Бывшие

Осколки чего-то несбывшегося ранят всегда сильнее, осколков того, что когда-то было, но увы разбилось. То что было, можно склеить, можно простить, зацементировать взаимным желанием вернуть. А можно просто взяв на память осколок, бережно хранить, в минуты тоски отламывая по куску. Количество белого вокруг ослепляет мои опухшие от слез глаза, цветы раздражают. Хочется прикрыть веки и очень резко оказаться не здесь. Забыть как страшный сон, стереть огромным ластиком, для самых дерьмовых ошибок и попробовать простить себя. Это, наверное, самое основное. Я думала, что больше ничто в этой жизни не сможет доставить мне такой боли. Я ведь теперь красивая, я худая, я богатая. И по прежнему несчастная. А раньше я думала, что именно в этом заключится мое счастье. А оно, наоборот, исключилось. Оказалось и худые несчастны, и красивым изменяют, и богатые плачут. Оказалось, то к чему я так долго и болезненно шла, отняло у меня то лучшее, что всегда было под носом. Наверное правду говорят — большое видится на расстоянии. Я не сразу понимаю, что уже не одна в этом красивом зале, зале в котором сегодня похоронятся навсегда мечты пухлощекой, маленькой девочки Фелиситас. Я думала, что давно через все это прошла, оказалось я просто, спрятала это все поглубже. Достаточно глубоко, чтобы не проскальзывало в глазах, но не достаточно, чтобы не червоточило изнутри. Когда ты неловко, опускаешь большую ладонь на мою голову, я вздрагиваю от неожиданности, но сразу узнаю то ощущение покоя, что всегда находила в твоих мозолистых руках. Я боюсь посмотреть на тебя. Отчего-то мне до невозможности стыдно. Как будто я ушла от тебя еще вчера. Как будто предала. Так и есть, на самом то деле. Я могу завуалировать это и подать в красивой философской обертке. Но когда-то я клялась любить тебя до последнего вздоха, а потом ушла искать другое счастье. Что это если не предательство? Ты аккуратно берешь меня за подбородок, заставляя невольно взглянуть на тебя. Ты молчишь. Не осуждаешь. Не злорадствуешь. Ты, кажется, разделяешь мое состояние, из-за чего мне становится еще во сто крат горше. Я вижу теплые, медовые глаза, и твои печально поджатые губы и тоска уносит меня все дальше, забирая в свои холодные владения. Она льется из моих глаз, сковывает жутким спазмом горло, отдается дрожью во всем теле. Не зная как справиться с этой страшной бурей чувств и эмоций, я просто бросаюсь тебе на шею. Нагло и бесцеремонно. Знаю, что это эгоизм. Знаю, что не имею права. Но это сильнее меня. Простая, хлопковая рубаха идеально впитывает мои слезы, которые почему-то и не думают заканчиваться. Сначала, ты опешив, просто стоишь переминаясь с ноги на ногу, а потом широко, по медвежьи берешь меня в охапку. И мне так жаль. Себя. Тебя. Нас. Сына. Всех. Сейчас в моем горе утопились все прочие проблемы и неурядицы. Его настолько много, что хватит на всех. Все растворилось в сиюминутной боли, сковывающей все мое сознание. Мы долго сидим обнявшись на холодном кафельном полу. Моя фатиновая юбка разметалась и смятым пудровым облаком накрыла, белоснежную плитку. Каблуки сброшены и одиноко смотрят друг на друга острыми носами, что за дурацкая мода, они ужасно не удобные. Я потеряла счет времени, но кажется за окном начало вечереть, когда я наконец вернулась в окружающую меня реальность. Страшно раскалывалась голова и я стала по одной тянуть из нее шпильки. — Тебе легче? — я слышу твой ломающийся голос и только сейчас осознаю, что мы так и не произнесли ни слова. — Он… — я хочу правильно сформулировать мысль и подобрать подходящие слова, но чувствую как веки вновь тяжелеют от накатывающей влаги. Я не могу больше плакать, поэтому поднимаю глаза к потолку, медленно выдыхая весь воздух из легких. — Я знаю, не надо, Фели. — Нет, я хочу… — мой голос прерывается, словно старая запись патифона, но я действительно хочу тебе сказать. Я чувствую, что должна, — Он изменял мне все время, представляешь? — закусив губу, я наконец-таки смотрю на тебя. Я хочу чтобы ты видел мою боль, видел как мне плохо. Я словно сама себя наказываю за то как когда-то поступила с тобой. Но в твоем взгляде плещется лишь боль, я узнаю ее без сомнений. Я просто забыла, что когда любишь человека у тебя болят его раны. Сегодня, здесь, в этом пафосном и до ужаса снобском заведении должна была состояться репетиция моей свадьбы. Моей первой свадьбы, на которой я должна была быть принцессой. С тобой, у нас не было такой возможности. Мы тихо расписались, купив не дорогие кольца и так же тихо были счастливы. Без взлетов и падений. Просто стали семьей. Через пять месяцев родился Родриго. И все снова пошло словно по маслу. Малыш рос, ты работал, я заочно изучала журналистику. Счастье было. Оно вздыхало в нашей спальне, улыбалось беззубой улыбкой сына, тихо звенело посудой на кухне. Не было всплесков и драм. Все стало слишком легко и просто. Обыденно. После родов я очень похудела и наконец смогла искренне улыбаться своему отражению в зеркале. Сын рос. Карьера, на удивление, шла вверх. Проходя практику на одном из телеканалов, мне удалось там зацепиться и со временем даже