Торкиризируясь

Тайка встретил его смотря серьезными глазами, а сам приглашал посмеяться, цепляя ногой, словно ставя подножку. Крис закусил нижнюю губу, посмеивался, потолкал Тайку плечом. -Как идут съемки, Тайка? -Очень хорошо. Работы для Локи все-таки нет. -Он может уезжать? Тайка не отвечает, затаенно улыбаясь показывает на мобильном короткое видео. Тор кидает серебристую крышку от алкоголя, Локи, не смотря, ловит и тут же выходит из образа, и Том кричит в камеру: «Я поймал, вы видели это, видели?!» А Крис, игриво усмехаясь, говорит в камеру: «Чувствую, что будет поцелуй. Это так мило». Крис не знает, как реагировать, а Тайка, деловито засунув телефон в карман быстро ответил: -Нет, будет до вечера. -Окей. Тайка тоже изменился. Крису кажется, что режиссер знает, ему, Крису, хочется быстрее увезти Тома домой, потому что там будет ужин и постель в последнюю их ночь перед расставанием. Хотя, вряд ли таки знает, слишком Тайка закуклен в собственной значимости и само-восхищении. Крису эта мысль понравилась, и он решил пошутить так перед Томом. Впрочем, у него не получилось. Потому что как только он увидел Тома, то все светлые мысли и эмоции улетучились из головы. Том сидел, уже в костюме Локи, на барном стуле, а рядом сидел парень, ведущий одного шоу и друг Тома, Закари. Что-то проговаривал, шумел плечами, и (ах ты сучара) два раза погладил его по колену. Пальцы его, поглаживающие, мерзкие, прошлись по телу Тома через кожаную штанину, а Том сидел и улыбался. Широко и расслабленно. Подставлялся даже, если не телом, то энергией своей, словно вместо бледнокожего-темноволосого Локи, Крис мог видеть золотистого кота внутри, который щурился игриво, подставлял голову и бока под пальцы Закари, намекал на большее, приглашал к взрослым играм, чуть мордашкой не терся об плечо. Крис ощутил, что он обледенел с ног и до головы, не двинешься и не произнесешь ни слова. сердце стало медленным от льда. Тому этого кажется мало, он подкрепляет свои намерения, спрыгивает с барного стула и подает руку Закари, точь-в-точь молодой студент английского колледжа, который впервые ухаживает за красавицей, надеясь, что они вместе пойдут на выпускной. Крис не мог ждать, когда они уйдут вместе, прикасаясь плечами и посматривая друг на друга с улыбкой, в которой может быть спрятано обещание будущих игр, ушел в сторону, занять себя чем-то, руки, мысли. Однако ни разум, ни сердце не занимались, возвращались к Томасу и все чудилось, что если он не остановит его сейчас, то может найти его, выходящего из гримерки с Закари, с румянцем на щеках, с размазанным гримом, пахнущего чем-то влажным, стыдным, горячим. -Хей. Как дела? Локи удивленно оглядывается, поднимает руку в приветствии. -Мы все-таки сняли сцену. Теперь еще пара дублей. Ты здесь или уезжаешь? -Здесь. Мне надо кое-какие документы просмотреть. -Прекрасно. А Том тут же отворачивается. Спина ровная, задница обтянута кожаными штанами, ноги поставлены широко, костюмерша поправляет ему рукава и они тихо о чем-то переговариваются. Интересно, что он никогда не ревновал Тома к женщинам, хотя тот никогда не говорил ему о своих предпочтениях, а поэтому Крис не мог быть уверенным в его желании строить отношения только с мужчинами. Впрочем, после того что было между ними и всех этих недель, когда они шаг за шагом приближались друг к другу, узнавали души и тела, изгоняя стыдливость и становясь максимально откровенными, он мог с уверенностью сказать, что если кто и зажигал интерес и огонь в Томе Хиддлстоне, то это были мужчины. Мужчины высокие, с разворот плеч и крепкими мускулами, именно такие могли заставить его краснеть, растекаться от ощущения их близости, вызывали желание ухаживать за ними и с наслаждением принимать их внимание, и кажется, что никогда ему не будет достаточно числа мужчин, хоть десятки вокруг. Он мог флиртовать с ними, так открыто скрываясь, что это становилось тайной работой для наблюдающего Криса, ядовитым, тревожным искусством из-за которого он, не имеющий никакого права на собственничество, тем не менее страдал каждый раз замечая его несдерживаемые эмоции рядом с мужчинами. Очень скоро Крис понял, что совсем здесь не к месту. Техническая команда отвлекалась на него, предлагая грим и костюм и пытаясь понять, когда будут съемки с ним. Это привело к тому, что он уселся на улице и отправил сообщение Тому, спрашивая, можно ли ему ждать его дома. Том ответил спустя полчаса коротким «да», и Крис уехал. В арендованном кинокомпанией доме он заказал мясо для стейка, рис и зелень онлайн. Поминая, что Тому нравится «Джемисон», он заказал и его тоже. Чем ближе вечер, тем больше на него накатывала безнадежность и злоба, которые перемежались с тоской и раздражением. Он начал понимать, что скорей всего Том приедет поздней ночью, примет душ, и ляжет спать. А рано утром соберет вещи и уедет в аэропорт. Его начало крутить и выжимать, сил не было сидеть в чужой неуютной кухне и смотреть на шипящее мясо. Что-то нужно было делать, его тянуло, чуть ли не бегом хотелось броситься, либо махать руками, двигаться всем телом всеми мышцами, но куда мчаться, что делать, Крис не знал. Ближе к одиннадцати ночи ощущение безвозвратно уходящего времени стало физически невозможно терпеть, и он поехал в павильоны. К его острому блаженному чувству (даже волосы зашевелились на голове), Том был там и бессильно сидел в костюме Локи один на диване. Вытянув длинные ноги, сгорбившись, смотря в пол. Дав пять нескольким знакомым широкой ладонью, он медленно подошел к Тому и молча сел рядом. Они сидели, и он физически мог осязать, что Тому не до флирта и не до мужчин, он был утомлен и выжат и позволил себе быть уязвимым, показать, что он устал. Через двадцать минут теплого бока его и жалости к нему, когда Крис делал вид, что смотрит в телефон, он мягко толкнул его: -Пойдем в машину. Я тебе массаж сделаю. Том смотрит на него удивленно. В нем уже мало от Локи, трикстер спадал с него змеиной старой шкурой в этот последний день. Выглядывал из-за чужой бледный англичанин с низкой самооценкой, колоссальной работоспособностью и желанием чужого внимания, затянутый в темный камзол и с черным париком. Затем он слегка жмет плечами и встает послушно. Крису неприятно и раздражающе пока они идут к парковке, Том все более и более чужой, вроде и рядом, в Австралии, а все равно будто уже улетел в другую