Бывшие

Часы размеренно отмеряли минуты, степенно складывая из них часы. Было тихо-тихо, ночь давно вошла в свои владения, успокаивая вечно спешащий город, а я все не спала. Сон не шёл, впрочем, мне не привыкать. Сейчас, я едва ли вспомню те счастливые ночи, когда отключалась лишь прикладывая голову к подушке. Подумав, я решила, что это было, пожалуй, ещё в колледже. Все было в колледже — любовь, предательство, дружба, потери и находки. А потом мы повзрослели. Как-то очень вдруг. Я не знаю, это всегда прям так резко? Словно «бам», я открываю глаза и мне двадцать пять. И я наелась. Так наелась этой жизнью, что хочется то ли назад в колледж, то ли сдохнуть. Я устала. Как и многие, я внутри где — то сдалась. Нет больше драм. Трагедий. Сломалось что — то детское. С хрустом. Как стекло от удара. Розовые очки, по обыкновению, разбились стёклами вовнутрь. Иллюзий все меньше. Уже не получается себя обмануть. Хотя иногда хочется видеть все немного лучше, чем оно есть. Я выдохнула, повернув голову к окну. Через занавески не пробивался больше свет с улицы, что означало, время давно перевалило за полночь. Мне не понравилась дрожь, зарождающаяся где-то внутри. Сердце начало биться, кажется, о сам матрац моей кровати. Пытаться заснуть дальше было бессмысленно. Не включая свет, бреду на кухню. Это легко. Сама обустраивала, вила гнездо, верила, надеялась. Была слепа. Была глупа. Была счастлива. Почему нельзя было вечно находиться в этом волшебном тумане? Если бы предложили, я, наверное, согласилась бы. Это лучше, чем сейчас стоять и выбирать — таблетка от давления или бокал виски? Это неравная конкуренция. Рука сама хватает пузатый бокал и початую бутылку Джека. Я почти допиваю второй бокал, когда слышу как открывается дверь на этаже. Кто-то тщательно очищает обувь о коврик. Раз-два-три-четыре, машинально отсчитываю я, по два раза на каждую ногу. Два оборота ключа и я слышу как ты осторожно прикрываешь дверь, пытаясь меня не разбудить. Милый, я слышала каждый гребанный раз, когда ты вот так же крался в наш дом. Мне смешно от этих нелепых мыслей. Или это Джек? Не знаю, мне просто смешно. Слышу как ты снимаешь обувь, скрипнула одна половица, затем вторая, теперь поставь туфли на полку. Вот. Ключи звякают о вазу. И осторожные крадущиеся. Один, второй, третий. Не спеши так. Ты застываешь ослеплённый светом торшера. Который я так не вовремя для тебя включаю. Пару раз нелепо и по детски моргаешь, а затем все же фокусируешься на мне. — Думал ты спишь. — Думала, ты не придёшь, — не остаюсь я в долгу. — Я дома, — ты кривовато улыбаешься пряча глаза, где-то на моих голых ступнях. — До-ма, — по слогам тяну я, сладкое слово, которое так горько ощущается на моих устах. Раньше я думала, что мой дом, моя крепость. Где-то до тех пор, пока крепость не стала местом паломничества. Где-то до той поры, как я стала молиться на тебя как на божество и кинула к твоим ногам все свои амбиции и мечты. — Что отмечаешь? — ты киваешь на бутылку у моих ног. — Скорее поминаю. — Все ясно, — ты уже собираешься уходить, но останавливаешься вполоборота, — Кончай, Авгус. — Я забыла каково это, — я громко хохочу, мне кажется весело, ты слышишь истерично. Осторожно отобрав у меня бутылку, ты смотришь на меня словно на дикого зверя, — Что не нравится? — ты устало прикрываешь глаза, отгораживаясь от меня, как делаешь это всякий раз, когда мы вообще разговариваем. Ты думаешь я не знаю, не понимаю, не вижу. Но я знаю тебя лучше чем, наверное, ты сам. Я люблю тебя, у меня привилегия, — Лучше бы ты меня бил, Фран, это хоть какое-то неравнодушие. Я так устала… — Я не хочу плакать, но чувствую как трясётся мой подбородок, когда нервно закусываю губы. Слезы горячими потоками омывают все лицо. Жаль, что я едва ли могу назвать их очищающими. Я уже так глубоко в своей боли, что не сразу осознаю, как твои руки аккуратно потирают мои плечи. — Ты такая хрупкая, Авгус, — шепчешь ты запуская пальцы под мой шелковый халат, нащупывая острые ключицы, плечи, — Встань, — я тут же подчиняюсь словно зачарованная, твоим тихим, уверенным голосом. Твои губы на моих скулах собирают влагу, опускаясь ниже и ниже. Мое тело становится словно ватным, я не могу оттолкнуть тебя, я не могу ответить. Я просто наблюдаю эту картину как-будто со стороны. И ничего в ней больше не привлекает меня. Мы не совпадаем, не подходим друг другу, словно пазлы из разных картин, как не крепи, все равно где-то выступает неровный край. Когда это началось? Что было началом конца? Я сломала себе голову, рассуждая о том, когда же именно мы свернули не туда. И поняла, что не туда мы свернули именно тогда, когда повернулись лицом к лицу с друг другом. Это были какие-то неправильные, больные, токсичные отношения. Абьюз…кажется так это сейчас называют. Я была влюблена без памяти, а ты был… ты