Дитя мглы

Гончие плохо работают поодиночке, но он взял с собой только одну. Слепая бескожая тварь, покрытая липкой слизью, поначалу была суетливо активна, — как ей, созданной для поиска жатв по долинам, и полагалось, — но со временем утратила подвижность и вяло кружила вокруг хозяина, почти не удаляясь от него. Было ли это следствием ее одиночества? Или означало, что свою задачу она не выполнит? Он не знал. Раньше он никогда не занимался поиском. Зато знал, что сейчас ему нужно уйти далеко. Долина, вдоль которой он шел, день ото дня становилась шире. Дно ее сплошь заполнял сырой, затянутый туманом косматый лес, опушки карабкались вверх по склону багрово-бурыми, черными, ржавыми рощами, то расступались, пропуская бегущие с гор отравленные ручьи, то вновь наступали. Упрямая, цепкая, удивительно неотступная, жизнь долины покоряла склон, поднимаясь к самой границе мглы. И даже там, где он шел, ухитрялась удержаться: вот узловатые корявые ветви с багровыми иголками вместо листьев, прижатые к самой земле, вот ползучие белесые травы, похожие на паутину, вот приросшие к камням волнистые диски грибов… а вот и настоящая паутина — толстая, серебристо-зеленая. Сквозь эту паутину высокогорные спруты процеживают мглу, вылавливая похожие на хлопья колонии экстремофильных бактерий. Странно было видеть ее здесь, внизу, где для спрутов почти не было пищи, а мгла редела, постепенно распадалась на рваные, зыбкие языки, чтобы еще чуть ниже по склону исчезнуть вовсе. Впрочем, та паутина, к которой он привык, способна была остановить и удавить любого мелкого голема вроде его гончей — здесь же металлически блестящие бахромчатые сети, растянутые между камнями и на стелющихся ветвях, могли стать ловушкой разве что для насекомого. Как раз для такого, которые тут водились: впервые обнаружив изящное черно-желтое создание с дымчатыми крыльями, он долго разглядывал его, держа на ладони. А после того, как насекомое улетело, сделался очень внимателен к каждому движению и каждому шороху вокруг. И увидел, что незаметная, непрочная вроде бы жизнь низин проникает за границу мглы куда дальше, чем он считал. Раньше он просто не замечал ее, потому что не думал о ней. Теперь же каждое новое растение и особенно животное по пути подвергалось по возможности тщательному рассмотрению, и тогда одинокая гончая приближалась к хозяину на расстояние всего нескольких шагов, иногда даже ложилась, будто бы отдыхала. На самом деле голем не нуждался в отдыхе. Он был создан искусственно из плоти нескольких видов низинных обитателей и только технически жив. Его поведение определял эмпатический контакт с хозяином — невидимый бич, побуждающий тварь к поиску тех, из кого она создана. Когда хозяин на время переставал думать о поиске и о том, что сутки за сутками без остановки вело его вперед, успокаивалась и гончая. Но надолго ее хозяин не задерживался нигде. Ему почти не требовался сон в состоянии покоя, годилась в пищу практически любая органика, и его беспокойное стремление постоянно истязало гончую, требуя искать то, чего она не могла найти здесь, потому что искать было нечего. Чутье настойчиво вело ее вниз по склону, к лесу, к невидимой среди сомкнувшихся крон реке, однако воля хозяина не пускала ее туда, одновременно мучая побуждением к действию. Только дюжину дней и ночей спустя, в устье долины, там, где она впадала в другую, а пологий прежде склон становился крутым и обрывался в бурое озеро крон высоким каменным мысом, он наконец покинул границу мглы и спустился в туманный лес.