страну и ожидает начала новых съемок с раннего утра. В машине, которую он предусмотрительно поставил в самое глухое место, он привычно обнимает Тома за талию, целует жадно. Валит на заднее сиденье и, не нацеловавшись, сдирает ширинку вниз, опускается. Том пока вялый, но уже задыхается вздохом, наслаждается массажем опытного Криса. И вдруг отталкивает за плечи и Крис с удивлением поднимает голову. Несмотря на маленькое пространство они научились друг к другу приспосабливаться моментально, гибко, пластично, обоим удобно. Том тянет его к себе и Крис понимает, вспыхивает от наслаждения, он и сам хотел попробовать. И резко дернув он опускает все заднее сиденье назад, и они разворачиваются друг к другу, асгардец с магически нежным ртом и светловолосый митгардец в спущенных темных шортах. Взяв в рот аккуратную головку Тома он вздрагивает и резко выдыхает носом, потому что Том одновременно взял его в рот, тянет, посасывая, засовывает язык, заглатывает. Ощущение наслаждения настолько сильное, что в какой-то момент Крис полностью забыл про член Тома и только держал его во рту, забывшись, наслаждаясь горячим ртом сладкого своего парня. Затем резко вспомнил и начал наверстывать. Ощущения были невероятными, физически он томился так сильно, будто ему делали впервые минет и он был подростком с горящими гормонами, а ментально он наслаждался невероятным ощущением члена любимого человека во рту, которому он доставлял кайф, который постанывал и мелко толкался ему в глотку, заставляя наслаждаться таким (как думал раньше) не мужским принятием в себя. В какие-то мгновения ему странно показалось, что он растянулся в машине змеей, обвился кольцами и начал поедать самого себя., потому что на каждое его движение ртом и языком, его объятье горлом он ощущал сам, точь=точь самого себя ласкал. Том начал кончать ему в рот первым, и так как Крис был сверху, опираясь локтями и коленями, то проглотить ему было легче, чем Тому, который чуть не задохнулся. В итоге он его перевернул и последние ощущения оргазма были смазаны не совсем сексуальным действием, мягким похлопыванием и вытиранием рта Тома. Затем он тихо посмеивался и ежился, мял опадающий член, остатки оргазма растекались золотисто, простреливая в паху и бедрах, расслабляя тугой ком в душе. Целовал быстро и мягко в сжатый угол шеи и плеча, в концентрированный, томный и влажный угол тела, заполненный сладким потом и запахом. Закрывая глаза и растворяясь в его аромате. Его вырвали довольно быстро, смотря в затуманенные глаза Тома, которые он видел в темноте машины в глухом углу парковки, ему пришлось прийти в себя и подтянуть легкие шорты. Локи приводил себя в порядок, поправлял волосы и долго и внимательно осматривал костюм на груди, не остались ли следы их обоюдного «массажа». -Ты придешь домой? Том бросает на него странный взгляд. Никакой зелени трикстера в его взгляде практически не осталось, только серый режущий, неприятный, осколчатый холод глаз Тома Хиддлстона. Затем он прячет взгляд и снова осматривает костюм. -Да. Как только Тайка отпустит. Крису слышатся гудящие моторы за машиной, будто рядом работают реакторы. Прислушиваясь к ним он, наконец, вдыхает воздух и спрашивает: -Во сколько твой самолет? И Том не оставляет ему никакого шанса, никакой надежды. Он ставит точку, которую Хиддлстон подготовил ему давно и хладнокровно. Кто сказал, что Тому нравится Крис? Что он хотел этой бромантики и флирта? Что он хотел медленного приближения их друг к другу, змеиного медленного вылизывания своего золотистого и крупного мужчины? Судя по быстрому его заказу билета на самолет на следующие съемки (ни дня и ни минуты лишней в Австралии, где все закончилось), он никогда не ожидал продолжения, не требовал от вселенной времени попрощаться и сказать своему любовнику слова, которые могли бы их смирить с разрывом. -В 5 утра. Крис молчит смотря в пол своей машины. Ему стоило бы привыкнуть к темному ожиданию разрыва после такого оглушающего оргазма. -Я могу тебя проводить? -Крис… Ох. Лучше не надо. Том наконец привел себя в порядок и уверен, что нигде нет мужского семени, которое может его выдать. Теперь он смотрит на светлое пятно в конце парковки, где горят спасительным огнем огромные двери павильона, где продолжаются съемки последних дней фильма. И не смотрит на него. Крис подавляет вздох. Он может понять Тома более чем. -Но я могу встретить тебя дома? -Да. И Крис остается в машине. Их очередное прощание крайне смазано и неудобно, уж лучше бы не было такого. Непонятно зачем он едет теперь к нему домой, ведь совершенно ясно, что Том приедет на пару часов и будет спать, либо собираться. Но он даже не выходит из машины, оставаясь в темноте парковки, и смотрит в спину своего английского парня, уже бывшего, уже временного, уже единственного, и заводит мотор, чтобы ехать в их единственный дом. В доме ему легче дышать, так как он смог пойти на поводу своего характера и поехать в павильоны и он действительно счастлив, ведь сиди он здесь, не зная когда приедет Том, чтобы уехать в аэропорт, он бы сгорел на месте, сжег бы себя самопоеданием и самозлобой. Даже зная, что Том физически будет не в состоянии ужинать с ним, и, скорей всего, уже перекусит закусками в павильоне, он все равно готовит мясо с зеленью и даже выпивает виски на дне стакана. Светло-золотистый напиток обжег горло и временно снял напряжение. Затем Крис провел больше часа, смотря в потолок и пытаясь представить, смотрел ли Том в него лежа тут один и о чем он думал. Ощущение пусто проходящего времени уже прошло, оно уже не задевало физически его тела своими зубристыми боками, не царапало, не резало мелко, после его поездки и оргазма в машине на темной парковке, теперь оно проходило более спокойно, хотя и тяжело. Крис не мог думать и не мог чувствовать ничего. Ни о Томе, ни о Эльсе, ни о детях и братьях. Он просто смотрел в пол и ощущал темное, физически форматированное время, переворачивающееся, мерзко ползущее мимо. Ночью, наконец-то, прошумела машина, долго стояла на улице, и хлопнула дверь. Том пришел. Крис вышел в коридор ненормально домашним, в раздраенной футболке и шортах и с огромной ложкой в руке. Том выглядел усталым, даже темные круги были под глазами, и он выглядел не таким выпрямлено –прямым как всегда, с трудом снял туфли, просто наступив на задники, что обычно он никогда не делал. -Будешь