I
Глеб не сразу услышал звонок. Упершись в экран телефона, прочитал внезапное для субботнего утра имя: — Да, Борь? — Доброе утро, — бодро и строго, словно радиодиктор, он давно встал и собирался выходить. — Ты просил разбудить. — Да, да… — растирая лицо. — Да? Борис вздохнул, стал говорить медленнее: — Ты должен встретиться с Олегом, чтобы отдать ключи от Сашкиного дома. Олег вернулся из Баку, и у него сегодня лекция, ты обещал прийти. Ты попросил тебя разбудить. — Да, да, теперь помню. Спасибо, Борь. А… где лекция? Глеб окончательно открыл глаза уже в душе с намыленной головой. Да, он договорился увидеться с Олегом и прийти на открытое занятие, посвященное Джеймсу Джойсу. Зачем? Сложно сказать, Олег бы наверняка справился без всякой моральной поддержки, да и сам Глеб не успел соскучиться по студенческой скамье. В Строгановку он поступил с первого раза, сам, но дальше все оказалось не так радостно. Производственный дизайн учил практичности, а не эфемерному искусству. Глебу было или сложно, или скучно. Одногруппники первое время смотрели на него, словно на белую ворону и богатенького сынка. Преподаватели не вникали в трепетную юношескую душу долговязого студента с испуганным лицом, грубо исправляли чертежи красной ручкой и переделывали эскизы на свой лад. Глеб приходил домой к Саше и плакал от обиды и бессильной злобы, а тот каждое утро вытаскивал друга за шкирку из кровати и гнал на занятия. С семьей отношения логично испортились. Отец не скупился на язвительные замечания, а мать не скрывала обреченности в голосе всякий раз, когда разговаривала с сыном. По сути, Саша совмещал в себе роли друга и родителя. Он утешал, подбадривал и пинал за забытый под кроватью протухший клейстер для папье-маше. Борис был недоволен, Олег, по обыкновению, отмалчивался. Постепенно становилось легче: Глеба заметила и приняла компашка местных неформалов. Они часто собирались на съемных квартирах, пафосно рассуждая о триумфе упадка. Глебу были непонятны их лозунги и полные самолюбования работы, но пить и гулять с ними по ночной Москве — нравилось. Вкусив «взрослой» жизни, он уходил в загулы, и времени на занятия не оставалось. С горем пополам Глеб закончил училище. На руку сыграли старые знакомства, работа находилась с переменным успехом. То в театре, то в рекламе, то на очередном Дне города. Денег хватало на еду, съемное жилье и внезапные понты, как напоминание о беззаботном детстве. Кроме того, у Глеба было достаточно друзей, у них всегда можно стрельнуть копья. С Сашей видеться стали реже. «Интересно, почему?» — задумался и тут же зашипел, схватившись за подбородок. Не получалось у него бриться по утрам, вспомнить бы теперь, где лежали пластыри, и остались ли они вообще. Попытался рассмотреть серьезность увечья. Из зеркала на него выглянул заспанный подросток. Снова странно подстриженные волосы, не лишенное привлекательности длинное лицо с ясными глазами, которые обрамляли пушистые ресницы. Нет, как бы ни шутил на эту тему Борис, мужчины Глебу не нравились. С женщинами — куда проще и приятнее. Они вдохновляли и баловали, у многих пробуждался материнский инстинкт при виде наивной вытянутой лебяжьей шеи и узких плеч. Глеб умел и любил нравиться. Он всегда шел с девушками за ручку и трогательно прижимался растрепанной головой к груди по утрам. «Своего» типажа не имел, но к каждой был по-своему привязан. К бывшей однокурснице с мелкими кудряшками и проколотой бровью, и к той строгой немке с молочной кожей, и к насмешливой программистке, которая запрещала рисовать себя «одной из его французских девиц», и к другим тоже. Их всех объединяло рано или поздно наступавшее расставание. Мысли о браке или ребенке нервировали Глеба. Сильнее