Драконьи сны

Далла Сны бормотали и теснились в голове, и не было среди них места ни морю, ни кораблю. Сладкие грёзы затерялись где-то на пути из бессонницы в бесконечный кошмар. Надеяться, что нагонят и спасут, не приходилось. Да что там грёзы. Мир перевернулся, едва не погребя под собой, и на руинах оставался только выдуманный для успокоения души долг. Паря между илистым дном и серебряной рябью на поверхности, укрытая в глубокой тени, Далла прислушивалась. Могучая река укачивала её и шептала чужими голосами о том, чем жили её берега. Радостных вестей не слышно уже давно. На судне, в чьей тени скрывалась Далла, было тихо. Ни шагов, ни разговоров, ни ворчания. Всё наверху замерло в тревожном ожидании. Погоня не отставала, очередного выпада долго ждать не придётся. Шаги преследователей, в отличие от союзников, Далла слышала, и знала: им снова не пришло подкрепления. Возможно, дело в том, что происходит по берегам реки тёмными ночами. Но солнце всё ещё высоко, и это добавляет преследователям смелости. Они наверняка считают, что успеют, и на этот раз ненавистная посудина пойдёт на дно куда раньше, чем успеет снова ускользнуть. Или укусить в ответ. О том, что творили по пути эти люди, не хотелось думать. Достаточно сказать, что, спасаясь от них, женщины и дети бросались в реку. Переплыть на другой берег хватило бы сил не всякому здоровому мужчине. Утопленников повсюду были десятки. С берега гарью и трупами порой разило, как с поля ожесточённой битвы. Раздолье для некромантов, которые рано или поздно покажутся на левом берегу. Странно, что не видно их там до сих пор, ведь ходят слухи... Вот уже много лет Далла лучше всего умела слушать, притворившись невидимкой. Теперь, когда дорога в Водные сады закрыта, а в чертоге Огня прокляли имя её, только и осталось, что продолжать слушать. Плач и предсмертные стоны, брань и проклятия, смех и угрозы именем государевым... всё это тянулось к Далле, будто ручейки к лесному озеру, и скоро она выйдет из берегов. Случалось услышать и полезные сведения. Жаль только, находилось их среди потоков боли и гнева слишком мало. Слабое выходило утешение. Нужно держаться и искать. Сопротивление есть, об этом Далла тоже, давно и мельком, но слышала. Однако что случится раньше – встреча или срыв, она бы уже не поручилась. Не раз предостерегала госпожа Рибан свою когда-то юную и восторженную ученицу от сильных чувств. Их трудно прятать, говорила она, одаривая Даллу мягкой снисходительной улыбкой. Они вызывают отклик в чужих сердцах. Ненужный для невидимок отклик. Их надлежит держать в узде, прячась за щитом из улыбок и беспечного щебета. Чем легче ты соглашаешься с чужими суждениями, чем успешнее притворяешься глупой куклой, тем больше шансов избежать ссор и недоверия. Тем больше узнать получится. Тем легче обмануть. Соглашаться с этим можно было сколько угодно... но Далла чувствовала: сил у неё осталось немного, и скоро борьба с растущим внутри гневом станет бессмысленной. Ей нужно хотя бы добраться до преследователей, которых не пугала ночь. В последний раз, когда они виделись, Анаит Рибан не улыбалась. Далле отчего-то помнилось, что из правого глаза мэтрессы сочились слёзы пополам с кровью, и голова её то и дело клонилась на бок. Держаться прямо она научила Даллу прежде всего. А уж сама... немного было на свете такого, что заставило бы мэтрессу гнуть спину или хотя бы склонить голову, к груди ли, к плечу – не важно. Должно быть, всё это просто выдумка. Или привиделось во сне. Запах гари не проникал в сны, но от набившегося в дважды пронзённую стрелами грудь пепла Далла едва могла дышать. Металл достали, раны затянулись, но дыры будто до сих пор остались, и сквозь них вездесущий прах проникал всё глубже. Он душил её, призывая пригнуться к земле и рассыпаться вместе с ним. А наяву дымы тянулись в бесконечность, марая глубокую синеву, и вместе с ними неслись к безучастному небу молитвы и проклятия. В голове стоял неумолчный гул, грозя взломать её изнутри. Сколько ни подслушивай, докладывать Далле было некому. Её спутникам дела до империи