ужинать? Том смотрит ему в лицо, прислонившись к косяку, отдыхая. Он, конечно же, не хочет ужинать, он хочет лишь пойти в душ и собрать вещи, чтобы успеть поспать пару часов, но он также не может отказать Крису. -Конечно. Спасибо, Кристофер. Он улыбается фальшиво вежливой улыбкой. Кристофер. Вот как его называют, отталкивая максимально, когда им осталось несколько часов. Крис сминает свое эгоистичное самолюбие, придушив за чешуйчатую шею и уходит вбок, к столу. Часть гостиной с барной стойкой выглядит уже родной, как дом. Тома нет очень долго, около получаса и затем он спускается и Крис отмечает, что волосы у него сухие, а значит он собирал вещи, но не принимал душ. Том садится лениво и грациозно, как большая кошка, тянется медленно вверх и затем лениво кладет руки на стол, а голову на них. Крис разложил рис с манго и жареные куски мяса. Том ковыряет, ест чуть ли не через силу. Крис не выдерживает: -Я тебя провожу? Он пытается говорить уверенно. Без вопросительного знака, но не очень получается. Том очень долго смотрит в тарелку и прокатывает брокколи по ней снова и снова, и только через гребаную вечность отвечает: -Лучше не надо, Крис. Он продолжает ковырять вилкой в мясе, которое Крис жарил тоже вечность, пока ожидал его. Том не смотрит на него. -Слушай, ты же не можешь игнорировать происходящее. Давай поговорим о твоем отъезде. Он молчал. И Крису стало все равно. -А как насчет твоего флирта прямо на моих глазах? Как насчет вылизывания этого Закари? -Я его не вылизывал. – очень сухо ответил Том и окончательно отложил вилку. Он не смотрит на него, только в тарелку. -Значит флирт ты не отрицаешь. Посмотри на меня, скажи что-нибудь, скажи, что это не так. Заказал билет сразу же. Скажи, что не нашел уже кого-то, пока я тут, черт побери, рядом. Пока мы занимались сексом в машине. Том начинает говорить медленно, сдерживаясь и Крис весь обратился в слух. -Ты жалел меня на обеде, когда Лиам позволил себе грубое выражение. Но странно, что ты не понимаешь, Крис, его слова и поведение это мелочи, ничто для меня. Но то, что ты делаешь со мной... Это серьезно и это не мелочь. Начав все это, это землетрясение, которое опустошает меня, делает по настоящему, искренне больно. -Том качает головой. -Ты не понимаешь, как у меня внутри горит. Поэтому я уезжаю быстрее, чтобы уже не ждать тебя дома утром и ночью. Я возбужден постоянно и мне стыдно и страшно на работе, что кто-то это поймет. Теперь я знаю каков ты, когда наедине, и это все, о чем я могу думать. Он отошёл от него, встал спиной, наверное, в попытке остановиться, успокоиться, но не мог уже. И резко повернувшись, высокий сильный и напряжённый, продолжил: -Не смей ревновать меня, ты не имеешь на это право. Ты начал все это без моей просьбы без моего намека, ты сдвинул камень и скатил его вниз и теперь этот камень сметает все, причиняет боль мне! В первую очередь мне. Тебе выгодно конечно, -задыхаясь он сжимал кулаки, -Вот это все. Потакать неожиданной похоти и быть со мной здесь и сейчас, говорить слова... Слова, от которых мне хорошо сперва, как наркотик, а потом плохо. Я вижу твои слова во сне, они травят меня, опоясывают, высмеивают меня огнем. Ты никогда, никогда не последуешь своим словам, никогда не возьмёшь за них ответственности. Ты веришь в них, но потому что я здесь и тебе это выгодно. Горло ему нервически сдавило, и он уже не мог говорить. Лицо покраснело, а глаза были огромные, ненавидящие. Подняв руку он схватился за горло скрюченной рукой словно пытался удушить себя и наконец вытолкнул последнее, что мог: -Не смей мстить мне, что я ухожу раньше. - Он хрипел и слова с трудом проталкивались сквозь сжатой спазмой сухое горло. -Ты будешь счастливо принят любимыми, а я останусь с воспоминаниями. О, лучше бы их не было! Крис покрыл расстояние между ними в пару прыжков, схватил его за талию, плечи и прижал к себе. Том начал бить в бока кулаками, начал по-настоящему вырываться борясь и, словно обезумев, раздирал его одежду. Одна из пуговиц от одежды отлетела до стойки и громко ударилась об стакан. Крис тяжело дыша удерживал его. Один из ударов пришелся по печени и он охнул, но продолжил держать его. Они боролись долго, но в конце Том бил его слабее и вскоре затих, вяло опустив руки. Крис спрятал лицо на его шее. Он мог принять только ответственность во всем этом, жить дальше зная, что когда-то он сделал больно тому, кого любил почти как своих детей, искренне и беспричинно, не ожидая выгоды и ответа, но счастливый тем, что это чувство оказалось взаимным. Что бы ни говорил Томас Уильям Хиддлстон, он никогда не смотрел на их отношения с точки зрения плотской выгоды, потому что щедрое наслаждение между ними оказалось лишь удивительным и приятным открытием. Но Томас был прав, он никогда не думал и не смог бы принять на себя ответственность за все, что он начал. Он никогда не думал и не сможет думать о том, чтобы быть с ним по-настоящему, а не скрываясь в трейлерах и домах. Мысль о том, чтобы быть с ним по-настоящему, рассказать семье о своем любовнике и причинить боль детям, эта мысль была близка к желанию самоубийства. Сладка и пугающа до дрожи, никогда невозможная состояться, так как его натура была того склада, что никогда не принимает возможности сделать больно себе самому. Много лет назад, когда умер их самый первый ребенок и между ними с Эльсой разлилось щелочное озеро, в один из вечеров он подумал о причинении себе боли и, возможно, с смертельным исходом. Но эти мысли исчезли, как и появились, навсегда, его здоровая душа не принимала такой простой выход из ситуации, уж слишком он был сын горящей и буйной земли, он предпочитал жить и стремительно идти вперед, даже если больно. Крис осознал свое сравнение совместной жизни вместе с самоубийством и заскрипел зубами, застонал. Как он любил плечи, запах, неуверенность, юмор и ранимость Тома. Любил, но ничего не мог поделать, кроме как изводить его в последние часы. Мог ли он сравнивать свою любовь к детям с другой любовью? Не мог, ибо только с детьми он был отдающим до самого дна, никогда эгоистичным, всегда пустой в личных интересах, если они не совпадали с детьми. Он не мог их потерять. Именно это было бы равносильно самоубийству. Но и промолчать он не мог. -Что, хочешь меня наказать? Хочешь, чтобы я тебя не провожал, мучился? -Гуднесс, Крис, да открой ты глаза, не вокруг тебя все