ответственности он боялся только одиночества. Хватило бы просто ночи, но в памяти свежи больничные запахи и остервенелое ожидание звонка с результатами анализов… Поэтому дома опять бардак. На самом деле, он здесь примерно всегда, просто сейчас его замечал и Глеб. Сидя верхом на груде одежды, полотенец и одеял, жевал бутерброд. Посреди комнаты третий день сох холст. Мягкие руки с полными локтями кротко обхватили женский силуэт, стараясь прикрыть полую спину будто нечто неприличное. Можно сделать цветную линию, проходящую насквозь. Красную? Слишком прямо. Черную — мрачно. Белую — пусто. «Добавить родинку?» — кажется, он начинал повторяться. Борис скинул сообщение с адресом корпуса, напомнил про ключи: «Ты ж забудешь». Выбегая из дома, бережно поправил гитару на стене.II
Олег сделал глоток воды и переключил слайд. С экрана на собравшуюся публику поверх очков смотрел немолодой Джойс, ему самому было неловко за такой ажиотаж вокруг себя. — …сам автор писал об «Улиссе»: «Вам трудно читать, а мне было трудно это писать». По аудитории пронеслись приглушенные смешки. Голос Олега звучал убедительно громко: — А Филипп Супо, хорошо знавший Джойса, полагал, «чтобы взяться за его произведения, нужно приложить усилия. Это придает чтению иной смысл и иное достоинство». Пусть эти две цитаты будут нам ободряющим напоминанием. Сегодня мы говорим о тяжелой для восприятия литературе. Отнесемся к «Улиссу» как к глобальному эксперименту. Я люблю спрашивать у студентов на экзамене, о чем «Улисс», некоторые из них старательно пересказывают мне содержание из «Брифли», а вся прелесть заключается в том, что сюжет в килограммовой книге, как таковой, отсутствует. События умещаются примерно в сутки. Герои пьют, ругаются, размышляют и непрестанно думают о женщинах, в том числе, и Молли Блум, вспоминая многочисленных возлюбленных, она в первую очередь сконцентрирована на собственной фигуре. Глеб сидел в центре на пятом ряду и внимательно следил за перемещением лектора. Он честно прочитал рекомендованные Олегом отрывки. Поток сознания героев-мужчин, наполненный библейскими и художественными отсылками вперемешку с бранью, уронил Глеба в сон с первых страниц. Последняя глава от лица хорошенькой нимфоманки Молли без единого знака препинания заинтриговала. Борису бы «Улисс» однозначно не понравился, ему привычнее и понятнее Ремарк, даже если рассказать о «внутренних монологах» Эдуарда Дюжардена и симультанности повествования, а вот Саша бы понял и объяснил простым языком. — …каждая глава написана разными стилями. Джойс пародирует бульварные статьи, дамские романы, имитирует «язык древности». Шестнадцатая глава признана «антипрозой», в ней происходит ровным счетом ничего, и автор намеренно вставляет в нее все, чтобы Вы бросили чтение. Подло с его стороны, ведь Вы почти дочитали! Глеб уткнулся в лакцан пальто и зевнул. Он не успел раздеться в гардеробе, а отвлекаться и стягивать верхнюю одежду сейчас казалось неприличным, приходилось терпеть и париться. Его окружали взрослые люди и студенты с толстыми тетрадками. Глеб тоже пытался записывать, следовал стадному чувству: перечитывать собственные заметки он вряд ли будет. Олег развлекал слушателей забавными историями, например, о судебном процессе «“Улисс” против Соединенных Штатов»: — Основная претензия заключалась в том, что роман Джойса посчитали порнографическим. Была собрана специальная комиссия, чтобы выяснить, вызывают ли спорные сцены должный эффект возбуждения. Как именно это пытались выяснить, история умалчивает, спасибо им. Но в итоге Соединенные Штаты проиграли. Когда раздали отрывки из четвертой главы, Глеб подчеркнул строчку про цитроны, пометил про «плод без единого изъяна». С края листа