не было, их интересы были волшебнице мало понятны. Ей повезло, что им сейчас по пути, но на большее надеяться не стоило. А до империи тем временем дела не было никому. На берегах Даги царил хаос, и виноват в том был государь император. Не тот, который прикасался к отравленной разноцветной солью Далле вечность назад. Не тот, которого пыталась она предупредить о кознях зверя, что ходил под его седлом. Тот не иначе Далле во сне привиделся, так ей казалось иногда. У императора, что сеял хаос, зверя не было. Зверем он был сам, и звериной стаей были те, кто служил ему. От боли и ужаса стонала земля там, где они прошли, и изрыгали в небо жирную копоть многочисленные пожары. Пощады и помощи ждать было неоткуда. Привыкнуть бы, смириться и не задавать вопросов. Не получалось у Даллы ни то, ни другое, ни третье. И она продолжала бояться и ненавидеть, искать тех, кто не смирился, а вопросов у неё день ото дня становилось только больше. Было бы, с кого спросить. Были бы ответы хоть на один. Неужто вознамерился новоявленный государь повелевать прахом и пеплом? И не была ли та, другая жизнь всего лишь плодом воспалённого воображения? Вздрогнув, свернулась под водой волшебница. Воображение ей никогда не изменяло. Оно частенько доводило её до беды, заставляло блуждать в лабиринтах ложных надежд и бессмысленных чувств. Оно превращало завистниц в лучших подруг, а безумцев – в возлюбленных. Отчего бы не превратить ему в государя того, кто никогда им не был и не мог быть? С берега потянуло лихорадочным жаром. Где-то там, настигая, торопился враг. Скоро придётся проснуться. Как бы хотелось Далле обнаружить, пробудившись, что мир принял прежнее положение. Она была бы счастлива проснуться в собственной постели и узнать: вернулся государь с победой, и зверь во всём покорен его воле. Вода угрожающе потеплела. Не будет по-прежнему. То, прежнее, Далле привиделось в бредовом сне, когда она, опустошённая и больная, лежала в Водных садах под присмотром чешуйчатой и пучеглазой старухи Лейт. Когда-то та старуха вызывала у Даллы омерзение. Теперь, должно быть, если их поставить рядом, немногие найдут различия. Гордиться бы: стихия неслыханную щедрость проявила... но зеркала теперь волшебница не слишком жаловала. Кожу местами заменила жёсткая блестящая чешуя, поредели волосы, уменьшился нос, а вот глаза стали огромными как блюдца. Ужасно. Она, конечно, мечтала перестать прельщать мужчин. О силе тоже грезила, случалось. Но и подумать не могла, что грёзы обернутся явью так буквально. Жар сделался невыносимым, и, распрямившись, Далла метнулась прочь из неторопливой тени. Вырвалась из вскипевшей воды, взмыла в воздух. Успела взглянуть на баржу, всю размалёванную дикарскими узорами, с рядами плетёных щитов по бортам. Вот её море, и вот её корабль, чадит с кормы едким зелёным дымом, косится на вражеский берег нарисованным выпученным глазом. А вот и враг, летит навстречу тучей сияющих брызг. Опять расплавленный металл. Значит жив ещё их пиромант. Спасаясь, Далла повалилась на залитую кровью и содержимым двух котлов палубу баржи. Спасибо, что была в тех котлах всего лишь похлёбка из улиток и водорослей. Поскользнуться можно, и этим ограничивался вред. Даже обжечься уже не выйдет, и угли в жаровнях уже дотлевали, не грозя пожаром. Команда, сплошь состоящая из крохотных, чёрных как уголь женщин в платьях из трав, ярких бусах и не менее яркой раскраске, уже дружно попряталась за щитами. Убитых или раненых было не видно. Должно быть, уже утащили в трюм. Кто-то торопливо бормотал молитву. Далла знала её слово в слово. Просят великую ночь заступиться. Средь бела дня да под ясным солнцем, каково? Можно не верить. Даже посмеяться. Но Далла уже знала: женщинам ответят. Обожжённой руки коснулся мягкий язык. Далла поморщилась: не успела укрыться вовремя, засмотрелась. На этот раз вместо свинца было олово. Большая часть осела поверх демонических морд, украшавших щиты. Кое-что она прихватила с собой. Возможно, того, что со стуком осыпалось на палубу, хватит на колечко. Какая-нибудь из женщин с радостью