крутится. Пойми ты, мне тоже больно, тоже! Я не хочу, потому что мне больно. Он говорит слово «больно» раздельно, тянет гласные, поднимает мучительно брови кверху и глаза такие же как тогда, в спортивном зале, когда Крис выговаривал ему всякое, чтобы ударить сильнее, а потом толкнул на пол. -Мне тоже плохо, Том. – Крис пытается говорить тихо и спокойно, чтобы снизить между ними эмоции. Ему дается это с трудом. –Но если я не провожу тебя, то совсем загнусь. Том молчит, отвернувшись. Кажется, он клянет себя на чем свет стоит, свою слабость и податливость, свою уязвимость рядом с ним, свое неумение осадить его, оставить позади. А затем решается: -Нет. Уезжай. Умоляю тебя. Крис, отпустивший его ранее, подходит ближе, наклоняется, чтобы заглянуть в лицо, пытается сжаться, стать менее значимым, менее давящим, просяще трогает руки. Но Том сжимает виски. -Я тебя прошу, Крис. Хочешь на колени встану? Уйди. Уйди! Уйди! Уйдиуйдиуйди! Он кричит на него без остановки и Крис, пораженный и испуганный, отошел от него. Том замолчал. Теперь удушающая краснота спала с лица и он выглядит белым, пугающим, и очень требовательным. -Мне уйти? -Да. – подтверждает он. Ничего между ними не осталось. Ни поцелуев в темноте и при свете дня, среди синей зелени, ни усмешек актеров, подталкивающих их друг к другу, ни разделенных ласк и объятий. Будто не нашел Крис все его скрываемые желания, будто не заставлял потерять свою сдержанность и воспитанность, когда он вскрикивал и матерился, умолял его не останавливаться. Будто не касался пальцами и не смотрел густыми глазами в толпе, видя одного лишь Криса перед собой, никого больше во всей вселенной. Словно не было никогда преданности в этих светлых глазах, обещания, что Крис единственный, что рядом с ним он умирал плакал душой от счастья, готов был всему миру отказать за возможность быть с ним. Крис иногда даже думал, что Том мог бы бросить кино и театр ради него, наивысшая ступень самоотречения его сладкого бледнокожего британца. Крис сделал несколько шагов назад. Том смотрел на него с злобой, ненавистью в темных глазах, сжимал кулаки, тяжело дышал, грудь ходила ходуном. И Крис сдавил весь свой эгоизм. Взял все свои чувства, включая желание давить и добиваться ответа и эмоций, обратить на себя внимание и получить последнюю порцию ласк, смял в огромный ком, сдавил в грязную горку, сплющил и спрятал глубоко в себе. Хотел попрощаться и попросить прощения, но не смог. Махнул рукой и пошел к двери. Ночь была теплой, сухой. Где-то сверху тяжело волновалось небо, дышало низким брюхом. Крис остановился у машины и вдруг увидел снова открытую дверь с темной фигурой на фоне света. Его мимолетная радость, толкнувшая сердце, тут же пропала. Том просто положил его вещи на крыльцо и закрыл дверь. Выставил таки. Жестко и быстро. Вот тебе и чувства. Крис забрал с крыльца свое портмоне и ключи от машины, медленно и вязко дышал, успокаивая себя. А когда сел в машину то вдруг понял, что ему все равно, и Том, с его упрямым злым лицом был неприятен, вспоминать о его теле не хотелось, он ощущался колким, невкусным, раздражающе негативным. Ехал он медленно, насильно контролируя себя, хотя нога то и дело срывалась выдавить педаль газа на максимум. Бросив машину у газона, даже въезжать в гараж не стал, медленно зашел в дом. Под утро к нему, сидящему на диване в гостиной, пришла Эльса. Встала напротив, смотрела острыми глазами, а затем стремительно подошла и потянула вверх, замедленного и потерянного. Крис встал, подчиняясь ей. -Ты ходил в душ утром? Ты ходил? – она требовательно спрашивала, а ее пальцы с короткими ногтями впились ему в шею и тянули вниз, а губы, горячие, полные, исследовали его рот, потянулись к шее. Крис молчал, ощущая, что его ответ оттолкнет ее или унизит. Она обхватила его крепко за плечи, сжала. -Нет-нет, Эльса. - Он взял ее за плечи и ей сразу стал понятен его ответ. Она вцепилась ему в бедро и он, прикрыв устало глаза сказал-таки. -Я мылся снизу, но не весь. Давай я схожу в душ. Она смотрела на него непонятным взглядом, а затем опустилась ниже и взяла его так, как никогда не брала, обхватила полувозбужденный член весь, пососала коротко и сильно, и когда он бесконтрольно дернулся бедрами вверх то не отпустила (как всегда отпускала), а начала двигать головой. И он схватил ее за маленькие плечи, а затем за короткие волосы, позволяя ей, приглашая ее, заставляя углубить. Когда она давилась он отпускал, но был благодарен, когда она возвращалась к нему глотнув воздуха. Затем она сделала то, чего он вообразить себе не мог. Она отпустила его член и начала ласкать его тело. Прошлась по внутренней стороне бедер, лизала нежную чувствительную кожу, облизала выпуклый пупок и прошлась поцелуями вверх. И хотя ему теперь не хватало внимания, которое уделялось члену, эти ласки были столь необычны между ними, что он искренне ими наслаждался. И эта чужая для него Эльса прошлась контуром по левому соску (будто знала, что он более чувствителен) и прикусила его, массируя его пах рукой. Крис выгнулся, слепо выдыхая в потолок, а затем повалил ее на диван и навалился сверху. Двигая бедрами, чтобы войти в нее, он услышал ее невнятное, что она пыталась сказать, через стоны: -Также… тебя… также?… Затем они стонали в ритм на каждый его жесткий толчок. Она была сжата в его объятиях, маленькая, сладкая, обездвиженная. И когда он щедро излился в нее, она сжала его ногами. И после последних искр и дрожи оргазма он неожиданно подумал, что сейчас спустился бы вниз и взял бы Тома ртом, горячего, ждущего, готового взорваться. И он перенес эту мысль-воспоминание в настоящее. -Ты… ты кончила? Хочешь, я приласкаю тебя там? И она медленно отвернула голову от него. Оттолкнула руками без сил, но он сразу откатился. Тяжело дыша, они смотрели по разные стороны. И когда он готов был окунуться в отчаянье, которое пряталось в складках темноты только и ожидая, когда он останется наедине, мягкая рука легла тронула его и Эльса вернулась к нему, положила голову на грудь. Отчаянье немного отступило, словно смутившись, и ему стало чуть легче дышать. Смотря в светлый же потолок от восхода солнца он словно слышал рокот летящих в небе самолетов, сотни летящих в разные стороны машин. И секс был лучшим противоядием, позволившим ему устало закрыть глаза и наконец-то отпустить себя, мгновенно упасть в сон. Странное это