I
Олег очнулся у письменного стола. Настольные электронные часы светились красным напоминанием, что через четыре часа он должен вставать на работу, остывший чай с прогорклым лимоном взбодрил ровно настолько, чтобы разлепить глаза. Разминая затекшую шею, Олег кликнул мышкой. Дремавший ноутбук ослепил вспыхнувшим монитором, и взгляду предстал белый вордовский лист. Он смотрел на Олега укоризненно и по-своему грозно. «Да я почти что Малларме», — усмехнулся и привычно потянулся за несуществующей пачкой сигарет. Завтра у него пары с восьми до четырех, можно было бы выспаться, но вечером его ангажировал Борис, который приехал в Москву по работе. Олег снова посмотрел на экран. Глаза привыкли к свету, и белоснежная чистота не обожгла, просто рассердила. «Ничто так не мешает творчеству, как регулярный труд. А это кто сказал? Блок. Или Белый? Так, спать-спать», — и хлопнул крышкой ноутбука, словно поставил точку. Писать не получалось, причем с каждым годом ощутимее. Сначала он оставил это занятие на несколько лет из уязвленного самолюбия. Гордости и наглости высказать все Глебу в лицо не хватало, и Олег в одиночестве вынашивал обиду. Ну, предположим, ему бы когда-нибудь удалось открыться и излиться желчью на ни в чем не повинного оболтуса, и что бы изменилось? К нему бы пришел запоздалый талант в качестве награды? «Сильно сомневаюсь». Потом стало не до того: нужно писать рефераты, курсовые, диплом, диссертацию, докторскую. Все ему удавалось весьма успешно, и он бодро варился в литературном котле, забыв о подростковых фантазиях. Пару лет тому назад, разбирая чулан, Олег нашел две толстые тетради, по полтора рубля каждая, в них очкарик Олежа (до чего раздражало это прозвище) старательно придумывал и вырисовывал фэнтезийный мир, разумеется, под влиянием Толкиена. В целом история получилась неплохая для подростка, замахнувшегося на роман. Олег весело скоротал вечер, листая страницы, однако, конца так и не дождался. Облазив целиком небольшую квартиру, решил, что финал своего эпоса забросил или выбросил. Последующие попытки писать заканчивались, так и не начавшись. Остроумно и по-хорошему едко у него выходили лишь рецензии и статьи, но сочинять нечто свое, не относящееся к работе, он не мог. Олег, конечно, заметил иронию: изучив литературные приемы вдоль и поперек, он был не способен применить их на практике. В первую очередь ему бросались в глаза ошибки и вторичность оборотов, причем так же явно, как лысина и лишние килограммы в любом зеркале. Конечно, повзрослевшего Олега нельзя было так легко расстроить: на неудачи он смотрел с отстраненным любопытством. Укутавшись в одеяло, закрыл глаза. Слышно подтекающий на кухне кран, а на улице дул ветер. Минута, пять, полчаса. Опять. «Что ж такое». Стоило отойти от письменного стола, и голова начинала гудеть. Несколько недель Олега не покидала мысль написать для Сани. Не важно что: историю, письмо, набор слов. Что угодно, ему хотелось выговориться. Например, Саня считал Олега «умным, толковым» парнем, способным помочь другим, о котором не стоило переживать, и он ошибался. Вот, можно написать хотя бы о том, что лучший друг жил в обмане, как и преподаватели, коллеги, родители. Олег не создавал проблем, но и ничего другого тоже. Цепной реакцией всплывали воспоминания уходящего года. Смартфон мигнул напоминанием, что утром надо позвонить домой. Отец был простым хорошим человеком, любившим свою ворчливую жену и непутевого сына без семьи. Он тихо сидел в гостиной, отдыхая на заслуженной пенсии, иногда, забывшись за книгой, начинал напевать себе под нос, за что получал нагоняй от супруги, а когда его не стало, в родительском доме сделалось невыносимо тихо. Олег заметил в последние визиты к матери, что та начала включать радио и телевизор на всю громкость, чтобы создать иллюзию человеческого присутствия, стала беспокойной и потерянной. А казалось бы — просто не на кого больше ворчать. Олег натянул