украсит таким очередную тонкую косицу. Странное у этого народа понятие о трофеях. Всё им едино, что золото, что медь и сталь, что прядь волос, что плоть и кости. Огромный пёс в деревянной клетке смотрел на Даллу сочувственно, и продолжал по-своему врачевать её ранение. Привыкнуть к этим животным стоило усилий, и даже после этого прикосновения их бросали волшебницу в дрожь. Возможно, не знай она, что прячется под лоснящимися шкурами... но Далла знала, и в темноте ей снова предстоит это увидеть. − Снулая рыба всплыла, − подала поперёк дикарской молитвы голос Розалинда. − Хорошо, что не кверху брюхом. Далла вздохнула и потёрла здоровой рукой шею. Не зацепило вроде, а болит. Уже который день болит. Как будто ожерелье из камней-огневиков надели и заговаривают, заставляя медленно нагреваться. Может, Розалинда этим и развлекается. Вполне в её духе, и наказывать за выходки её бесполезно. Спасибо и на том, что сбежать или поджечь баржу больше не пробует. Что и говорить, похитить эту женщину со скал у чертога Огня уже давно перестало казаться Далле верным решением. Кто угодно был бы лучше. Но что-либо менять поздно. Не пробовать же умыкнуть того, кто только что испортил Далле шкуру. Он в силе Розалинде уступает, а в голове его бедлам царит куда хуже. Хотя казалось бы, куда хуже, если Розалинду обезумевшей признали даже собратья. Как же везло в последнее время Огненным чертогам, если подумать. С тех пор как изгнали пиромантов с восточных границ империи чародейским проклятием, не случалось у них ни одного любовника пламени. Ни единого. Уж думали – конец, утратили люди милость огня. А тут – целых три, всего за три или четыре года. Если не врут, конечно. Такая мощь... больше – только обуза. А ещё − недобрый знак. Возлюбленных огонь избирал редко. Обычно на «любвеобильности» жестокой стихии сказывались грядущие беды. Большие беды. Случившаяся десять лет назад война, отнявшая у империи часть земель и тридцать тысяч жизней, за большую беду не сошла. В щиты с рёвом врезалось багровое бездымное пламя, перед которым почти расступилась река. Но по лозе и краске огонь расплескался и ушёл в безучастную высь, чтобы там угаснуть. Такие столкновения случались часто. Преследователи не оставляли надежды поджечь однажды ненавистную посудину. Но до сих пор молитвы маленьких женщин были сильнее. И стрелы огненные останавливали, и от колдовского огня хранили. Далла надеялась, что не увидит день, когда упрямый пиромант добьётся своего. Ей в этом случае не грозит ничего, она всегда успеет ускользнуть... возможно, достаточно далеко, чтобы не успел пиромант снова вскипятить вокруг неё воду. Он всё-таки не возлюбленный пламени, а вот она – любовница воды. А вот всех прочих ждёт то, из-за чего за баржей уже давно не следуют в надежде поживиться рыбы. Людей в похлёбку превратить так же легко, как рыб, если хватает сил. − А ты, как погляжу, коллегу до сих пор не подпалила, − не глядя на Розалинду и снова потирая шею, заметила Далла. Что за напасть приключилась, больно, как будто и правда огневик под кожу зашили. Раньше терпимо было, а теперь с каждой минутой хуже. Источаемое пироманткой тепло Далла чувствовала левым, здоровым плечом. А едкий смешок прозвучал будто у самого уха. − Не смею становиться поперёк дороги госпоже похитительнице, − проворковала Розалинда. − Она утопить его пообещала раньше. Если окажется, что это она мстит за свой ошейник, Далла не удивится. Но покуда доказательств нет, и Розалинда невинна, как тот посланник небес, на которого она по нелепой случайности похожа. Смех смехом, добрая мать забери... С берега веяло пустынным ветром. До того жарким, что в груди жгло. Готовятся, будь они неладны. Хорошо если жилы кому не отворили. Со своими они так не поступают. Сколько раз видено. Покончить бы с этим наконец, но тут уж как свезёт, преследователи всякого уж попробовали, не дураки, коли живы ещё. Это не значит, что нужно отступиться. А вот постараться придётся. Далла оскалилась и протянула левую руку. Тонкие пальцы Розалинды показались почти такими же горячими, как раскалённый