***

Шакро проверял силки. В свои двенадцать он уже очень точно умел угадывать, где можно не тратить время и крючки, а где в ловушку обязательно попадется скрытень. Вот и теперь в корзине за его плечами уже ворочался десяток увесистых амфибий — а ведь впереди еще дюжина силков, которые он сам расставил позавчера в зарослях у болотистой заводи. Под ногами, под буро-багровой травой, было топко, но легкий мальчишка не боялся провалиться. Он без особой опаски подбирался аж к самой воде, в которой стояли наполовину утопленные ловушки, растянутые между молодыми побегами чернотала. На месте следующей в зарослях опять всплескивало и копошилось: есть добыча! След у кромки воды Шакро заметил, уже когда выпутал скрытня из петель волосяного шнура. Глубокий, смазанный движением отпечаток в жирном черном иле успел оплыть по краям, начал терять первоначальную форму — но все же было видно, что это человеческий след. Судя по размеру — след взрослого, хотя любой взрослый увяз бы напрочь еще на подходе к берегу, шагов за двадцать до голой полоски ила. И к тому же нога, оставившая отпечаток, была босой. Никто не ходит по лесу босиком. Шакро отправил скользкую добычу в корзину и поднялся на ноги. След надо осмотреть получше, чтобы как следует описать его отцу. Ага, носок направлен на него и к воде — значит, шел этот босой псих не от деревни, а к ней. Вдавлен намного глубже пятки, ил в отпечатке сильно сдвинут — значит, не шел, а бежал. Ну само собой: жить захочешь — еще и не так побежишь, а босиком в лесу долго не протянуть. Непонятно только, чего Шакро его раньше-то не встретил, если он бежал навстречу по берегу… Он почти без всплеска встал из воды — безглазый и безносый человек, голый, сгорбленный, лишенный кожи, весь покрытый зеленой слизистой мутью поверх фиолетово-сизых мышц. Освежеванное лицо безошибочно обратилось к Шакро, из приоткрывшейся пасти потекли вязкие струйки, выскользнул между острыми зубами-иглами длинный, в пол-локтя, раздвоенный на конце язык — а потом, спустя едва секунду, омерзительное существо прыгнуло. Шакро, правда, тоже уже прыгнул прочь, корзина со скрытнями упала в траву и опрокинулась, позабытая, каждый отчаянный скачок приближал его к кромке леса, к черным корявым стволам деревьев, обросших ступенчатыми скоплениями плоских полукруглых грибов. Вдруг это, из воды, не сумеет влезть на дерево?! Другой надежды все равно не было. Впрочем, если бы он мог взглянуть на себя со стороны, то увидел бы: у него не было вообще никакой надежды. Тощая, сгорбленная, ужасающе быстрая, с уродливо длинными руками и серповидными когтями на скрюченных пальцах, тварь догнала его сразу, вторым прыжком. И вместо того, чтобы схватить, помедлила, позволив пробежать еще несколько шагов, снова прыгнула, снова выждала, в следующем прыжке взяла чуть вбок, принудив шарахнуться в сторону, но опять не схватила… Она гнала Шакро — не догоняла, нет, именно гнала, — в некоем избранном ею направлении, не позволяя отклоняться в стороны, и уже под деревьями, когда он подпрыгнул в попытке уцепиться за низкую ветку, наконец поймала. Легко, прямо на лету. Шакро взвизгнул, как подраненный заяц. Острые когти прорвали на его спине куртку, чудом не зацепив тело, но в падении он все же сумел извернуться, выдраться из уже сомкнувшейся хватки. Правда, это мало помогло — разве что упасть получилось не ничком, а навзничь. Человек без кожи мигом прижал его к земле, переплетенные лентами голых мышц челюсти снова приоткрылись, растягивая между зубами зеленоватые нити слизистой слюны, в лицо Шакро в упор пахнуло ядовито-горьким, как горная мгла, зловонием… Он успел только закричать. А потом что-то, незаметное глазу, тонко свистнуло в воздухе — и оскаленная голова существа укатилась в траву. Из обрубка шеи наплывами поползла студенистая черная кровь, пальцы на плече и шее Шакро сжались на миг и