было всегда ощущение, словно возбуждаясь против воли с женой, он изменял Тому. А она выискивала следы, неусыпным взором наблюдая за ним, странным возбуждением доводила его до страстного угара, после чего неизменно наступали апатия и опустошенность. Первым с него пропал чужой запах, зато надолго остались новоприобретенные привычки. К примеру, он решил готовить не только мясо для семьи, но и научился умело готовить овощи, говорил новые слова, не используемые им раньше, вспыхнул одобрением при заинтересованности дочки йогой, начал читать детям сказки на ночь. И каждый раз замечая что-то новое в нем, оставшееся от того, кто уехал, Эльса испытывала жгучую ярость, и жгучее же возбуждение. Ему оставалось только соглашаться с этим и зачастую его уводили царапающие, невероятно сильные маленькие руки, которые колотили его, сжимали до боли, гладили, а он принимал эти ласки. Однажды он словил себя на том, что лежит на спине и смотрит в потолок, а Эльса выделывала что-то невероятно хорошее внизу, и хотя его плоть расплывалась и выла от наслаждения, его душа была оцепеневшей, словно в холодном безмолвии, а затем он ощутил слезу, прочертившую раскаленную дорожку вниз. Он ненавидел себя в этот момент так сильно, что хотелось сожрать самого себя в этой пустой, вакуумной тишине и пропасть до последней частицы. Чтобы не осталось ни единой мысли после ушедшего ночью человека, ни единого воспоминания. И в итоге Крис понял. Ко всему привыкаешь. *** -Вставай. Крис обнаружил себя на диване. К его удивлению был вечер. Над ним возвышался Люк. Крис посмотрел на него и отвернулся к спинке дивана. Он вдруг осознал, что это было самое удобное место, эта впадинка, охватывающая его тело и повторяющая комфортабельно все его линии тела, а мягкая спинка дивана перед лицом была достаточно далека, чтобы он не задыхался но и достаточно близка, чтобы у него возникло приятное ощущение закрытости и одиночества. Крис лежал долго, пока к нему не пришли дети. С детьми ему пришлось встать. Выйдя с ними во двор он резко остановился, в саду была вся семья, все шесть детей, мама с папой, братья. Когда он вышел то словно столкнулся с огнем, который вырвался из темноты прямо к нему навстречу, опалил и заставил замереть. На фоне горячего жгучего костра стояла боком Эльса и смотрела на него, он знал, смотрела, даже если видел только ее черный силуэт на фоне красного рыжего огня. Костер трещал и шумел, как и дети, кружащиеся вокруг, но он не слышал ничего, только беззвучную ночь вокруг. А затем Эльса отпустила его взглядом и ушла к столу, а его обняла мама. Следом подошел отец и Крис пожал ему руку и хотел пройти дальше, к братьям, но его удержали и мама смотрела ему в глаза, странно, изучающе остро. Она снова обняла его и что-то мягко прошептала в ухо, но Крис не услышал от шума вокруг, собака прыгала и гавкала без остановки, а дети визжали. Отец стоял рядом же и смотрел серьезно на него, слишком пронзительно, не отрывая взгляда. Они все знают, понял Крис. Они знают. Но ему было все равно. -Крис, помоги мне с барбекю. – позвал Люк. Через крики детей и лай собаки вокруг он идет к старшему брату и берет у него лопатку (у Люка колющий молчащий взгляд), и начинает перевертывать мясо. Он вяло думает о том, что раньше никому не позволял мариновать мясо для барбекю в своем доме. Ну что же, все бывает в первый раз. Как и ощущение пустоты и мертвости. Люк подходит к нему очень близко, даже слишком, стоит рядом и почти дышит в плечо. Крису не очень приятно и он резко дергает плечом. -Ты как вообще? Крис снова дергает плечами, пожимает ими. -Нормально все. Мясо шлепается на землю, он слишком яро переворачивал куски. Люк бы опустил давно шутку о его неумелости, и Крис осознает, что не слышит родителей, не разговаривает с детьми и не понимает запаха костра и жареного мяса. А еще Лиам, его упрямый смешливый и любимый младший брат стоит далеко в стороне словно боялся его и не хотел приближаться. Он даже не подошел, чтобы пожать руку и поздороваться. И это было бы дико, если бы не вечер и не мясо, которое все время подгорало, раздражало, падало. В итоге он с злостью раскидал горчащие куски по тарелкам и отошел дальше. Он шел, пока шум и разговоры не стали тише, пока ночная темнота не окутала его, оставив шумящий, слишком живой огонь позади. На границе его личной земли были густые деревья, земля под ними была более холодной и пустой, Крис сел туда и медленно расслабился. Он понимал, что сейчас кто-то надоедливо придет за ним, и возможности восстановиться, отдохнуть у него не будет. Словно бежишь и бежишь так долго и много, что в груди болит и воздух в легких режет стеклом. Но как только останавливаешься, чтобы успокоить болезненный стук сердца, успокоить гудящие нервы, болящие ноги, сухое горло, тебя тут же настигает снова, надо бежать. Нет достаточного времени побыть одному, закрыться в темном шкафу или теплой синей пещере, или свернуться на коричневом диване, чтобы наконец остаться так долго в тишине, что можно услышать себя внутри. Голос внутри такой тихий, что с трудом поднимется из глубин, нужно кристальное, достаточно долгое одиночество чтобы услышать, что он говорит. Но шум вокруг и люди никак не давали ему возможность восстановиться, отдохнуть и побыть с собой. Сзади тяжело послышались шаги. Крис сильно зажмурился, почти ненавидя того, кто шел к нему, но резко встал, развернулся улыбаясь. Позади стоял отец. -Крис. Пойдем к нам. Пойдем со мной. Голос у него сильный и мягкий. И острожный, словно Крис тяжело болен или может наброситься. Они идут назад, нога в ногу, ритмично, почти плечом к плечу. А затем отец останавливается и Крис, спустя два шага тоже. Он смотрит на отца желая лишь быстрее вернуться ко всем и прокрутить время проводить их, и быстрее лечь на диван, отвернувшись к спинке, чтобы ощутить наконец тишину и комфорт до утра. Но вместо коричневой спинки дивана он смотрит в лицо отца, мало изменившееся сколько помнит, такое же простое, с морщинами от постоянных улыбок. Его родители были хорошими, по-настоящему хорошими и простыми людьми, которые честно любили друг друга и своих детей. В отличие от него. Низкого, предающего своих каждую ночь в мыслях, но остающегося с ними днем. Вроде с ними, а на самом деле нет. Его отец был героем в этом плане, самым настоящим идеальным супермэном. Отец покряхтывает и трет ладони о штаны, признак