просто был. Был всем моим миром. Я хотела стать тем же для тебя. Хотела чтобы ты видел в моих глазах, всю свою жизнь. Я хотела быть идеальной для тебя, угождала, ублажала. Тебе же это льстило. После стольких отказов — Лаура, Сабрина, Мия, ты наконец то получил ту, что словно пластилин таяла в твоих руках и легко гнулась в нужную тебе сторону. Кажется, ты хотел собрать во мне что-то от каждой из них, собирал меня по частям, словно долбанное Лего. Ты хотел чтобы я училась как Лау, хотел чтобы была хваткой как Сабрина, от Мии же, мне досталась силиконовая грудь и губы. Я наивно полагала, что становлюсь лучше, но лишь стремительно теряла себя. Так и не обретя тебя взамен. Я читала твои мысли по складке губ, разгадывала желания по прикуру, по тому, как лежат волосы на твоем затылке. Ты же в ответ лишь улыбался, шутил, иногда по доброму, но чаще язвительно выискивал во мне все новые и новые недостатки. Я искренне не понимала, злилась, истерила. Потом ты, конечно, сладко обнимал. Шептал что-то милое на ухо, целовал так, что воздух в легких резко сжимался. И я снова плавилась, горя на этом медленном огне вместе с тобой. Я жаловалась, паниковала, хотела спастись, но продолжала танцевать с дьяволом. Круг, за кругом, вальсируя, крепко прижавшись друг к другу, мы прошли их, все девять. Господи, иногда я сама готова была себя прибить, за то насколько истерично себя вела. Сейчас я понимаю — это плакала во мне моя неуверенность, комплексы, которые ты щедро посеял в моей душе. Ни одна женщина не рождается истеричкой, более того, ни одна не хочет ней быть. Это наше бессилие, слабость, невозможность что-то изменить. Я искренне не понимала что же ещё я могла сделать, чтобы ты меня понял, услышал, принял? Что же ещё я должна была сказать, написать, чтобы в твоём сердце зацвели цветы, запели птицы? Никто не сказал мне, что все напрасно, что ничего не поможет если ты не та. Это происходит по щелчку, человек либо загорается либо нет. И искусственно тут не поджечь. Истратишь весь запал, руки обожжешь, а воз и ныне будет там. Это магия, если хотите. А те, кто искусственно могут этот самый выключатель, зависимо от ситуации, то включать, то выключать ничего общего с влюблёнными не имеют. Ты хотел меня спасти, но, по — моему, тебя самого нужно спасать… Какими же мы бываем глупыми — люди. Иногда наше дурацкое умение говорить громко, красивые слова, — разрушает нам жизни. Мы строим в головах миры иллюзий, верим в них, защищаем. Реальный мир создан не для нашего блага. Счастье, хрупкое и эфемерное, играет с нами в жестокие игры. Все хотят любви, все хотят гореть, летать и ощущать жизнь каждой клеткой… Но все, что я знаю сейчас, так это то что не стоит гореть, когда пожар только в тебе. Не стоит взлетать с тем, кто не собирается с тобой в небо. Ведь разве птице достаточно одного крыла для неземного полета? Я же до последнего, обожженными в угли руками, собирала осколки, когда-то разбившихся «нас». Чувство неуверенности — пустяки по сравнению с расставанием. Как говорится, сохраняла то, что умела. Ты словно куклу, переворачиваешь меня в своих руках, ставя в нужную тебе позу и механично имея. Язык больше не повернётся назвать это занятие любовью, или даже сексом. Единственное, что тебя всегда устраивало во мне, это мой маленький рост и тоненькая фигура. Удобно, кручу, как хочу, часто шутил ты. А я была рада даже такому сомнительному комплименту. Я была горда, что со мной удобно. Я стою, распластав верхнюю часть своего тела на столе, и механично считаю слезинки, отдающие жемчугом, на полированной поверхности. Одна. Две. Три. Много. Твои пальцы крепко сжимают мою талию, когда ты подходишь к финалу. Я совершенно точно знаю в каких местах завтра появятся синеватые последствия, сегодняшней любви, виновато и молчаливо, напоминающие мне о приближении конца. Кончив, ты ещё пару минут прижимаешь меня, тяжестью своего тела. А затем лениво целуешь между лопаток. Благодарность, которую я заслужила. Пока ты одеваешься, натягивая лишь приспущенные брюки, меня хватает только на то, чтобы усесться на столе. Одна бретелька на рубашке оторвана и оголяет полную грудь, беспокоиться о нижнем белье нет сил. Их, собственно, хватает только на то, чтобы подкурить и долго пялиться на язычок пламени, танцующий в потряхивающих руках. Вот уж, поистине, кто горел, того не подожжешь. Меня больше не подожжешь. Я выгорела вся, до искры в своих нелепых попытках зажечь тебя. Теперь мы, наконец то равны в своих чувствах. — Фран, — мой голос нагоняет тебя уже на верхней ступеньке, и ты снова лишь вполоборота притормаживаешь, — уходи! Я прошу тебя, уходи! — я больше не плачу, голос твёрд и резок, но ты лишь нервно хмыкаешь, снисходительно качая головой. Ты не уйдёшь. Я давно простила тебя за твою нелюбовь. А ты все продолжаешь наказывать меня за любовь.