металл. Скрипнув зубами, Далла сжала их и постаралась собраться. Вокруг них пара голосов уже затянула нараспев славословия в честь «солнца на склоне», чем бы оно ни было. Эти слова волшебнице тоже были знакомы. Отчего-то, стоило им с Розалиндой взяться за дело, кто-то из их спутниц непременно вспоминал это самое солнце, и вскоре истово молились уже все. Чаще в их адрес поминали только какой-то уж совсем неведомый «огонь над бездной». С берега долетел громкий хлопок. Прибрежные заросли рухнули, будто под взмахом гигантской косы. Одна полоса, за ней вторая и третья. Ни вскрика, ни проклятия, только кровь обильно замарала полёгшие травы и ветви. Удалось? Сокрушив робкую надежду – когда же перестанет она являться и бередить душу? − снова взвыло пламя. Да, пиромант-преследователь возлюбленным огня не был, но уродился тем ещё баловнем судьбы, а злость, как это водится у избранников пламени, придавала ему сил. В этот раз задымился борт расписной баржи, вспыхнул один из плетёных щитов, за ним затлел второй. На пузырящейся воде заплясала неуклюже подпалённая посудина. С берега, должно быть, кажется: победа близка, нужно только повторить успех. Всего один раз. Как бы не так. Занявшиеся было щиты на правом борту погасли и засмолили струйками дыма, стоило Далле взглянуть на них. А на корме кто-то уже принялся выбивать ритм. Не на огромном, обтянутом кожей неизвестного животного барабане, с чьей помощью женщины, бывало, направляли баржу. На закопчённом боку чадящего зелёным едким дымом котла. Почти пустого, если верить звуку. Это подействовало. Баржу начало медленно разворачивать носом к правому берегу. Будто неповоротливое деревянное чудище изволило обратить свой взор к посмевшему кусаться мелкому гнусу. Намалёванные на носу судна выпученные красные глаза и правда будто бы искали цель. Искали жертву. И они её нашли. Смотреть этими глазами, продолжая видеть и поверх плеча пленницы, Далле всё ещё было непривычно. Взор вселившегося в баржу духа застилали кровь и ярость. Его окутывало жуткое молчание. Он был стар и могуч, не метался и не вопил, не искал свободы. Там, где он был сейчас, ни пищей, ни почтением его не обделяли. − Я вижу, − сообщила Розалинда. − Видишь? − Вижу, − откликнулась Далла. Горящие страхом тени бросившихся врассыпную преследователей трудно было не увидеть. Они уже усвоили, чем им грозит разворот баржи к берегу. Нужно спешить, пока не убрались они подальше. Не так далеко простирается взор заточённого в барже духа, как хотелось бы. − Не зевай, − поторопила Розалинда. Её правда. И всё равно на то, чтобы примериться, Далле понадобился один вдох. Потом ей это непременно припомнят. − Направляй, − на выдохе велела она. Злую усмешку пленницы ни к чему было видеть. Сколь угодно могла она быть подневольной, но жечь и разрушать любила со всей страстью безумной девы. Крики поднялись в безоблачное небо стаей птиц. Вогнать огонь в чужую кровь, через взгляд нарисованных глаз пузатой одержимой баржи... о таком не говорилось в книгах, и даже тени жуткой сплетни не добиралось до слуха питомцев садов и чертогов. До этого пришлось дойти самим, под дикарские молитвы, ведьмин смех и вкрадчивый шёпот заклинателя духов, через злобу и отчаяние, изнемогая от боли, проклиная весь мир и друг друга. Они добились успеха, пусть и не научились любить. Жаль только, что достать удалось не всех. Опять. Не повторить им первой своей оглушительной победы, пуганый пошёл разбойник. Назвать их солдатами Далла не могла, чьим бы именем они ни прикрывались. Что ж, если все вокруг заснули и видят кошмарный сон, в котором шурин покойного старого императора занял престол и заключил союз с некромантами Хайдены, продав им священные курганы Ночного поля, бросив на произвол судьбы Аларесс и Милетту и оставив последних защитников гибнущих восточных провинций держать безнадёжную оборону в окружении голодных мертвецов... если всем привиделось, будто именем государя и интересами государства прикрываются грабители, насильники и убийцы, а справедливости можно дождаться только на суде богов... Далла