получить свою рубрику в тележурнале. Я поняла, что мне скучно, где-то, когда сыну было семь. Ему уже пора было идти в школу, а мне было всего двадцать три. Пришло неконтролируемое желание что-то менять. Сначала я решила, что нам срочно нужно переехать. Помню, как тяжело ты прощался с нашим первым домом, ведь его мы купили полностью благодаря твоим трудам у Франко. Ты был со мной не согласен, но все-равно уступил. Я успокоилась на время, а затем пошла сдавать на права. Потом были смены имиджа и мои смехотворные попытки затянуть тебя на телевидение. Когда ничего не приносило нужного мне эффекта, я вдруг поняла какие мы разные, и насколько далекими стали наши представления о счастье, будущем, целях и желаниях. И я впервые подумала, что наверное смогу расстаться с тобой. И, на самом деле, если вы хоть раз подумали о том, чтобы расстаться с человеком, вы уже с ним расстались, дальше вы просто тянете время. Расходились мы так же тихо и спокойно как жили. Без эмоционально, казалось мне тогда. Уважительно, понимаю я сейчас. Меня завлекло, закружило в водоворот новой, беззаботной жизни. Я чувствовала что живу, дышу, наконец ощущаю, что жизнь не проходит мимо меня. Было легко, я никогда себе не прощу, того как легко мне было расстаться с тобой тогда. В твоей же жизни не изменилось ничего, ты по прежнему работал на старой работе, часто виделся с сыном и жил, в большом, ненавистном, выбранном мной доме. Твое счастье, осталось с тобой, просто его стало чуть меньше, ровно на пятьдесят пять килограмм. Когда-то, этой взрослой мыслью, поделился со мной сын, в котором, я в мгновение ока, уловила тебя. Он не осуждал, но искренне не понимал, почему мы теперь живем отдельно от папы, почему счастья стало немножечко меньше. Это был первый укол в мое поющее сердце. А потом в моей жизни появился Лукас. Он был младше меня на пару лет, имел роскошное тело и лазурно-голубые глаза, которым бы позавидовал сам Пабло Бустаманте. Шансов устоять было не так много, да я и не пыталась. Время от времени настигала, противная как удар гонга, мысль, что он потерял рядом со мной? Но я гнала ее, сама убегая подальше, озорно размахивая волосами. Меня затянуло в него со страшной скоростью и необратимостью, в его руки, в его губы, в его сонные глаза по утрам, в его лопатки по ночам, в разговоры о красивой вечности, в дерзкий прищур глаз, в ленивые кошачьи движения. Я набиралась ним, как дорогим алкоголем, до головокружения и не просила пощады. Плен был настолько сладким, что я не искала выхода. Не смущало, что он не приносил мне чай по утрам, как ты, зная о специфике моей профессии и проблемах с горлом. Не спрашивал, что заказать на ужин, просто заказывая мясо. И я ела, не смотря на то, что уже больше пяти лет вегетерианка. Не смущало, что брал меня жестко, иногда грубо, думая в первую очередь о себе. Ничего не смущало, мысли заканчивались, слова разбегались, а чувства танцевали страстное танго где-то внизу моего живота. И его тоже. Во всяком случае, я хотела так думать. И думала. И верила каждому слову, взгляду, прикосновению. Я отказывалась понимать, что все, что он делает, говорит, может оказаться всего лишь повтором. К тому же черт знает каким по счету. — Как ты…? — ты останавливаешься, осторожничая со словами. Не смотришь на меня, перебирая в руках подол моей пышной юбки. — Узнала? Мия… — я горько хмыкаю, снова и снова отказываясь верить в то, что произошло пару часов назад, — Он не знал, что она одна из моих лучших подруг, они не пересекались раньше. Не смог пройти мимо шикарной женщины, даже на репетиции собственной свадьбы, чертов ублюдок! — я все-таки срываюсь, дергая скатерть, со стоящего рядом стола. Посуда с жалобным треском валится к нашим ногам, разбиваясь на тысячи мелких осколков, — На счастье? — слезы снова беспорядочно катятся из моих глаз, а внутри все разрывается от бессилия что-либо изменить. Ты можешь быть самым лучшим, любить искренней всех искренних, но это никогда не даст тебе гарантии того, что твое сердце не разобьется как эта чертова посуда. Так разбилось когда-то твое, так затерялось где-то в дребезгах белой посуды, сегодня мое, — Ну скажи, что это на счастье, Лало! — я хватаю тебя за воротник, желая получить ответы или найти виноватого, или наказать виноватую. — Фели, Фели, Фели… — ты крепко сжимаешь мои запястья, отрывая их от своего ворота и пару раз встряхивая меня, голова дергается в такт твоим движениям, — Успокойся, слышишь? — ты всматриваешься так глубоко в мои глаза, словно пытаясь увидеть там ответ. Я кротко опускаю голову, враз обессилев и почти повиснув на твоих руках, — Я не знаю его. Не знаю почему он так поступил. Но я знаю тебя, — ты снова аккуратно приподнимаешь мой подбородок, желая заглянуть в глаза, — и если он не понял, что ты делаешь этот маленький мир больше, он полный кретин. Не плачь, пожалуйста, больше — Ты крепко обнимаешь меня, а я прячу руки на твоей груди, успокаиваясь под мерный стук твоего сердца. Нет надежды на завтра. Нет обещания, что все будет хорошо. Но есть две руки, обнимающие сломленную меня, и сегодня этого достаточно, чтобы устоять.