ослабли. Ногами спихнув с себя покрытое слизью тело, перепуганный и перепачканный мальчишка перекатился на живот и поднялся на четвереньки. Человек, который его спас, как раз опускался на корточки — наверное, собирался помочь. Обычный человек, нормальный. С кожей. С носом. С глазами — светлыми-светлыми, серо-зелеными, как изнанка льда. В тяжелом серебристом плаще с капюшоном, сейчас сдвинутым со лба назад. Лысый. Наверное, старый. Во всяком случае, прозрачные глаза-льдинки окружало множество морщинок, мелких, но глубоких, будто иглой прочерченных в тонкой, иззелена-бледной коже. — Ты… ты это точно убил? — Шакро опасливо покосился на безголовое тело, еще трепещущее в мелких остаточных конвульсиях. От облегчения, внезапного и полного, колени предательски ослабли. — Это гончая, — безмятежно сказал человек. — Если отделить ее голову от тела, она умирает. Возле рта — узкого, почти безгубого, — морщинок у него не было. И на шее не было. А вот голос оказался старческий: с хрипом, будто бы сорванный. Не слабый — просто очень тихий. — Пф, — фыркнул Шакро, поднимаясь на ноги. Ну и что, что с трудом, зато сам. — Что угодно умирает, когда его голову отделяют от тела. Если оно не болотная змея. Пусть не думает, что он, Шакро, струсил! А человек разглядывал его. Внимательно, очень спокойно. Задумчиво. Как будто лицо Шакро кого-то напоминало ему, или, может, не кого-то, а о чем-то. Не поймешь, правда, хорошем или нет. Но в любом случае, важно было только одно: он был человеком. Незнакомым, но нормальным. Взрослым. С оружием. Рядом с ним было не страшно — он убил отвратительную тварь одним ударом ножа, длинного, почти с руку мальчишки, незнакомо изогнутого плавной дугой. И острой у ножа была почему-то внутренняя сторона изгиба, не внешняя — раньше Шакро такого не видел. Сейчас незнакомец убирал этот нож под плащ. — Зря ты так уверен. Когда он встал, голова мальчишки оказалась где-то на уровне его живота. — Идем. Я провожу тебя домой. Шакро оглянулся в сторону берега. Пойманные скрытни, конечно, давно расползлись, но корзину надо бы забрать. Да и оставшиеся ловушки проверить, иначе что отец скажет? Что он вместо добычи лишний рот с болота притащил? И ведь правильно скажет! — Как ты думаешь, там, в озере, еще водятся эти… гончие? — задрав голову, спросил Шакро. — Кстати, раньше ничего такого здесь не было, огнем клянусь. Под капюшоном на белесом лице незнакомца лежали черные тени, ломая его на кусочки, делая страшным. Как череп, обтянутый высохшей змеиной кожей. Хотя это ведь просто оттого, что оно худое — Шакро давно вырос из детства и не пугался таких глупостей. Человек был совершенно обычным. И старым, а до старости попробуй-ка доживи! Кто смог дожить, тот точно чего-то стоит. Вряд ли он окажется обузой для поселения, раз смог. — Гончие не водятся в озере. Вообще в долинах не водятся, только в горах. Эта была здесь единственной. — Точно? Человек кивнул. — Тогда давай сперва корзину подберем. И еще несколько ловушек проверим, чтобы не вышло, что я только едока вместо еды добыл. Ты же издалека пришел, да? Он снова кивнул. Ну конечно, издалека! Ближайшая из чужих деревень в трех неделях пешего хода, и Шакро, когда был там с отцом, ни у кого не видел таких ножей. Значит, в нее этот человек тоже откуда-нибудь пришел. — Ну вот, значит, не сильно торопишься. Пойдем? — Я не смогу подойти к воде. Слишком сырая земля. — Скрытню понятно, что не сможешь, — Шакро видел, что он не сердится, и эта терпеливая немногословность, с которой он одинаково спокойно озвучивал то совершенно неочевидные, то совершенно очевидные вещи, начала казаться даже забавной. — Я сам. Если в озере точно больше ничего такого не сидит. Не сидит же? — Нет. На самом деле в озере и вообще на болоте водилось полно смертельного и без всяких гончих. Но это смертельное было давно знакомо, понятно и привычно: совсем другое