Oh, lovers

Пахнет беконом и жареными яйцами. Юнги открывает глаза лениво, слышит размеренное тиканье настенных часов прямо напротив их постели. Необязательно раздвигать шторы, чтобы понять, что на улице ещё темно, и закономерно в зимнее время выбираться из постели совсем не хочется. Потягиваясь, мужчина встаёт и обнаруживает себя с неприлично голым (хотя после брака в полгода не ему такое говорить) и с привычным утренним стояком. Он слышит, как Чонын колдует на кухне, нарезая зелень и закидывая её поверх румяной яичницы, и улыбается уголками рта. Обычная утренняя практика наслаждения идиллией, он замирает, вслушиваясь, пока она не видит. Юнги романтик, на самом деле. Неужели не будь он им, он бы повёз её в Прованс, наслаждался такими мелочами, как совместный завтрак, готовил бы с ней вместе и устраивал вылазки куда-нибудь как можно чаще в выходные? В тридцать два с молодой двадцатилетней женой хочется быть нежным котиком по утрам, богатым папиком в походах по магазинам и жарким Аполлоном в постели ночью, чтобы маленькой бестии даже думать не хотелось о ком-то другом. Хочется стараться для неё и получать что-то взамен, но фобии о том, что ты уже слишком перезрел для девчушки, которая ещё могла бы отрываться по клубам и сводить с ума всех своих сокурсников, никуда не деваются. Выходя на кухню, Юнги видит, как любовно и усердно Чонын намазывает джем и нутеллу на только что поджаренные хрустящие тосты. Она лишь в лёгком шёлковом халатике, и Юнги знает, что под ним ничего нет, даже трусиков, потому что спали-то и спят они вместе. Она с концами переехала в его комнату, которая теперь именуется общей спальней, а в комнате Чонын сделали что-то вроде библиотеки. — Доброе утро, — желает она, подходя к нему, поднимаясь на носочках и целуя в губы словно клюнула. Юнги хочется большего, поэтому он убирает бутерброд из её руки обратно на белоснежную тарелку, подхватывает под ягодицы, усаживает на свободный кусок стола рядом с холодильником и приближается лицом к лицу, чтобы зарыться руками в ещё мокрые после душа волосы, найти губами губы, захватить сладкие от ежевичного джема уста, языком ворваться внутрь, чтобы разжечь пожар. Она ведь явно заметила его утреннюю стоящую колом проблему, и Юнги, когда рядом почти что голая ходит сексуальная, сшибающая с ног своей красотой жена, не собирается справляться с ней по холостяцкой старинке руками и душевой лейкой. Чонын стонет пошло, тоже явно настроенная на продолжение ласки, но Юнги и тут оказывается непредсказуемым. Вместо ленивых, щекотных поцелуев, как это бывает обычно, когда они только проснутся по одному будильнику, он неожиданно резко трётся пахом, тем самым вызывая волны возбуждения, и сразу же входит в девушку ровно на половину, испуская выдох на грани с хрипом. — Доброе, малыш, — она замирает, прижавшись грудью к его взмокшему лбу, чувствуя, как стремительно быстро он наращивает темп, с каждым разом входя внутрь всё глубже, помогая с направлением члена рукой, чтобы найти нужный угол, при котором её тоже захлестнёт волна наслаждения. Он вовсе не собирается её щадить, и обжигает пальцами кожу, касаясь клитора и входя ими внутрь вместе с членом, чем выбивает протяжный полустон. Девушка сводит ноги на бёдрах мужа, не в силах удержать равновесие, а он водит влажными губами по аккуратной небольшой груди, соскам, ключицам и плечам. — Мин Юнги, ты чёртов мучитель! Ахгрх! — её гневное восклицание он не дослушивает, потому что слишком запредельно близко к тому, что она называет ‘oh, mine’ и ‘звёздочками перед глазами’, что обычно заканчивается криком на самой высокой ноте, прилипшими ко лбу волосами, закатыванием глаз, лёгкими судорогами и последующей растекающейся негой, как пеленой, по телу. В голове играет что-то из последних набросков Намджуна про «секс и наркотики», и если вот он секс, то вот он и наркотик, извивается в его руках, жмётся грудью к груди, царапает спину свежевыточенным маникюром с, кто бы сомневался, надписью ‘daddy loves’. Хорошо, что даже при отключившемся напрочь мозге инстинкты срабатывают отменно. За то, что кончил без презерватива внутрь Чонын бы откусила голову, пожевала и выплюнула, и без разницы, что она и так уже седая, вот, вся белая, прям как у неё. Хотя на самом деле Юнги всего лишь на рубеже кризиса средних лет решил сменить имидж. Всё, ещё немного, и дедуля, тебе пенсия уже пришла? Я хочу купить новый комод! Как-то Юнги не рискует заговорить со своей молодой женой о детях. Оно пока и ни к чему — Чонын сама часто сойдёт за ребёнка. Он знает её однозначную позицию — дети слишком рано. Хотя и Юнги не слишком-то готов, иногда, бывает, представляется, что вместо той самой бывшей комнаты Чонын, где теперь покоятся на полках книги, можно было бы всё обставить для будущего ребёнка. Семейство Мин явно не пример вроде недавно поженившихся Джина и Сомин — с потомством не торопятся, да и в целом на среднестатистическую семью не похожи. С Сокджином они похожи в одном: оба своих жён готовы носить на руках, но Чонын ещё такая маленькая и неопытная, её защищать хочется, пусть и бойкая внутри, а Сомин уже давно не девочка, да и сама юрист, всегда и во всём подкованная, последовательная, логичная. Беременная Чонын? Вряд ли Юнги готов пережить это. Их отношения сами по себе строились сложно тернистым путём, но обретение (не)тихого семейного счастья того стоило. Так что они повременят, сколько им потребуется. Слава богам, что нет наседающих родственников и родители не торопят с внуками просто потому что, оба — и Чонын, и Юнги — стараются общаться по минимуму с ними. Им хватает друг друга. Они никому ничего не должны и никому ничего не доказывают. Девушка соскальзывает на пол, понимая, что опять придётся себя отмывать. Юнги, словно кот, объевшийся сметаны, без капли стыда за то, что лишает её горячего чая, садится за стол, надкусывая уже укушенный тост после девушки. Она шлёпает его по плечу, уходя в ванную, хотя сама блаженно улыбается. Не скроешь, что теперь ей нравится гораздо больше, когда не приходится искать способы провокации, способные сорвать Мину крышу. Это он теперь иногда не может остановиться. Ему всегда мало. И это её делает счастливой. Ведь правду говорят — женщине достаточно того, что она видит любовь в глазах того мужчины, которое выбрало сердце. — А ну тащи свою задницу сюда, Мин Юнги! — слышится из их спальни через десять минут молчаливого завтрака, который мужчина пять секунд назад ещё надеялся разделить с девушкой, вышедшей из ванны. — Что это за Шин Суран в твоих сообщениях и… три сердечка и «спасибо за вечер, Юнги-я»?! Юнги даже пикнуть не успевает, повернувшись и заметив в дверях её, разъярённую и показывающую телефон. Он успевает лишь пожалеть о трёх вещах: о том, что всё забывал поставить блокировку на телефон, о том, что Намджун — болтливая падла и о том, что мир не запомнит его молодым, потому что он умрёт от руки любимой в тридцать два года, а это уже первые седые волосы и к херам потраченные нервы. Юнги упорно делал вид, будто не знал, что женился на маленьком чудо (вище). И Чонын в гневе не знала пощады.