Это я убил вашего брата, Наннерль.

-Зачем вы это сделали?       Голос Наннерль походил на ветер, шелест листьев, звон ручья... В уме Сальери мог ещё долго перебирать разнообразные определения к нему. -У меня к вам точно такой же вопрос,- бесстрастно ответил он, буравя девушку взглядом.       Та посмотрела на него и тут же отвела глаза. -А вам какое дело?- тихо проговорила она. -О, и снова встречный вопрос,- усмехнулся композитор. Секунд пятнадцать Наннерль молчала. Затем вдруг шмыгнула носом. -А вам так хочется знать?- Сальери тактично промолчал. -А я скажу. Мне всё равно терять нечего, хотите- слушайте, герр Сальери, хотите- нет. Я боюсь. Боюсь одиночества. Я всю жизнь провела с семьёй, с Вольфгангом, отцом, мамой,- голос девушки дрожал, как туго натянутый канат,- А потом раз- и их не стало. Этот мир, этот отвратительный... Отвратительный город отнял у меня всех, кого я любила и люблю. Всех, понимаете? Вы скажете - но у вас же осталась мадам Моцарт, Констанция. Ха, ха, и ещё раз ха! Констанс - прекрасная девушка, она любила брата, любила искренне... Но теперь нас с ней ничего не связывает и она ясно дала мне это понять. Я осталась одна, я не знаю, что мне делать, кого любить - я не знаю. И я боюсь этого незнания. Нет, я не стесняюсь этого, ни капли - мне уже плевать на честь, стыд, приличия - мне плевать, это слова, пустой звук. Уже ничего не имеет значения...- Девушка резко замолкла, потупилась, сглотнула, чтобы убрать ком, стоящий в горле.       Сальери слушал - и с каждым словом, сказанными Наннерль, в нём поднималось что-то доселе незнакомое ему. Стыд? Жалость? Ненависть к себе? И то, и одно, и третье. Его душа снова начала метаться, словно дикий зверь в клетке, в голове билась одна мысль:       "Это ведь ты виноват, ты, ты, ты виноват в этих страданиях, этих слезах. Сколько жизней своей завистью ты сломал, Антонио Сальери? Сколько ты их погубил? Ну, скажи, скажи это самому себе, признай!"       Нет, нет, нет... Так не должно быть...       Я - монстр..." -Герр Сальери, с вами всё в порядке?       Композитор тряхнул головой, как будто выпадая обратно в реальную жизнь. Девушка смотрела на него с испугом - должно быть, что-то очень сильно изменилось в его лице. -Да, да, простите, всё хорошо... Фройлен Моцарт, я действительно соболезную вам. В лице вашего брата музыка потеряла очень много, это правда. Но вам стоит жить дальше. Вы молоды, вы... красивы,- Сальери внезапно смутился, произнося эти слова. Мария Анна бледно улыбнулась комплименту,- У вас впереди вся жизнь. Я уверен, вы встретите человека, который вас полюбит... Обязательно встретите. Пока же... Хочу предложить вам посильную помощь.- Мужчине отчего-то было жутко неловко произносить всё это. С минуту девушка молчала, чуть склонив голову и задумчиво смотря на композитора. -Сальери, скажите честно... Зачем вы это делаете.       "Я виноват перед вами, фройлен Моцарт... Виноват..." -Вам плохо. Вы являетесь сестрой моего... друга, если я могу так выразиться. Я всё-таки надеюсь, что могу чем-то вам помочь,- оправдание получилось кривым и неправдоподобным. Наннерль вздохнула, посмотрела на композитора... И улыбнулась. -Спасибо вам... герр Сальери. Действительно спасибо.Я принимаю вашу помощь. Не знаю, зачем вы это делаете...- Она замолкала и снова улыбнулась композитору. Мужчина почувствовал, что его губы разъезжаются в ответной улыбке. Девушка немного приподняла брови. -Как-то непривычно видеть вас улыбающимся. Делали бы вы это почаще...       "Что со мной происходит?" -Фройлен... Мне пора,- Сальери, всё ещё улыбаясь (по его собственному мнению как идиот), подошёл к девушке, но вместо сухого поклона поцеловал слабую руку девушки. Она была холодной, безвольной...И от прикосновения к ней мужчину снова как будто прошибло электричеством. Внезапно он заметил, что девушка зарделась... -Пообещайте мне... пожалуйста, что больше не будете пытаться... покончить с собой,- внезапно для самого себя изменившимся голосом произнёс мужчина. Наннерль вскинула брови, смотря на него чуть загипнотизировано, как кролик на удава. -Обещаю, герр...-тихо проговорила она.       Снова поцеловав руку девушки, композитор накинул помятый жюстокор, поклонился и вышел, совершенно забыв про ноты, оставленные ему юным гением в завещании.       Домой он вернулся ближе к ночи.