одеяло до подбородка. Уперся взглядом в блеклые обои, где он такие видел? А, точно, у кузена… Тот не сделал себе никакой, даже научной, карьеры, зато женился и завел двух детей, отказался от повышения, чтобы не разлучаться с ними. Славный человек, любил помогать другим, всем родственникам обои переклеил за просто так. «Чудак». Разбился на машине, потому что спешил на очередной школьный концерт. Зажмурился, потер глаза и вздрогнул, не обнаружив на себе очков. Потерял? Нет, положил их на тумбу. «Дожили». А старый профессор? В свои девяносто он был бодрее любого студента, каждый год он выступал минимум с пятью научными докладами. Разными! Олег не мог поверить, что такой человек вообще мог закончиться, но он сам видел профессора, лежащего под капельницей после инсульта, враз постаревшего с беспомощно-пустыми глазами. Потом Саня. Олег тяжело перевернулся. Они были светлыми, многим нужными людьми. А он лежал до неприличного живой и беспомощный, не способный выжать из себя и строчки осмысленной истории в качестве извинения. Надо бы встать и принять снотворное, но Олег продолжал лежать, вперившись в потолок, прижатый тяжелыми мыслями к кровати.II
— …сходил я на эту его выставку. Обещал же. Не, он вообще молодец, но остальное, — Борис покачал головой и протянул Олегу пачку сигарет. — Спасибо, бросил, — с трудом сдерживая зевоту. — Вот и молодец, — прикуривая. — Нет, он пытался мне объяснять, но я все равно не понял. А посреди зала стояли голые девушка и парень в краске. Кажись, Глебу они понравились. Ключи он отдал сразу же после приветственного рукопожатия, и теперь они вдвоем слонялись по знакомым местам: Борис предложил встретиться у них во дворе. Олегу идея показалась чересчур сентиментальной, но спорить не стал, отчасти из-за общего состояния усталости. Борис сегодня гладко выбрит, в удобной одежде и начищенных ботинках. Так он чувствовал себя в разы комфортнее, и в его жестах проступало покровительственное одобрение большого начальника, однако, к Олегу он всегда относился с особым, свойским, пиететом, но и его Борису нравилось контролировать. «На Санино место метит? Да, ему всегда хотелось быть похожим на него, а тут как будто надо. Глеба он уже в оборот взял, чуть ли не каждый день звонит. А тот и рад, что за ним присматривают — меньше думать приходится. Пускай сублимируют. Так они оба нужные и по-своему полезные». Сам Олег занял положение принимающей стороны: внимательно слушал советы и на заданные вопросы отвечал без лишних реверансов. — Ты когда туда поедешь? — Думаю, через месяц плита будет готова. — Мне свистни тогда, ладно? Молодец, что так все складно сделал, но я с тобой вместе загляну, чтобы проверить, все ли там в порядке. «Что там может быть не в порядке?» — Олег не понял, чего он хотел сейчас больше: засмеяться или снова зевнуть. Они брели мимо гаражей, новых, «их» гаражи давно снесли, незаметно шагая привычной дорогой к школе, Борис махал в сторону и вспоминал очередную историю. — А на той стене я в девятом классе Лариске в любви признавался, — кивнул Борис в сторону безлико-серой хрущевки. — С ошибкой, зато от чистого сердца. О, а там раньше забор был. Помнишь? Глебка с него носом вниз навернулся. Как был малахольным, так и остался. — Мереховик. — Да, точно, так твоя мама говорила. А что это означало? — Глеба. — Смешно, — в очередной раз полез за сигаретой. — Ну, а ты? Все один? Вроде самый толковый из нас. «Что же вы ко мне с этим “толком” пристали?» — а сам пожал плечами: — Я вас хорошо обманывал. — Нет, что, совсем никого? Преподавательница, студентка? Или еще кто? — Как тебя Глеб облагородил. — Иди нахуй. Я старался быть вежливым. — «Хоботов, я все оценила». Борис рассмеялся и больно похлопал его по спине. Они сели на качели возле заднего школьного двора. Знакомые места изменились: срубили старые деревья, перестроили площадку, сама школа окрасилась в персиковый цвет и тоже стала чужой. Олег незаметно