношений семейства Буэндиа, как Майлз похлопал его по плечу. Артур с тоской остановил книгу. — Ну? — Я спас тебя. — И Майлз подмигнул, а потом засмеялся. Он был хорошим парнем, хоть и болтливым. Артур даже думал, что Майлз — очень близкий знакомый. Расстояние между знакомыми и близкими знакомыми измерить было просто: обычный знакомый знает, что вы живы и работаете там-то, а близкий в курсе, как зовут вашего племянника и что вы провели отпуск именно так, как планировали. Майлз знал, как звали племянника Артура. Он знал даже чуть больше, но Артур всегда видел, где нужно было провести черту. В этом плане он был еще тем перестраховщиком. Работа охранником не была работой мечты, мечта Артура Аллена выглядела иначе. В мечте он работал в каком-нибудь ФБР или любом другом бюро расследований, имел значок, оружие и вершил правосудие на вполне законных основаниях. Мечта была более чем реальной и достаточно осуществимой, однако, ей помешали трижды. Повернутый — в хорошем, как он считал, смысле — на защите угнетаемых и наказании нехороших ребят, Артур записался на единоборства, заработал две медали и был изгнан за уличную драку. Оказалось, что, если ты умеешь закручивать шелудивые руки по спирали, нужно сохранять это знание в тайне примерно на таком же уровне, на котором стоило бы молчать, родись он вампиром или потомственным некромантом. Артур был против — и ему указали на дверь. После, подыскивая себе другую секцию, Артур решил попытать счастья, помогая органам правопорядка, но полицейский его энтузиазма в выбивании дури из мелкого вора не поддержал и выписал предупреждение, грозно сказав, что, если Артур еще раз попадется, одним разговором они не ограничатся. Артуру было пятнадцать, и он был страшно разочарован. После он с трудом поступил в полицейскую академию, но там, на втором году обучения узнал, что расквасить нос сыну конгрессмена — не лучшая идея, пусть даже тот и снимал штаны с несогласного омеги. Омега сказал спасибо, академия сказала: «Нам жаль, мистер Аллен». Конгрессмен постарался, и Артур одним ударом потерял все шансы стать тем, кем мечталось. И вот, Артуру было двадцать три, и иногда по ночам в черной куртке и маске грабителя с прорезями для глаз он на пару с биноклем гулял по злачным местечкам; когда везло — попадалась добыча. Как вчера. Мечта не осуществилась, но Артур выдумал ей замену — кособокую, травмоопасную и тайную. Все лучше, чем ничего. Братья были с ним в корне не согласны, но Артур, когда ему было нужно, умел быть ужасно упрямым. В принципе, он и когда не нужно умел таким быть. Майлз долго не досаждал и, потрещав над ухом примерно три с небольшим минуты, ушел на свое рабочее место. А Артур вновь включил книгу и погрузился в тихий странный мирок чужих фантазий.***
Братья собирались семейным кружком, включающим дядюшку и супруга с сыном одного из них. Для такого рода мероприятия Артур надел светлую куртку и почти семь минут укладывал перед зеркалом непослушные волосы, которые каждый день объявляли ему забастовку по любому поводу. Он даже использовал одеколон, которого сторонился в силу стойкой нелюбви к парфюму. Флакон с одеколоном, подаренный ему на день рождения, мог, прекрасно себя чувствуя, стоять год вплоть до следующего подарка. Но многим нравилось, когда от человека пахло искусственно созданной и разлитой по емкостям разных цветов и форм жидкостью, поэтому Артур пшикнул на себя два раза. Семейный ужин был созван в дом дяди. Вообще, на самом деле дядюшка Джереми был дядей только для Перси, но для удобства Артур и Сэм звали его по имени, вместо официального «мистер О’Донелл», которое Джереми здорово бесило. Подъехав к дому на купленной два года назад с рук машине и подумав, что колымагу снова нужно было ремонтировать — стучала подвеска — Артур прошел к дому и уже с порога почуял запах своих любимых говяжьих стейков. В дом Артур зашел с широкой улыбкой: половина ее предназначалась семейству, половина — стейкам. Сэм в фартуке вышел из гостиной и ухмыльнулся. — Да-да, для тебя старался, — сказал он. — Осталось дотушить овощи — и стол готов. Сэм был плотным