нервозности. Затем хлопает себя по карману, хотя прекрасно знает, что сигарет там нет с молодости. Наконец он говорит: -Когда Лиам еще не родился, мы хотели развестись. Крис будто из воды вынырнул, но вместо того, чтобы услышать шум вокруг после густоты воды, он оглох, только слышал тяжелый вздох отца. -Нам было сложно. Мы словно потерялись с Леони и много ругались. – отец снова вздохнул и смотрел вниз. – Когда мы уже жили раздельно больше месяца я вернулся домой и вдруг понял одну важную вещь. Неважно, будем мы вместе или раздельно. Вы останетесь моими детьми, моими сыновьями, нашей общей кровью, нашим продолжением. Наша с твоей мамой любовь осталась бы в вас всегда. Дети, они просто остаются, Крис. Они никуда не пропадают. Они остаются просто твоими детьми. Крис тоже долго смотрел в землю. А затем они с отцом обняли друг друга за плечи и вернулись к костру. Индия подбежала и резко остановилась недалеко от него, мерцая глазами. Он поманил ее и она, не делая передышки бросилась на него, обхватила ногами и Крис закружил ее. Близнецы с визгом и три дочки Люка бросились на него, чтобы повались врага и замучить щекоткой. Крис упал, сраженный и хохотал и дети, не останавливаясь ни секунды бросились дальше, схватили Лиама и потянули к нему. Лиам упал рядом, хохоча, прося пощады у «мелких зверюк» и его горячее тело дохнуло на Криса. В этом не было сексуального интимного подтекста для Криса, но он вдруг вспомнил, как сильно соскучился по сдержанному мускусному запаху одного мужчины. Ему было приятно чувствовать себя живым и обернувшись к Лиаму он начал умолять брата защитить его от варварского нашествия мелких акул. За столом он слышал родителей, и мама очень часто смотрела на него улыбчиво и нежно, гладила его руку, а затем отобрала Индию с его колен, чтобы завязать косички. Крис наклонился к ним обеим и прошептал: -Я вас очень сильно люблю. *** Утром Эльса пришла в гостиную рано, было еще темно. Он уже сидел на диване и сжимал серую спортивную сумку в руке, побритый и собранный. -Ты приедешь назад? Он понимает ее вопрос и ему больно ответить да, так же больно, как если бы он сказал нет. Но она лишь кивает, не дожидаясь ответа, и провожает до порога. Она не спрашивает на сколько дней он уезжает и намекнул ли он детям об отъезде, поговорил ли с братьями и продюсером. Она знает, что он решит все потом, потому что сам не знает, как надолго уезжает, как надолго ему позволят остаться там и позволят ли. На пороге он оглядывается, она остается в холле. Он знает ее характер, как и она знает его лучше всех, даже братьев. Ведь однажды он ворвался бурей в ее жизнь и показал, что им может быть хорошо вдвоем, так она знала, его природа заставит Криса использовать все возможности быть с тем, кто нравится. Если ему позволят. Странно что она ожила, когда он увлекся Томом, но и хорошо, что это вообще произошло. Она осознает эту странность, но словно решила наверстать все упущенные ночи и дни между ними. Крис знает, она не будет подстраиваться под него и ждать дома его возвращения, когда-то она оживет в достаточной мере, чтобы заговорить о дружеском и уважительном расставании, и он будет готов к этому если Том его поддержит. Да что там, он будет ко всему готов, если Том его поддержит. Садясь в машину он уже не оглядывался, глубоко вздохнул. Он летел в Лондон. *** Все 26 часов пути он думал о Томе. Тот вернулся в свой лондонский скучный дом несколько дней назад, после восьмимесячного отсутствия. Крис думал, будет ли он дома, ответит ли на его звонок, откроет ли дверь. Как он посмотрит на него. Будет ли он один. После этого мысли автоматически переходили на секс. Несмотря на то, что последние несколько месяцев Крис постоянно думал о сексе, сам он считал, что стал импотентом. После нескольких почти насильственных, вынужденно-бурных месяцев с Эльсой он выкипел, не мог реагировать, а его дружок был вялым, мертвым. Ни жена, ни порно фильмы, ни мысли о Хиддлстоне не приносили уже физического или умственного возбуждения. Но он все равно думал о нем постоянно, вспоминая детали их жарких совокуплений, все время мучился, надо было быть нежнее когда они были рядом, надо было его заставить поверить, что он когда-то приедет к нему. Сейчас, сидя в самолете, он невидяще смотрел в спинку кресла спереди, и прокручивал их моменты вместе снова и снова. Сейчас он бы не испытывал ни капли стеснения или сомнений. Он бы брал его ртом жадно как последний раз, он заставил бы Тома скулить от желания, он бы мял его тело, вдыхал бы его запах, слизывал бы чистый мелкий пот страсти. Он не попробовал с ним так много всего. Не водил по маленьким аутентичным кафе, в которых Тому бы нравилось, не варил для него пиво по рецепту дедушки, не успел подарить огромные белые орхидеи. Не успел встречать его после работы снимая пиджак, целуя его шею сзади, там, где начинался рост волос и курчавились мелкие завитки, нежные и вкусные на ощупь. Эти завитки мучили его ночами, и он истекал от болезненных воспоминаний сейчас, сидя в самолете, ему невыносимо желалось прикоснуться поцелуем к мягкому затылку. В его мыслях он массировал Тому ноги и наслаждался его затаенным порочным взглядом исподлобья, Том сидел на его бедрах и хохотал, затем ластился кошкой, тянулся к нему, шептал что-то на ухо. Том помогал ему узнавать его тело все больше и больше, как никто не смог бы, вел к понимаю себя и своей сексуальности, сам, не менее прилежным учеником, познавая собственную телесность и снимая комплексы и защиты. Если бы он знал, что так будет! Он бы использовал максимально то время, что у них было, он бы дал Тому надежду, что прилетит к нему. Впрочем, вспоминая себя Крис признавался, такого и в мыслях не было. Ему нужно было пережить беззвучные восемь месяцев чтобы познать себя и решиться хотя бы приехать и сказать «привет». Все эти месяцы слились в один огромный день, будто он был под водой, мутной и глухой. А что его ждет у двери лондонского дома Томаса он не мог себе представить совершенно. *** Желтая дверь была такой же как Крис ее помнил. Более пяти лет назад он приезжал сюда и провел пару часов с алкоголем, гостями и Томом, тогда они подталкивали дружески друг друга и все время шутили про Локи и Тора. Крис нажимает пуговку звонка, защищенную козырьком и ждет. И через огромное количество пустых минут стеклянные густые стекла по бокам вспыхивают