умрёт, но пробудит, кого сможет, от этого кошмара. Случалось, и она начинала сомневаться. Путаться среди снов и яви. Но мгновения слабости покуда были недолгими. Силы её скромны, даже теперь, когда благосклонность воды с ней. Но все они, до последний искры, пойдут на то, чтобы развеять этот затянувшийся кошмар. Настоящий государь существует. Он не привиделся Далле во сне, вместе с честью и победами. Он не давал волшебнице разноцветную соль, и зверь под его седлом не был никогда некромантом, созывающим на головы людей нежить из окрестных могил. Не было похода в захваченное десять лет назад графство Нерат, не было проклятия чародея. Было ранение, полученное над звериной ямой, и был архимаг, швырнувший её на путь ветра за мгновение до того, как дотянулось до Даллы пышущее лихорадочным жаром щупальце госпожи боли. Она спускалась в яму, чтобы задушить зверя в объятиях, но задушила или нет, Далла не знала. Знала только, что ныне государь в плену. За Дагой, далеко к востоку, там, где готовится к осаде, не зная, что за спиной уже враг, армия во главе с Кайном Десмером, который ещё не знает, что унаследовал отцовский титул, оставшись на весь белый свет один. В смерть Лето Харона Далла верить отказывалась наотрез. Он жив, и если не успеет ему на выручку лорд Десмер со своим войском, то Далла доберётся туда сама. Непременно доберётся, ведь кроме плавников у неё теперь есть и крылья... − Очнись, − окликнула Розалинда. Убаюканная тишиной и спокойствием – враг бежал, победа одержана, − Далла вздрогнула и открыла глаза. Она была уверена, что окликнула её пленная пиромантка. Но рядом её не оказалось, и в руке осталась лишь тень жара. Гнев и страх мгновенно подняли головы. Это случалось уже не в первый раз. Куда исчезала пленница, Далла так и не смогла узнать. Сколько ни спрашивай – та лишь смеялась: куда, мол, я от тебя денусь, великая и непобедимая? Но ведь куда-то девалась она, как сейчас! − Ты задремала, − молвил тем временем Чакайд, на плече которого покоилась рука волшебницы. − Видела добрый сон? − Где Розалинда? − не слушая его, спросила Далла. Он вздохнул. Устало, словно измученный любопытством ребёнка родитель. − Там она, − сказал, указывая в сторону носа баржи. И, надо же, она действительно была там. В промокшем платье, с опавшими и потемневшими кудрями, сидела Розалинда на своём обычном месте. На низенькой табуреточке, по-старчески сгорбившись и опустив ноги в лохань с водой. Далла вздохнула с облегчением. Всякий раз, как пиромантка исчезала из поля зрения, забывалось: после их совместных упражнений у неё почему-то непременно отекали ноги. Бывало такое и с Даллой, но не с тем неотвратимым постоянством Ведьма Бара, та самая, что, колотя в котёл с отравой, заставила развернуться баржу, говорила: сердце у пленницы плохое, сломается она скоро, если и дальше загонять её, как лошадь. Далла не знала, верить или нет, ведь на боль Розалинда никогда не жаловалась, а плохое сердце непременно должно болеть... но как бы ни было там, остановиться ни одна из них уже не могла. − Видела добрый сон? − настойчиво повторил свой вопрос Чакайд. Вот старый чёрт, не отступится никак. Который раз уже спрашивает, и что на это отвечать? О каких снах ни рассказывай ему, виденных или выдуманных, ему всё было мало. Что он хочет услышать? Далла взглянула на маленького шамана, но разглядела не сразу, отчего-то расплывалось его лицо у неё перед глазами. Исчез бы, хоть на время, вместе со своими вопросами. Но нет, вот он, смотрит внимательно, ответа ждёт, а вокруг женщины уже взялись оттирать палубу. Очень спешили. Добрый сон... кажется, последний такой Далла видела перед тем, как очнуться в Водных садах и в первый раз обнаружить в постели рядом с собой человека по имени Руслан. Он был воспоминанием государя, вечность назад посланным на поиски изменников. Этого могло не быть вовсе. Но, обнаружив его рядом с собой, волшебница так испугалась, что мигом позабыла не только о сне, но и о том, на каком оказалась свете. Молчание затягивалось. Далла собиралась уже подняться и подойти к Розалинде. Ей