и невысоким, Артур — выше его на полголовы. Он любил готовку, и каждая встреча проводилась под его чутким руководством. Его светлые волосы отливали рыжиной при комнатном искусственном освещении. Он был старше Артура всего на год, но всегда казался ему самым маленьким из их троицы, несмотря на то, что самым младшим был Артур. В гостиной весело болтали разбросанные по дивану и двум креслам люди. Артур пожал руку Перси, и голова брата тряхнулась, чуть сдвинув ближе к кончику носа очки в черной оправе. Как типично для бухгалтера было носить очки! Перси привычно сжал руку Артура в своей и накрыл свободной рукой. Для него такое рукопожатие символизировало доверие и необычайную радость от встречи. Перси О’Донелл был высоким и худощавым, но всегда умудрялся выглядеть статно. К своим двадцати пяти он успел обзавестись постоянной работой, выйти замуж и завести ребенка, в данный момент висящего на втором кресле возле второго отца. Супруг Перси, приятный и все время пахнущий чем-то свежим, улыбнулся ему со своего места, улыбнулся как всегда натянуто. Племянник с воплем затряс его штанину, и Артур взъерошил тому волосы. Малышу Генри было всего два года и он находился в том возрасте, когда дети повадками еще неотличимы от мартышек: виснут где-то, едят козявки и наклоняют голову чуть ли не параллельно шее, пытаясь что-то сообразить или от скуки. — Папа купил мне вертолет, — пролопотал Генри, глотая некоторые буквы. Артур спросил, что это был за вертолет, а сам задумался: понял бы человек, которого никогда не учили говорить и при котором никогда не говорили, что это вообще можно было делать? Сделав в голове пометку, что неплохо было бы почитать о возникновении устной речи, Артур упал на свободный стул, косясь в сторону уже стоявших на столе блюд. — Голодный, — кратко резюмировал Перси, прослеживая взгляды младшего брата. Он повернул голову к кухне: — Сэм! Давай живей! Арти вот-вот захлебнется — такое активное слюноотделение. — Да блин, — отозвался Сэм из недр дома. Наверно, он единственным из всех людей на Земле мог говорить «да блин» с десятками различных интонаций. Эта реакция была универсальным ответом на любой вопрос или замечание. Когда Сэму говорили, что он опаздывал, «бли-ин» тянулось жалобно, будто просило время остановиться. Или, когда звонили с работы и просили поработать сверхурочно, он клал трубку и, обращаясь к небесам, произносил «блин» как приговор всему мирозданию. Когда он проигрывал в какой-то лотерее, «блин» емко выплевывалось изо рта и тут же растворялось в воздухе. Когда Артур однажды пришел домой с разбитой губой, «блин, блин, блин» падало на пол как горошек из банки. Блины Сэмуэля были отдельным видом искусства. Овощное рагу перекочевало на стол почти сразу после слов Перси, а Сэм укоризненно поджал губы. — Если оно сырое, я не виноват, — сказал — как отрезал. Артуру, который вчера и позавчера не мог дойти до магазина и два дня жевал уже подозрительно выглядевшую запеканку с мясом, было все равно. Сырая еда, сухая еда, да пусть хоть только что сорванная с ветки и недоспелая! Все лучше, чем запеканка, которая имела все шансы ожить и покинуть холодильник самостоятельно. Застучали вилки-ложки. Генри О’Донелл размазывал еду по тарелке и выглядел при этом чрезвычайно увлеченным и довольным, словно не с брокколи игрался, а с конструктором на тысячу деталей. Джереми О’Донелл ел неторопливо и молча. Артур слишком хотел есть и смел свою порцию за то время, что другие приканчивали первую четверть своей. — Все чудесно, — сказал он Сэму. Тот только изогнул губы: он и так знал, что все чудесно, но услышать все равно было приятно. Артур знал — поэтому и сказал. Расспросы как у кого обстояли дела не заставили себя долго ждать. Перси рассказал, что на работе новый начальник — довольно приятный, не то, что предыдущий вредный тип. Муж Перси рассказал, что его хобби дизайнера начало приносить свои плоды. Сэм рассказал, что ошпарил официанту руки, когда тот влетел на кухню. Артур рассказал, что охраняет бар, как, впрочем, и охранял. Первым на него из-под бухгалтерских очков посмотрел