рассматривал лицо Бориса и видел хмурого мальчишку из неблагополучной семьи, который до дрожи не терпел быть хуже других. Раньше с Борисом никому не разрешалось водиться, ни одна заботливая мать не желала, чтобы ее дочку провожал будущий бандит и алкаш. От него ничего не ждали, и он из упрямства пробивался в жизни, пока тот же Олег в тепле и уюте послушно делал уроки. «В тебя верил Саня, в меня — все. Ты давно успешнее меня, а я до сих пор смотрю на тебя свысока и втайне завидую твоей силе воли. Я понимаю это, потому что умнее, но до чего меня довел “ум”? Я не сдвинулся с комфортного места. Ты никак не можешь помириться с женой, без Сани тебе не к кому обратиться за советом, а передо мной тебе стыдно показаться слабым, я не тот, кого тебе будет приятно слушать. Твои советы для меня тоже бесполезны. Вот и получается, что мы друг другу без надобности, и сейчас мы с тобой ловим призраков детства и боимся будущего». Этот монолог в голове звучал весьма убедительно, и Олег успел почувствовать очередную волну превосходства. Посмотрел на Бориса, тот выглядел умиротворенным. Он грелся на солнце, и его волосы отливали в странную рыжину. — Глеба надо бы с собой взять. — А? — вздрогнул Олег. — В Суздаль, а то обидится... Точно, он же просил передать. Борис достал из сумки толстую тетрадь в твердой обложке: — Нашел у Сашки в вещах, сказал, что это твое. Сказал, что очень важно, и только тебе в руки. Вот уж точно, мереховик. Олег растерянно листал страницы и узнавал свой почерк, на душе становилось одновременно радостно и гадко. — Борь. — Ась? — А дай сигарету.III
Метро, аэропорт, два часа перелета, снова аэропорт, такси. И вот Борис дома. Правда, не совсем. Он не чувствовал себя здесь на месте: ни на кухне, ни в гостиной, ни в ванной, а в спальню ему заходить нельзя. В квартиру проник тенью, бесшумно разулся и повесил куртку. Ощущение собственного «я» разительно отличалось от московского или рабочего. Обычно ему ничего не стоило включить дворовые замашки, хлопнуть по столу, прикрикнуть, но не здесь, не с Ирой, она не заслуживала подобного обращения, тем более теперь. Поэтому Борис замер под дверью недавно их общей спальни провинившимся мальчишкой. Еще в Москве, по дороге к метро Олег заикнулся о семейном психологе, сравнивая терапию с походом к стоматологу, мол, само, как правило, ничего не проходит. В его словах была логика, но Борису хотелось верить, что он может со всем справиться самостоятельно, даже убеждаясь в обратном. Постучал. — Чиж, я дома. Тишина. В последнее время только она с ним и разговаривала. — Я встретился с Глебом. Помнишь его? Он не отдал ключ от Сашкиного дома Олегу, про него я тоже тебе рассказывал. Я съездил к Глебу на выставку, забрал ключ и… — безнадежно уперся лбом в дверной косяк. — Я просто буду стоять здесь и говорить, пока ты не откроешь. Дверь смотрела непреклонно. Порой он представлял, как бы на его месте поступил Сашка. Проблема заключалась уже в том, что тот не мог так облажаться, по крайней мере, по представлениям Бориса. Не у кого спросить совета и говорить самому, сбросив остатки уличной борзости. — Сколько себя помню, я хотел быть крутым парнем, как в кино, одинокий боец, вот это все. Короче, я хотел оставаться малолетним идиотом даже в тридцать. Но я встретил тебя и понял, что «один в поле не воин», и мне нужна своенравная и вредная. Ты — мой товарищ, а я тебя предал. И теперь мне страшно, я должен получить за то, что сделал, но как трус делаю вид, что ничего не случилось. Даже сейчас мне кажется, что говорю с тобой, а внутри никого нет. Прости, ты вышла замуж не просто за идиота, еще и за слабака, но можно мне хотя бы попытаться это исправить? Ночная квартира смотрелась пустынной, у Бориса вспотели ладони. Проще сорвать петли, замок не такой уж крепкий, но он продолжал стоять на своем. — Я никогда тебе этого не говорил: помоги мне. Один я не справлюсь. Пожалуйста, открой эту чертову дверь.