Среди мертвых идей

      Вот вы спросите: как так получилось, что рэпер Оксимирон лежит на старом разложенном диване и чувствует томное покалывание в кончиках пальцев от желания прикоснуться к обтянутой старенькой футболкой спине Славы Гнойного? Что вообще делает Слава Гнойный на одном советском диване вместе с Оксимироном? А я вам отвечу: во всем виноват блядский Охра.

***

      Хотя на самом деле, виноватых в этом куда больше, чем один бедный Рудбой. Но в глобальных масштабах — да, виноват в основном он. — Да бля, Мирон, ну хорош в свои умные книжки втыкать, поехали на тусу. — Да бля, Мирон, ну че ты пристал, туса же, иди пивка попей, поразвлекайся, смотри вон, девочки какие. — Да бля, Мирон, еще полчаса и точно поедем домой, зуб даю, бля буду. — Да бля, Мирон, я ужрат в стельку, время четвертый час утра, какое домой, какое такси? Давай тут до утра останемся и где-нибудь после обеда двинем.       Да, на тусу они все-таки поехали. В загородный дом какого-то известного питерского фотографа, с которым Рудбой активно корешится на почве любви к неоновым фотокарточкам. Километрах в пятидесяти от Питера. И в миллионах испорченных нервных клетках Оксимирона.       Сперва было скучно. Мирон мало кого знал, ибо фотографии его интересовали, если не от слова совсем, то от слова мало. Хотя он еще в первые минуты пребывания там заметил каких-то ребят со Слова и Антихайпа, но подойти к ним не позволяла чертова гордость и — совсем чуть-чуть — желание выебнуться, построив из себя неприступную независимую лялю, которая не общается с идейными врагами.       Потом было немного веселее. Когда ребята из Антихайпа сами подошли к ним и начали нести свой излюбленный малопонятный постироничный бред. Малопонятный, но смешной. Мирон даже выкупал большую часть их приколюх. В основном он смеялся с приколюх Гнойного, ведь тот говорил более менее понятно, в отличии от того же Фаллэна, который вообще какой-то отбитый, по мнению Окси.       Но потом стало вообще нихуя не смешно. Рудбой со Светло люто ужрались чисто в стельку за обсуждением какой-то рандомной неведомой херни. И Рудбой в таком состоянии напрочь отказался возвращаться в Питер. Мол, ты что, друг, я откинусь прям в такси по дороге домой, и что ты с моим остывающим облеванным трупом делать будешь?       В итоге хозяин дома предложил им остаться у него, пока Ваньки не оклемаются. Все вроде согласились, но тогда встала другая проблема — очень маленькое количество спальных мест в доме.       То есть, комнат-то было много. И спальных мест, в общем-то, тоже. Но в половине комнат закрылись миловавшиеся парочки. И получается, что в распоряжении нашей имперско-антихайповского квартета были только валяющийся на полу матрас и старый советский диван.       Вани, как самые пьяные в тусовочке, свалились на матрас и почти сразу уснули. — Выходит, нам с вами, сударь, досталось это чудо совковой техники, — шутливым хриплым голосом сказал Гнойный.       Мирон не ответил. Только помог Славке разложить диван и сразу завалился к стенке. — Эко вы какой, Мирон Янович. А как же «лучшие места рабочему классу»? — пьяно улыбаясь, пошутил Слава и тоже залез под одеяло. — Ты б не возмущался, Гнойный, а радовался, что я вообще тебя не выгнал спать на коврик, — усмехнувшись, ответил Мирон. — Вот те на! Что, Мирон Яныч, и на одном квадратном метре спать со мной брезгуете? Так вы только скажите. Одно ваше слово и все — сразу на коврик. Мы ведь люди не гордые: и водичку допить можем, и у порога поспать, — начал язвить Слава, повернувшись к Окси спиной. — Спокойной ночи, Гнойный. — Добрых снов, Мирон Яныч.       Но Окси не уснул. Все лежал под одеялом и слушал размеренное дыхание своего бывшего оппонента. Гнойный чуть посапывал во сне, и это вдруг показалось Мирону таким милым забавным фактом, что он тихо прыснул.       Сон совершенно не шел — видимо, Мирон слишком мало выпил, чтобы его сразу сморило, как его многострадального друга Ванечку. Окси начал ворочаться по постели — осторожно, чтобы Гнойного не разбудить. Ему почему-то совершенно не хотелось прерывать это мягкое посапывание.       В какой-то момент Мирон лег на бок и уткнулся взглядом в спину Славы. Он лениво скользил взглядом по чужой спине и отмечал про себя какие-то детали. Например, что у Славы острые лопатки, которые заметно выпирают через легкую светло-серую ткань футболки. Еще у Славы очень бледная тонкая кожа — на такую только чуть надави и уже останутся синяки. Еще позвонки у шеи так трогательно выступают, что хочется губами их коснуться.       Мирону вдруг так дотронуться до него захотелось. Чтобы кожу эту тонкую и теплую под пальцами ощутить. Чтобы каждый позвонок подушечками невесомо обвести, а лучше языком. Чтобы широким таким движением ладони по всей спине снизу вверх — и к волосам, как тогда на баттле в эти космы зарыться, они тогда мягкие были, чуть влажные и растрепанные. Сейчас наверно такие же мягкие.       Пиздец, подумал Окси и губу закусил.       Но пальцы так и тянулись к мужской спине. Кололо от желания прикоснуться просто нестерпимо, будто за дозой необходимой надо тянуться.       Мирон шумно сокрушенно выдохнул и нахуй послал здравый смысл.       Пальцы осторожно, но ощутимо коснулись выступающих лопаток. Провели по ним нежно так, робко почти, словно какой-то хрупкой драгоценности коснулся — древней вазы там, например, из хрусталя.       Затем рука выше скользнула — к шее. Пальцы чувственно обвели этот позвонок, который все внимание к себе приковывал, взгляд отвести не позволял. — Ты совсем там ебу дал? — обескураженно спросил Слава, но не повернулся и вообще попыток остановить Окси не предпринял.       Мирон вздрогнул от резко прозвучавшего в густой тишине голоса, но руку не убрал, только ниже ее повел, позвонки прощупывая через футболку. — Слав, у тебя лопатки такие пиздатые, — завороженно произнес Окси, задевая упомянутую лопатку большим пальцем.       Мирон заметил, как Гнойный легко дрогнул под его рукой и кожа у шеи мурашками покрылась. — Дядь, у тя с кукухой как? Не тронулся еще? — спросил Слава вроде сурово, но в голосе тоже дрожь слышалась, и Мирон только улыбнулся: тает Славка на глазах под его руками, как неопытная Сонечка.       Мирон руку до поясницы довел и надавил легонько. Гнойный выдохнул шумно и выгнул спину, открывая Окси доступ к шее.       Губы накрыли теплую чуть солоноватую кожу неожиданно, Слава едва стон успел сдержать. А Мирон шею зубами слегка прикусывал, втягивал. Засосы эти ебучие на нем оставлял, скотина такая.       А руки уже под футболку забрались и все по позвоночнику водили — надавливали, сминали кожу, поглаживали. — Спина твоя — это просто пиздец, Слав, — томно прошептал Мирон на ухо Славе, оторвавшись на секунду от его шеи.