вывел «суккот», не уверенный в правильности написания. На этом моменте Глеб окончательно потерял нить происходящего, остаток лекции он бросал короткие взгляды на минутную стрелку часов, висевших над входом в аудиторию. — А как Вы относитесь к «Улиссу»? — спросил кто-то из слушателей в конце лекции. — Я? — Олег сунул руки в карманы, задумался, прислонившись спиной к доске. — Как к работе. Большой и кропотливой, принесшей автору своеобразное признание. Джойс бесспорно внес огромный вклад в модернистскую литературу, которая, откровенно говоря, рассчитана на любителей. «Улисс» регулярно мелькает в топах книг, которые «все должны прочитать». Зачем — понятия не имею. Глеб стоял в стороне и не знал, как обратить на себя внимание, на Олега смотреть побаивался, сейчас друг детства напоминал ему классического строгого препода, к которому страшно обратиться с глупым вопросом. Олег заметил длинную клетчатую фигуру в начале своего монолога. «Как будто зачет пришел выпрашивать», — усмехнулся, приветливо махнул рукой с трибуны, мол, подходи. — Рад тебя видеть, спасибо, что пришел. — Привет, мне очень понравилось, — вежливо соврал Глеб. — Спасибо, я на сегодня закончил. Давай, провожу до метро — пройдемся? День был на удивление ясным, только и гулять в такую погоду, но снова нависшее тучей молчание невротизировало. Глеб хотел, но не знал, о чем говорить. Причем с Борисом это было обосновано многолетней привычкой и абсолютно разными характерами, а вот с Олегом — сложнее. — А мне сегодня Борис звонил, — зачем-то сказал Глеб. — И вчера тоже. — Хорошо, звонит, значит, держится. Главное, чтобы не запил. Ты сам как? — Я? — Глеба вопрос застал врасплох. — Кажется, тоже в порядке, только ничего не получается. — Ну, и хорошо. Обидно. Одно время существовала четко выдержанная система: Борис с Сашей в случае разборок принимали удар на себя, а Олег с Глебом, считавшиеся приличными ребятами, прикрывали их перед учителями и родителями. И тогда они отлично ладили! Вообще Олег был замечательным придумщиком. Он вычитывал, а потом сам изобретал прекрасные сюжеты для игр, сочинял самые смешные и неприличные стишки и рассказывал такие зубодробительно страшные истории, что и Борис затихал, слушал с открытым ртом. А на вид обычный очкарик, ни рыба ни мясо. Вскоре попарное деление стало более осмысленным: первые готовились стать технарями, вторые — гуманитариями. Борис с Сашей с головой ушли в учебу, Глеб скучал, Олег пытался натаскать его перед инязом. Когда Глеб только начинал рисовать, именно Олег отнесся к его увлечению серьезно, стал показывать свои сочинения, записанные неровным почерком. Глебу все ужасно нравилось, причем не только слушать похвалу, но и хвалить самому, совершенно искренне. Тогда он чувствовал, что нашел с Олегом общий язык, сам, без чьей-либо помощи. Правда, продлилось это недолго. В привычном составе они еще виделись, но все уже было по-другому. Поначалу Глеб сильно расстроился, хотел пожаловаться Саше и попросить совета, тот, уставший и сонный, посоветовал заняться делом. «Интересно, почему?» — про себя спросил Глеб, расчесывая утреннюю царапину. — Порезался? — А? — Я говорю: «Порезался»? Погоди, — роясь в пухлой от бумаг сумке через плечо. — Вот, держи, — протянул пластырь. — У тебя всегда с собой была целая аптечка. — Конечно. Борис со всеми дрался, Саня его выручал, а ты сам прекрасно умудрялся калечиться. — Мне хотелось с ними. А тебе разве нет? — Конечно, хотелось, но я же понимал, что ни разу на них не похож, — покровительственно-мягко. Обидно. До дрожи обидно осознавать себя вечным неудачником. У Бориса — семья и работа, у Олега — научная деятельность. Находиться рядом с ними — все равно что тыкать себя носом в собственные неудачи. Легче сбежать, нырнуть в привычную творческую среду, только от дымной московской богемы уже тошнило. Но и оставаться одному — невыносимо. — Олег, давай пойдем куда-нибудь, выпьем? — Так ведь и двенадцати нет. — Все равно. Зато суббота.III