нужна свежая вода, и забортная не годится. Странно, что до сих пор пиромантка ещё не потребовала помощи... уже и следы стычки были смыты, только что обгоревшие щиты по правому борту никто не спешил заменить. – Долго ждём, – вздохнул вдруг Чакайд. – А время-то на исходе. Прости. И ткнул пальцем Далле в середину лба. Легонько так, будто призывая растерявшуюся ученицу собраться и хорошенько подумать. До сих пор такого он себе не позволял. Отшатнувшись, волшебница наткнулась спиной на решётку клетки и в изумлении воззрилась на него. Позади тихо заворчали, а из головы вдруг сбежали все мысли кроме одной. Сон. Добрый сон... она видела добрый сон? Она хотела бы... но... − Постарайся не умереть, − скорбно склоняя голову, попросил Чакайд. Кто мог бы умереть от одного прикосновения? Больше шаман ничего не сделал... Кажется, погибая, преследователи не кричали так, как закричала Далла. На их место уже завтра явятся новые, а если нет, пиромант ещё жив. Зная эту братию, приснились там ей Карр и Авет или нет, волшебница не сомневалась: он вернётся. Даже один. Но, заслышав такое, мог испугаться и обезумевший возлюбленный огня, не то что этот щучий сын. Самой Далле вдруг показалось, что сейчас лопнет у неё сердце от накатившего ужаса, а лёгкие уже вытянуты сквозь выломанные рёбра, и бессильно трепещут, опадая зачатками кровоточащих крыльев. Такую смерть обещала ей госпожа Анаит Рибан, пока Далла стояла перед ней на коленях, уткнувшись лбом в пол. Не от большого преклонения. Просто было ей тогда всего четырнадцать, и тело после долгих мучений отказывалось служить и сопротивляться неизбежному. Такую смерть обещала мэтресса Рибан своей тогда ещё будущей ученице, которую отказывалась звать по имени. Красного орла на спину посадить, так она сказала. Если только не... Не что? Вынырнув из наваждения, Далла обнаружила, что её изо всех сил прижимают к палубе. Небо кружилось перед глазами, и солнце было в самом его сердце. Оно выжгло волшебнице глаза до кровавых слёз и не оставило на крик ни глотка воздуха. – Открой клетки! – кричала Бара. Трудно было не узнать её хриплый, срывающийся голос. Не проходила даром отрава из котла, наверняка вот-вот дойдёт и до кашля с кровью. – Светло ещё! Рано! – отвечали ей. – Открывай, говорят, потеряем всех! Клетки. Далла успела удивиться, услышав о них. Её хотят скормить собакам, которые в тех клетках сидят? Но зачем, ведь они и так не голодают... они не станут есть, а убить её можно и так. Поперёк солнца мелькнуло встревоженное лицо Розалинды. Это должна быть она, вот обруч у неё на шее. Тот самый, в два пальца шириной. Чакайд обменял его на неведомые каракули в день своего прибытия. Только теперь по всей поверхности нелепого украшения змеились те самые каракули. Двойная строка неведомой бессмыслицы. Прочитать бы их... но мешала кровь. Рана дважды опоясывала шею пиромантки, роняя последние капли жизни. Чёрная кровь заливала Далле глаза. Нет. Быть не может, кто её, когда, как? Нельзя, она нужна, она должна жить, должна... Рука Даллы, потянувшаяся было к Розалинде – как только высвободить удалось! – бессильно упала. Её тут же перехватили и прижали к палубе две женщины. А пиромантка, презрительно скривив губы, растворилась в воздухе. Страх и гнев придали сил Далле. Пусть не нашла она союзников, кроме этих дикарей, пусть всё, что она может – пугать карателей и разбойников по берегам реки, но отнимать её законную добычу не смеет никто. Даже смерть. – Ещё немного, − перекрывая голоса женщин, возвестил Чакайд. − Да поможет нам ненасытная бездна и солнце на склоне, ещё немного! Под звуки его голоса мгновенно улеглись все чувства, заставив обмякнуть. «Немного чего?» − хотела спросить Далла, но, словно выхваченная из воды рыба, только разевала рот в поисках пропавшего голоса. Женщин с себя она уже во второй раз едва не сбросила. Госпожа Анаит улыбалась ей. Когда-то её улыбки приводили Даллу в восхищение. Наставница мудра и прекрасна, она всегда добра и терпелива. Словно любящая мать... Ложь. Снова глупый сон, в котором затерялись тени красного орла