вселенная, где восходят рассветы

однажды они решаются: они сидят на кухне и пьют чай, и разговаривают и в этот момент: нежный и мягкий, они понимают, что так больше нельзя. пора прекращать, пора стереть окончательно все границы, пора прекратить прятаться. они пьют чай и держатся за руки и адель мягко поглаживает большим пальцем ладонь бьянки и любуется ей. они говорят о глупостях, они молчат о важных вещах, их мир, спустя несколько лет совместной жизни схлопывается и приходит к тому, что пора. потому что адель хочет увидеть бьянки в свадебном платье и свою фамилию рядом с её именем. это кажется правильным и важным, хотя когда-то давно, когда их не было, была бьянки, была адель, они не были друг у друга, они бы посмеялись над этим. посмеялись бы горько и отчаянно над тем, что однажды найдутся друг для друга и станут чем-то большим. без давки, с сохранением той индивидуальности, со всеми острыми углами и гранями, которые были, но вместе, идеально подошедшие друг другу. потому что такое обычно бывает в глупых подростковых романах, а не в реальной жизни., но сейчас они готовы были в ту же секунду сорваться и уехать как можно дальше. — хаято не оценит, — тихо говорит адель, хотя знает: бьянки всё равно на чужое мнение. бьянки теперь всё равно почти на всех, кроме своей королевы и это восхитительно прекрасно. скорпион могла бы ответить что-то в духе: «энма не оценит», но не делает этого, лишь расслабленно прикрывает глаза. — я хочу тебя в платье. свадебном. белом, — произносит медленно адельхейд всё ещё не отпуская чужую руку, а после поднося к своим губам и целуя костяшки пальцев. и бьянки нравится это, она думает о восходах, о море, о том, что они вдвоём против всех. — хорошо., но ты тоже будешь в белом платье, — и это не условие, потому что бьянки будет любить адель даже если та собственную свадьбу явится в боевой экипировке, но бьянки хочет чтобы всё было по канону, с платьями, священником и счастливым финалом. как в глупых романтичных книжках, как в старых фильмах про любовь. однажды они не говорят никому куда уезжают и их ищут, ищут, ищут. им так замечательно всё равно на это, они там, где моря бьётся о плоские камни гальки, где солёная вода заставляет намокнуть и без того тяжёлые платья. — согласна ли ты, адельхейд сузуки… — начинает священник и глядя на бьянки, та знает, что согласна на всё и больше. и бьянки, стоя перед ней, такая же влюблённая и прекрасная, была тоже согласна на всё. они целуются и солнце восходит над их головами, словно новый этап их жизней, словно вечный рассвет их любви. солнце восходит и окрашивает всё в те яркие цвета, разрезает ночь, разрезает мир, оголяет горизонт так же, как оголена их любовь к друг другу. здесь лишь трое: они и священник. и неизвестно, священник ли посланник божий, который заключил их союз или же рассвет и море. прибой шумит и бьётся о камни, они держатся за руки и чувствуют себя такими счастливыми, как никогда больше. сошедшиеся в этой точке вселенной, они чувствовали себя единым целым с друг другом и миром. бьянки держит крепко ладонь адель и платье, и без того тяжёлое, ещё тяжелее от воды, но они идут по берегу моря, когда нет никого в этой тишине и пустоте, и чувствуют лишь правильность всего. бьянки теперь официально сузуки и это глупо и смешно, это повод для тысячи и одной шутки, но ей так всё равно. они идут к морю и платья намокают и вздымаются от волн, они мешаются, все эти пышные юбки и красивые причёски и макияж лишь для одной единственной, но адель любит бьянки любой: и когда та устало зевает, и когда небрежно закалывает волосы, что много мелких прядок торчат в неразборчивом хаосе, и когда та по-глупому надевает разные носки, лишь бы были. и бьянки любит адель любой: и облачённую в строгость, и в глупых спортивных штанах, и в этом белоснежном платье. они не могут измерить свою любовь к друг другу в чём-то, они и не пытаются. они стоят промокшие и счастливые в воде, и море мягко бьётся о плоскую гальку. они целуются и на губах вкус моря и счастья, на губах — вкус свободы. они держатся за руки и идут к берегу, они совершают глупости и не отвечают на звонки, они не находятся ни шимон, ни вонголой, бьянки прячется от хаято, адель — от неожиданно заволновавшегося о ней энмы. они запираются в одной точке отсчёта, чтобы остаться в ней. адель обхватывает руками лицо бьянки и в этот момент нет ничего важнее, чем она, счастливая и совершенная перед ней, спрятанная от всех невзгод в её нежность и любовь. и нет для бьянки ничего важнее, чем счастливая адельхейд. они целуются до боли в губах стабильно в час и прячутся от всего мира. и их мог бы найти реборн, или занзас, или ещё кто-нибудь, но они чтят законы личного пространства и их не ищут, их не находят, они остаются у моря далеко от всех проблем мафии в целом и проблем некоторых в частности. они посвящают друг другу глупые стишки и целуются на рассветах. они совершают глупости и целуются на заднем сиденье машины, пока едут куда-то далеко. они совершают это, потому что в этот отрезок времени нет ничего важнее этих безрассудных действий. потому что мир схлопывается до одного единственного рассвета в их жизни.