Перси. Посмотрел так, что, проверяй кто Артура сейчас на полиграфе, вранье сразу вычислили бы. Вторым — Сэм, задумчиво напрягая брови. Артур не знал, куда ему деться от этих двоих, и не придумал ничего лучше, чем шлепнуть на тарелку третью ложку рагу. Рагу шмякнулось с противным туалетным звуком, от которого крякнул даже Джереми. Артур не считал себя виноватым в том, что братья ему не доверяли. Как он мог быть виновен, если кто-то не был идиотом? — А не поболтать ли нам с братишкой? — задал Перси риторический вопрос всем присутствующим. — Он же ест! — возмутился Джереми. — Само собой, — согласился Перси и кивнул Артуру, веля прекращать набивать желудок и следовать за ним, пока за шиворот не поволокли. Артур знал, что не поволокли бы, но послушно встал, закинул в рот кольцо жареного кальмара и вышел из гостиной. Их троих ждала старая комната Перси. Она почти не изменилась. Перси не жил с дядей уже лет пять, но в комнате передвигались разве что сущие мелочи. Даже старые плакаты с любимыми группами висели там, где рука еще ребенка Перси приколола их. У Артура не было такой комнаты в детстве. У Сэма тоже. Артур до того задумался, что пропустил фразу Перси. Пришлось вежливо поднимать брови. — Что? — Говорю: чем занимался на этот раз? Артур вспомнил истерику брата месячной давности и пожал плечами. — Да ничем. — Арти, — горестно вздохнул Перси. Иногда он казался Артуру глубоким стариком, старше Джереми. Это было именно в такие времена, когда он устало опускал плечи и становился похожим на обреченного вечно быть всем обязанным. Артур много раз объяснял братьям, что его жизнь — не их ответственность, а те задавали резонный вопрос: «А если бы мы рисковали собой каждый день, как бы ты себя чувствовал?». Артур чувствовал бы себя плохо, поэтому оправданий у него не было. — Тебе нужно к психологу, — посоветовал Сэм тихо. Артур вскинулся. — Ты охренел? — спросил он с вызовом. Сэм собирался ответить — наверно, уточнить, что охреневшим здесь был явно не он — но его опередил Перси. — Я знаю одного хорошего. Сам ходил к нему какое-то время. Арти, психолог — это не психушка. Это всего-лишь… — Врачеватель душ. Ага. Спасибо, не стоит. Как там говорится? Плавали — знаем? — Стоит. — Да что вы привязались ко мне? — Ты не можешь слоняться по злачным местам и крутить руки тем, кто может пристрелить тебя и записки не оставить! — громко, срываясь на фальцет, прошипел Перси. Орать было нельзя. — Ты не Бэтмен! — Даже не смей начинать! — угрожающе поднял палец Артур. — А то что? — Давайте-ка успокоимся, — предложил Сэм. — Давайте-ка, — согласился Артур. — Только пусть этот, — он ткнул пальцем в Перси, — заткнется насчет несуществующих парней в трико! — Перси, — попросил Сэм. — Я твой брат! — негодование Перси грозило разорвать комнату изнутри, как избыток кислорода — воздушный шарик. — И не только! Ты член клуба! Ты и Сэм должны понимать меня! — О боже! Мы понимаем тебя, но не хотим, знаешь ли, чтобы ты умер в безымянной могиле. А ты хочешь? — Хорошо, что мне делать? — Не понял. — Ну, — Артур пожал плечами, имитируя задумчивость, — когда я иду с хлебом из магазина и вижу какую-то отвратительную сцену. Например, если ребенка его отец попинывает ногами. Мне что делать? Посчитать ему в такт? — Арти, натолкнуться на такую сцену… — Три месяца назад, — отчеканил Артур. — У пацана были сломаны два ребра, чудом не задело легкие. Если бы я не был собой, то прошел бы мимо; был бы ответственным — вызвал бы полицию. Но я мог вмешаться и вмешался. Сэм и Перси молчали. Перси все еще полыхал, но уже по-другому. Лицо его из злого красного превращалось в пятнистое. Сэм смотрел в ковер, считал ворсинки. Артур уже бывал у психологов и все прекрасно знал: откуда что бралось, куда девалось, что чему служило причиной, а что — катализатором. Вправлять мозги требовалось людям заблудившимся и нуждающимся в помощи. Артур, как он считал, уже давно нашелся. — Ладно. — Перси смирился с поражением в тысячный или десятитысячный раз. — Но обещай мне быть разумным. Лезь только туда, откуда можешь выбраться, хорошо? Артур пообещал. Снова.