и чёрной семихвостой кошки. Там, где солнце, не выдержав, отступило к закату, на волшебницу навалилось что-то тяжёлое. Вот-вот затрещат кости. У горла веяло горячим и влажным. Крепко пахло зверем. Рука на плече у Даллы была тонка и холодна как лёд. Лёд был и в глазах улыбающейся мэтрессы. Она никогда не учила меня тому, во что не верила сама, промелькнуло молнией в памяти Даллы. Она никогда не требовала того, на что не была способна сама. Справедливость? Конечно, в дурмане лживых снов так и должно было казаться очарованной девчонке. На деле из этой девчонки всего лишь творили удобный, привычно лежащий в руке инструмент. Для дел, которые со временем оказались ниже достоинства прекрасной госпожи Рибан. Лица коснулось что-то отвратительное. Будто висящая в воздухе осенняя паутина. Сквозь лик наставницы проступили другие черты. Трудно было вообразить кого-то, способного затмить красоту Анаит Рибан... но это существо не оставляло ей ни единого шанса. Мужчина перед ней или женщина, Далла не знала. Видела только чёрное кольчатое тело в протянутых к ней руках. Длинное, как плеть наставницы, и столь же мерзкое и страшное. Тварь влажно блестела и судорожно подёргивалась, а Далла не могла двинуться с места. Стояла, приоткрыв в изумлении рот и уставившись в глаза шагнувшего ей навстречу сквозь призрак наставницы существу. Глаза у него были розовыми. А в руках вместо отвратительного паразита уже блестело ожерелье из серебряных звеньев. Подарок госпожи. Полученный давным-давно, и так же давно потерянный. Двух дней не успела проносить. Как стыдно было, когда пропала подаренная наставницей драгоценность! Но, кажется, мэтресса нерадивости ученицы и не подумала огорчиться. Далла вспомнила это, видя над собой расцвеченные закатом облака, слыша молитвы, брань на берегу и стук бьющих в щиты вдоль бортов баржи стрел. Зарокотал на корме барабан. Накренилось грозно пылающее небо. И в горло Даллы впилась множеством зубов боль. Они всё-таки открыли клетки. Последним, что она увидела, был блеск металла. На свинец не похоже. Но и не олово. Не расплескалось по палубе, не обжигает кожу. Не пиромант прислал. Тянется к самому небу длинной цепью из окровавленных звеньев. Будто из истерзанного горла Даллы вышла, вместо крика. Меняет цвет вместе с угасающим днём. Или это всего лишь золотистая лента? Что-то похожее Далла уже видела... но где? На место приливу сил явились слабость и безразличие. Похоже, она недостаточно старалась, и всё-таки умрёт. Наверное, это печально... а может быть напротив – к лучшему. – Скорее, скорее! – в сгустившейся темноте подгоняли наперебой Чакайд и Бара. – Берите сколько унести получится, сбрую проверяйте и прочь отсюда! Чего они кричат... что брать, какая сбруя... здесь нет ни одной лошади. Живых лошадей окрест только у присягнувшего новому императору воинства отыскать и получится. Не говорят же шаман и ведьма о... Взгляд Даллы прояснился, когда небо перечеркнула первая крылатая тень. Клетки и правда открыли, и не было больше в них псов. Потому что не псы это. Привели с собой из южных болот маленькие дикари не кого-нибудь, а драконов. Маленьких, глупых и злобных, но послушных. Днём они, притворившись собаками, тихо сидели по своим клеткам. А вот ночью... ох и доставалось от них правому берегу. Столько убито, столько попорчено, что облаву заслужить с лихвой хватит. И собирали ведь. Только первые две были разгромлены той же ночью, и найти удалось одни хрупкие кости среди молодой травы. Эту дрянь Бара сварила, разобравшись в каракулях, которые принесла Далла. Она долго, как говорят, толковала с каким-то сомнительным типом в порту, ещё дольше – пропадала где-то в городе, вернулась впотьмах через четыре дня, в сопровождении семи носильщиков и даже слишком довольная. Потом она долго помешивала в котле, что-то напевая себе под нос, и отгоняла любопытных прочь, пока не повалил от варева едкий зелёный дым. Тогда уж отступили даже самые любознательные. Зелье похоже на жидкость, что извергали из пастей драконы. Пахнет она определённо так же. А от ведьмы ей досталась