светом и дверь открывается. Теперь в Томе не осталось ничего от Локи, был лишь он сам. Интровертный британец, постоянно сдерживающий себя во всем, в еде, чувствах, эмоциях, желаниях. Сдержанный, воспитанный, аскетичный и вежливый человек. Который никогда, вы слышите, никогда не будет кричать на человека. Никогда не переступит порог достойных отношений, кого бы они не касались, женщины или мужчины. Который никогда не будет показывать свои эмоции актеру, с которым работал. Даже если десять лет и даже если они были как братья. Подумаешь братья на экране. Теперь Крис стал просто актером. И удивление Тома выразилось в его холодной отстраненной и вежливой улыбке. Не такую улыбку он ожидал. Если честно, Крис вообще не ожидал улыбки, только не ее. Именно улыбка была бы показателем того, что он облажался. По полной. Он ожидал, он надеялся на неулыбку. На злобу, боль или даже разочарование. Но не эту бездушную, удивленную улыбку. Это удивление, сомневающееся растерянное удивление было ударом под дых, словно Том искренне не понимал, что делает австралийский актёр Крис Хемсворт, счастливый в браке отец, с которым он имел возможность сниматься в нескольких фильмах, делает на пороге его дома. А затем Том и вообще поступает гнусно. Он распахивает руки, будто действительно рад или будто рядом кучка журналистов с камерами, приглашает к объятию и его тонкое лицо озаряет совершенно лживая улыбка, а-ля я так рад тебя видеть: -Крис! Какими судьбами. Что ещё более прозаичное, ненатуральное и надуманное мог бы услышать он? Ничего более. Рядом нет никаких журналистов, нет никого, кто наблюдали бы за ними острыми гнусными глазами камер, никого, кто мог бы осудить их искренние печаль и боль. Зачем это? Крис не смог себя перебороть и ничего не мог с собой поделать, дал пять самому себе в душе, что не стал наигранно широко улыбаться под несуществующими стеклянными глазницами камер и фотоаппаратов. -Прости, что не предупредил. Я не знал, что тебе написать. Он не обнимает его, не откликается на чужое и наигранное объятое, на отвратительную лживую голливудскую улыбку. Только сутулится и смотрит исподлобья. К его удивлению Том не ведёт себя естественно, не смущается его искренности и честности, а только опускает руки, раскинутые ранее, будто так и надо в светском голливудском обществе, продолжает сверкать белоснежной улыбкой во все зубы. -Будь моим гостем. Тебе не нужно приглашение. Ему хочется крикнуть в лицо чтобы перестал, чтобы заткнулся и посмотрел искренним взглядом, пусть с ненавистью, недоверием, лишь бы по-настоящему. Но он только поднимается по лестнице и идёт за узкой спиной. Он смотрит на ворот его футболки и томится. Том подстригся коротко, как в армии, загорел и пахнет совсем по чужому. И видны его завитки волос, пусть и выстриженные коротко. Кажется, он сменил парфюм, а ещё сменил свой запах и с десяток кож. Ящерица скинула ненужные хвосты, обновила дух внутри себя, наверное, медитацией, йогой и ненавистью к нему, выжгла свой аромат, сделав другим. Странно было бы, если Том остался бы прежним за весь этот год. Крис точно не остался прежним, без его желания и усилий его душа испепелила его прежнего, выкрутила выжала, сожгла, выстрадала. А что Том? Том, кажется, смог найти гармонию и величие. В отличие от него. Крис остановился в гостиной и осмотрелся. Он помнил ее смутно, однако общее впечатление от его лондонского дома осталось прежним, это было темное и маленькое пространство, которое не освещали ни широкие окна, ни белые диваны. Крис посмотрел на свои ступни в белых носках. Неподалёку, в трёх метрах всего он знал, стоял Том и улыбался лживой широкой улыбкой. -Будешь что-нибудь Крис? -Да, не откажусь от виски. Том приподнимает весело бровь. Ого, одиннадцать дня, а уже виски. Непохоже на тебя, Тор, мой экранный брат. Впрочем, я всегда был за новый опыт, даже если он был бы удивляющим. А поэтому виски днём, почему бы, черт побери, и нет? -Конечно, Крис, у меня как раз есть. Он стучит чём-то, улыбается через плечо, ох, уж лучше бы этих улыбок не было, фальшиво светских, ненужных. Не в этот день и час, не в эту ситуацию. Крис намного более правильно и спокойно воспринял бы зажатость британских плеч, хмурые непреходящие морщины на переносице, бормотание под нос, белые потерянные пальцы. Намного лучше и естественней он воспринял был твёрдый протыкающий указательный палец в свою сторону, крик от Тома. Боже, с каким наслаждением он бы принял гортанный бешеный крик в свой адрес. Лучше бы его встретили хмуростью, дождем, ударами в грудь, даже кинутой лампой из дома, даже вызовом полиции. Чем угодно, что показало бы неостывшие эмоции. Не перекрытые, не выдавленные длинными часовыми пробежками, съемками до изнеможения, возможным ненавистным флиртом с кем-то. Чем этой улыбочкой во все зубы. Крис сильно зажмурился. Том стукнул тихо стаканом об столик напротив него, сел напротив в широкое кресло, участливо, так чуждо, спросил: -Все в порядке? -Том... - он молчит, не знает какое слова подобрать, что сказать, чтобы достучаться до прошлого Тома, до его любимого сладкого британца. - Том… Прости меня. Все слова о том, что ему плохо без него, что солнце затхло, что его душа вязнет в кругу потухшего илистого болота, что его мир упирает вокруг, все эти слова кажутся никчемными и ненужными. Что он как никто обогатил его научил как звучит и выглядит любовь. Крис теперь знает, что как музыка, самая лучшая и нежная. Как вода, которая обнимает все тело, делает счастливым. Он просто смотрит на Тома, но Томас Уильям Хиддлстон не смотрит на него. Смотрит в свой стакан с виски и изумленно улыбается. Он в своём мире, где Крису нет никакого места. И Крис принимает единственное правильное решение в этой ситуации, он решает не давить на Тома, не возвращать его в реальность, которая, как видно, отрицалась им. -Я могу остаться у тебя? Не доверяю чистоте отелей. Том хмыкает, продолжая рассматривать свой стакан. Секунды, что он ждал ответа от закрытого замурованного в своих истинных чувствах Тома, он ощутил темную робкую и ненужную надежду. Ему почудилась возможность прийти к тому ночью и не быть отвергнутым, ощутить сладость его кожи, его сладких стонов, когда он возьмёт его так, как мечтал. Когда будет ласкать, тянуть и сосать его жидкости изо рта и члена, когда покажет ему готовность быть с ним, Томом, как он пожелает, как