дело. На жуков-колючек Шакро не наступал, в плеточник не лез, к гнездам ночниц в зарослях чернотала не приближался, пиявок и волосянок вовремя отдирал от рук и прижигал укусы травяной золой, от болотной змеи мог отбиться ножом, а от прыгуна — убежать. Иногда к озеру, правда, забредали иглогривы, но от них надежно спасало любое ближайшее дерево. Шакро не боялся ни болота, ни леса: он умел выживать, загодя замечать опасность и действовать, не теряясь ни на мгновение, а главное — никогда не сдавался, цеплялся за жизнь с тем бесконечным упорством, которое одно только и спасает жизнь любому человеку на свете. Он и с гончей повел себя единственно возможным для него образом: побежал, мгновенно сообразив, что нож против нее не поможет точно. Жаль, скрытни из корзины все-таки удрали… Терпеливый чужак следовал за ним по берегу, там, где корни деревьев укрепляли топь. Мальчишку не удивляло терпение: старый-то человек и должен понимать, что бросать уже пойманную добычу и возвращаться домой с пустыми руками — плохая идея. Да и вообще нетерпеливые доживают до старости еще реже, чем те, кто сдается. Так Шакро всегда говорил отец. Кроме невиданного ножа, с собой у незнакомца оказалось оружие еще более странное, похожее на гигантский серп на длинном, в его рост, древке. Когда он поднял это чудище из травы, Шакро едва не присвистнул: зачем такая штуковина вообще может быть нужна? На охоту с ней не пойдешь, прутьев или травы не нарежешь, дерево не срубишь… разве что от нечисти из мглы отбиваться, той самой, про которую старики рассказывают. Правда, они говорят, что от нечисти отбиться нельзя. Ничем, даже огнем. Только спрятаться, если повезет. Впрочем, от вопросов Шакро воздержался — не маленький. Кто же расспрашивает человека без дела прежде, чем сядет с ним у огня и разделит пищу! Разве только когда есть сомнения, что он вообще человек — но такого рода сомнений у мальчишки не было. А даже если бы и были, то на обратном пути непременно бы исчезли. Потому что спустя почти полчаса молчания чужак на ходу пошарил под плащом, а потом протянул ему на ладони черный бугристый шар размером примерно с его голову. — Как думаешь, это будет не хуже, чем твоя добыча? — прозвучало совершенно серьезно. Шакро принюхался. Нет, ему не показалось. Пахло и в самом деле осиным медом — резкой, целебной сладостью. Кладовая из гнезда каменных ос! Это тебе не полкорзины скрытней. Чтобы добыть такую, рискуют жизнью, по многу дней проводят в поисках у края мглы, успевают надышаться и блюют потом кровью месяцами — это те, кто сумел наверняка выкурить ос из гнезда. Кто не сумел, не возвращается. Чтобы убить человека, полудюжины укусов с избытком достаточно, а укуса матки хватает и одного. Правда, мед того стоит. Из него делают лекарство от лихорадки и гнойных ран — спасение для многих, особенно для детей. Как-то даже… и сказать нечего было. Для деревни Шакро этого меда хватило бы на полгода, если не больше. Полная ведь кладовая, даже не вскрытая. И чужак собирался отдать ее прямо сейчас, еще не зная, пустят ли его в деревню хотя бы на ночлег. Мало ли, что старшие могут решить! Вдруг он чем-то болеет или просто покажется слишком странным. — Ты серьезно? — совершенно невежливо, зато от души спросил, наконец, Шакро. — Ты хочешь отдать нам столько меда? Просто так? — Почему нет, — пожал плечом чужак. — Ты ведь взял меня с собой. — Старшие могут решить иначе. И потом, это же лекарство. Такие вещи не бывают для кого-то одного — только для всех. Он долго молчал, как-то непонятно глядя сверху вниз своими холодными прозрачными глазами, почти лишенными ресниц, снова разглядывал идущего рядом мальчишку — с тем же сдержанным, задумчивым любопытством, что и в первые минуты. Как будто Шакро ему что-то новое сейчас сообщил, а не общеизвестную вещь. А потом согласился: — Тогда тем более возьми. Пусть принадлежит всем.