зловредная способность – ползти и набрасываться, разъедая всё на своём пути. Они продолжали покидать баржу, одна за другой. Им вслед летели огненные стрелы с берега. Закричал один дракон, другой... запахло гарью: запылало сразу три щита вдоль борта баржи. К волшебнице никто не приближался. Брать её с собой не собирались. Да она и не пошла бы. Одиночество не пугало: Далла знала, что Розалинда тоже остаётся. Она презирала свою похитительницу, пряталась от неё, но не могла оставить. Уйти им придётся вместе, кому-то сначала, кому-то следом. А пока осталось наблюдать за стремительными тенями и удивляться: почему драконьи наездницы ввязались в чужую войну? Какой в том у них интерес, и куда они подадутся теперь, когда их плавучий дом вот-вот превратится в погребальную лодку? Ответы на свои вопросы Далла больше не надеялась узнать. Ей оставалось недолго: засевший в просмолённом дереве дух, чуя близкую свободу, заворочался, заворчал. Что-то почудилось в нём знакомое. А внутри поднимался, грозя поглотить, жадный огонь, и было это чувство таким... привычным? Она ничего не знала об огне. Он никогда не отвечал ей. Никогда не... Палуба вспыхнула, когда сгинула в надвигающейся ночи последняя драконья наездница. Вспыхнула прямо под пальцами Даллы. Кружась посреди реки, словно в невидимом водовороте, баржа гибла. Бежала прочь подступившая было темень, поблек тонкий серп ночного светила. Солнце на склоне, отец одиночества, не пожалел для волшебницы напоследок света. «Кто такая Далла? − подумала волшебница, не чувствуя прикосновений пламени и опоры под собой. − Разве это моё имя?» «Длинное у тебя имя. Много чести, − отозвался из глубин памяти насмешкой голос мэтрессы. − Будешь Даллой. Так звали мою подружку. Такую же беспросветную дурёху, как ты.» «Но я не Далла. Я...» Темнота вместе с небом рухнула ей навстречу. Мир перевернулся, роняя её в бездонную высокую бездну. А где-то внизу стонала, ломаясь, речная баржа, и распахнулись над ней огненные крылья. Мир перевернулся и распадался где-то далеко внизу, производя на свет огонь. «Почему не больно? Почему ничего не чувствую?» Огонь плескался за спиной, и протянутая рука выглядела от вороной чешуи обгоревшей. Раньше чешуя была серой, как у плотвы. А потом огонь погас и наступила ночь. Застывшую среди пустоты Даллу оглушила тишина. Выходит, это и есть смерть? Насмехаясь над наивными догадками, впереди качнулся крохотный огонёк, и ноги Даллы сами пришли в движение. Она шагала через темноту навстречу свету, и с удивлением замечала изменения. Она была одета в красный балахон старого ордена пиромантов, а на руке её, вцепившись в чёрную чешую, восседала, доставая роскошным хвостовым оперением до земли, огромная птица. Почему-то не было сомнений: это существо и было тем духом, которым была одержима погибшая посреди Даги баржа. − Огонь над бездной вод! − донеслось откуда-то. Голос Чакайда. − Огонь над бездной... огонь... огонь... − подхватили голоса маленьких женщин. Как будто обступили они растерянную волшебницу, прячась в темноте. Какой огонь, какая бездна вод... и когда же кончатся у неё вопросы? Из-за левого плеча её, будто в ответ на всё недоумение мира, выскользнула тень. Поравнялась с волшебницей, и обернулась вскоре тем самым человеком по имени Руслан. На этот раз он был облачён в сверкающий чешуйчатый панцирь, набранный из множества разномастных монет. − Я бы поздравил тебя с возвращением, − сказал он, взяв её под руку, − но, кажется, ты всё ещё не с нами, мудрая Розалинда. Розалинда?.. «Это моё имя. Я – Розалинда», − отозвалась память. А впереди на маленьком круглом столе горела масляная плошка и возвышалась огромная чаша из перевёрнутого черепа. Вокруг стола сгрудилось три кресла. За высокими спинками двух из них маячили тени. Привычным жестом усадив птицу на жёрдочку по правую руку, Розалинда опустилась в одно из кресел. Дело за малым. Дождаться остальных гостей. А когда они вместе осушат чашу на столе, их ждёт работа. Тяжёлая, но, буде на то воля богов, недолгая. Двойной шрам опоясывал стройную шею Розалинды. Боль ушла.