бы ни пожелал. И при всех этих надеждах за секунды, растянувшимся на долгие минуты, он знал, насколько те невозможны, неправдивы и неоправданны. И все равно цеплялся за них, горел жарился в надежде на чёрную безлунную ночь, когда сонный, тёплый Том будет стонать от его подкрадывающего приближения, от его силы. Ему казалось, что Том должен просто ощутить его рядом, вдохнуть его запаха, и он сам все поймёт и вспомнит. Но Том говорит то, что Крис знал будет сказано: -Прости Крис, но я не ожидал гостей. Лучше если ты остановишься в отеле. Я могу дать адрес хорошего отеля, тебе понравится. Посмотри на меня. Посмотри, как мне плохо без тебя. Я иссох, я иссушен. Я жалок. Я, гладкоствольное мощное дерево, отрубил себе все корни чтобы прийти к тебе, я отказался от любимых детей. Думаешь, Эльса простит мне сделанное? И даже если простит, я сам не смогу себя. Ты моя родина, ты мое предназначение, моя страсть, мое сумасшествие. Посмотри на меня, увидь это, почувствуй! Мне не выразить словами, это слишком сильно для слов. Это только душой увидеть можно. Но Том смотрит в свой стакан. Как смотрел в него почти весь этот год. Долгими изматывающими ночами смотрел, чтобы забыть, как его бросили, как предали. Использовали. Ты как старая мерзкая игрушка, неталантливая, нелюбимая, облезлая дикая игрушка. С некрасивыми огромными зубами, слишком кудрявыми светлыми волосами, худой, бездарный, уродливый, слащавый. Которого все видят насквозь, влезшего на олимп Голливуда, но которому там не место, делающего вид, что он имеет право быть успешным и знаменитым, хотя таланта и искренности и умения нет. Которого невозможно любить, стыдливо грязно мастурбирующего в ванне один раз в неделю, боящегося посмотреть порно и мечтающего об этом, до дрожи боящегося что его обвинят в извращенной любви, потому что ему нравятся мужчины, да взрослые и крупные, светловолосые, не умеющие, нет, не умеющий отдать свое-личное, не могущий смять свои собственничество и самоуверенность. День казался нескончаемым, будто века прошли, и они были заперты в жутком непрекращающемся временном кольце, и все это время Крис слушал Тома. Его, казалось, прорвало, он говорил без остановки. О фильме, точнее о фильмах, об актерах о сцене секса (у Криса не было сил даже на укор ревности). Он говорил о собаке, которую хотел взять из приюта и тут же говорил об огромной водяной яме, в которую заглянул когда они были в Вьетнаме и которая манила его бездонностью и ему стало жутко от желания прыгнуть туда. Он говорил о коричневом сахаре, который рассыпал возле чашки и все не мог собрать со стола, смахивал рукавом снова и снова, а эти коричневые, похожие на песок, крупинки все время оставались на столе. Говорил о Самуэле Эл Джексоне, отвратительном самоуверенном бревне (да, так и сказал, бревне), и о не менее самоуверенной и наглой Бри Ларсон, которая смотрела на него свысока, как на актера с тремя образованиями, но таком неталантливом, таком простом, который случайно попал на Кинг Конга, в отличие от Самуэля с его знакомствами и от неё, с ее знакомствами. А он, Том, просто впахивал, чтобы быть в кино с ними. Подумаешь. Ещё он говорил о звонках с сестрами, которые посмеивались. И их смех все время был там, пока он смахивал сахар и пытался спать по ночам. Ему что-то мешало спать все время, вроде жара, и маленький трейлер, и наглый Фьюри, и слишком экстравертный режиссёр. Крис все кивал и кивал, и не мог понять, что он здесь делает, зачем приехал сюда, в мрачную бестелесную бессолнечную Англию. Кажется, он хочет поговорить с Томом и выяснить что-то, но теперь просто не понимал где он и зачем, к чему ему эти ненужные рассказы в этот бесконечный неслышный день. Поздней ночью он почти засыпал сидя в кресле. Бутылка была выпита почти до дна, кажется Крис выпил ее один, совершенно незаметно. Поставив очередной раз стакан на столик и бездумно кивнув он с удивлением понял, что сидит в тишине. Том замолчал и, кажется, давно. Смотрел в пол. Бледный, выжатый, с огромными глазами. Он действительно похудел, но это делало его более красивым и чужим. Словно приехал через года к возлюбленному, готовый выломать дверь и ползать на коленях через комнаты лишь бы выслушал, а тот и не прочь, да слова нейдут ни от ума, ни от сердца, потому что возлюбленного уже и нет, и любви нет и страсти, только сидят они, чужие, в замкнутом пространстве и смотрят в пол в сюрреалистичном жутком вакууме бесчувственности. Том поднялся. -Я принесу тебе одеяла и подушку сюда. Прости, вторая спальня ремонтируется, я жду переезда человека. Тебе придётся спать здесь. Утром можешь позавтракать сам и вызвать убер до аэропорта. Меня не жди, хочу выспаться, так давно не спал. Он говорит долго. А Крис продолжает кивать, идиот. Том уходит. Крис сидит и смотрит в пол и чувствует, как его придавливает огромное, невозможное высказать, горе. Он не может никак его понять сам и осознать, только ощущает давление на плечи и поникает все больше и больше. Ему горько и страшно остаться одному в чужой и полутемной гостиной с диваном. Но он продолжает сидеть. И только когда на улице фыркает мотор мотоцикла он с удивлением поднимает глаза на окно и видит, что темень почти стала светлой. Он проводит по лбу, по лицу и с удивлением оглядывается вокруг, не понимая где он. На диване нет постельного белья и в комнате пусто. Был ли Том рядом? Или он вошёл в его пустой дом и сидит один в гостиной пока тот снимается в Ночном менеджере в далеких Марокко или Египте? И в Лондоне ли он сам? Крис поднимается медленно, тяжело и слепо идёт туда, где маленькая спальня. В ней темно и прохладно, не обжито. Крис водит руками и нащупывает кровать. Тело его одеревенело и пропитано ядом алкоголя, разочарования и боли. Руки бессильны и голова пуста. Он нашарил длинное тело, свернувшееся в клубок, лежащее в туфлях на кровати, и только голова была жутко завёрнута в одеяло. Крис ложится рядом и обнимает его за талию, тянет к себе, с рыдающим всхлипом, умоляюще развертывая кокон одеяла с головы, прижимаясь губами к виску с тонкой кожей. Руки Тома длинные жилистые и жадные, схватили его за голову и плечи, притянули к себе, а ноги в туфлях ожили, подпрыгнули и схватили его за бёдра. Том беззвучно плакал. Крис лёг почти на него, успокаивающе гладил лицо, сладко глубоко целовал глаза и щеки и нос. Долгий и беззвучный день наконец закончился.