В баре они оказались единственными посетителями. Обычно студенты заглядывали сюда отметить сданные экзамены, преподы забегали украдкой, чтобы купить бутылку крафтового пива. Олег наблюдал за Глебом, который с каждым глотком становился все разговорчивее. С криво наклеенным пластырем на лице он стал еще смешнее. На фоне равномерно стареющего и полнеющего Олега — особенно: цветные кроссовки с пальто, выбритые виски, глаза эти телячьи. Глеб взахлеб рассказывал обо всем и сразу: о подозрении на ВИЧ, о заказчике, который прогорел и теперь не мог заплатить за работу, о том, что родители не пришли ни на одну выставку, хотя он передавал им пригласительные билеты через младшую сестру. О том, что Саши больше нет и не будет никогда. Олег кивал, не прерывая хмельной исповеди, давал закусить и следил, чтобы Глеб не свалился с высокого барного стула. Сейчас его молчание не казалось безразличным, скажем так, никаких слов в ответ Глебу и не надо, только выговориться. С педагогической точки зрения Олег делал все правильно. — Ну, и хорошо, — подытожил, когда поток жалоб стих. — Вызовем тебе такси, ладно? — Погоди, — почти лежа на стойке. — Скажи, я тебя чем-то рассердил? На лице Олега замерло живое удивление: — Рассердил? Меня? — Тогда, во время поступления. Я знаю, я могу. Я не со зла, просто я идиот… — А, — протирая очки. — Тогда идиотом был не ты, а я. Для разнообразия. Мне следует извиниться, хотя я был уверен, что ты об этом давно забыл. Помнишь, я пробовал сочинять? — Ты здорово писал. — Спасибо, тогда мне тоже так казалось. Что я бумагу дома перевожу, знали только вы с ребятами. Лет с пятнадцати я решил, что хочу стать писателем. Придумал, что тайно от родителей отнесу документы в институт имени Горького. Лелеял эту мечту, точно очередную сюжетную ветку, чем не Том Сойер? За полгода до окончания школы твоя мама слезно попросила помочь тебе с языком и сочинением. Ты занимался лениво и охотнее отвлекался на мои придумки. И так тебе понравилась одна из моих историй, что на следующий день ты прибежал ко мне с рассказом, который написал за ночь. И вот ты протягиваешь мне эту несчастную тетрадь, я смотрю, написано хорошо, нет, очень хорошо. И язык, и общая картинка, и даже почерк. Мне, чтобы что-то написать, требовалось всю тетрадь исчеркать, неделю голову ломать, а ты вот так тяп-ляп. Грустно стало. Привык, что главный «писун» здесь я. По самолюбию ударило. В общем, забил я на лит. Конечно, окончательно отойти от бумагомарательства не смог. Вот, стал литературоведом. Я позже понял, что у меня бы в любом случае ничего не вышло, а так бы сидел дипломированным писателем и лапу сосал. Так что ты меня, по сути, спас. А я тебя, получается, обидел, озлобившись на свою бесталанность, — ободрительно похлопал по плечу. — Прости. Тот шмыгнул носом и закрылся руками. — Опять я все испортил. Олег растерянно рассмеялся: — Глеб, ну, что ты? Все же хорошо. Я тебя не ругаю, наоборот, извиняюсь. Мне нравится моя работа и то, что меня слушают ленивые лоботрясы. — Но ты же мечтал, а я… я не помню, о чем я тогда написал. Когда долгожданное такси уехало по нужному адресу, Олег еще посидел в баре, флегматично качая ногой, наслаждался тишиной. Борис позвонил вечером, строго спросил: — Ну, как вы там? Глеб к телефону не подходит. «Контролировать решил? Смешно. Ну, пускай развлекается», — подумал Олег, а сам ответил: — Уснул, наверное. Мы отлично посидели, только ключи он мне, конечно, отдать забыл.