прятки с тобой

Вали с Земли нахуй, ну или отдаешь выбор свой пряткам? Таким… долгосрочным, чтоб зябко там было, и били по пяткам. Но я не хочу, чтоб ты сдох весь в слезах, залезая в петлю.

После хлопка дверью у него было полчаса. Это было проверено неоднократно. Строгая закономерность не нарушалась никогда — последнее, крикнутое со всей силы оскорбление, пожелание о скорейшей кончине, жалостливый скрип двери и быстро затихающее эхо шагов где-то уже за пределами квартиры и мира Димы. Руки тряслись, из-за чего неровно обрубленный конец пеньковой верёвки выскальзывал из пальцев, падая к ногам. Ларин рваными движениями притягивает к себе табуретку и забирается на неё, неустойчиво балансируя между кривым узором линолеума и потрескавшимся потолком, на который плевали в этом доме. Единственное желание Ларина — не упасть. Не упасть последний раз в жизни — его личное падение началось когда-то давно с первой ссорой и, видимо, закончится в петле под потолком. Узел выходит с первого раза, почти — давайте опустим досадную подробность о том, как в первый раз всё вышло не совсем удачно. Дима не один час провёл, терпеливо учась затягивать правильные и аккуратные узлы — Хованский лишь смеялся и издевательски спрашивал, не повеситься ли хочет его милый ненавистный друг, не замечая, как медленно потухали чужие глаза. От мерзкого запаха хозяйственного мыла воротит ещё больше, чем от жизни в четырёх стенах с тремя окнами — одно узкое на кухне с порванной сеткой, одно в спальне с вечно сломанной ручкой и в кабинете, куда Ларина пускали исключительно для уборки и полива засыхающих фикусов. Иронично, что именно мыло, с такой старательностью втираемое в верёвку, облегчит последние минуты — что там, секунды — жизни. Накинуть на шею петлю и сосчитать до десяти — недосягаемый предел мечтаний последних месяцев. Ни прошло и дня, чтобы он, Дима, не представил, как перед глазами всё померкнет — кроме света в конце тоннеля, конечно же —, и тело безжизненно повиснет над перевёрнутом табуретом. — Раз, два, — голос срывается на высокие всхлипы. Будто кто-то с силой бьёт его в грудь, выбивая весь воздух из лёгких и последнюю опору из-под ног. Блядский страх ожидаемо появляется, когда холодная пенька касается кожи шеи. В глазах мутнеет от слёз, и без того далёкий пол растекается темными пятнами. Шум в голове оглушает. Сердце, которое скоро замрёт навсегда, отчаянно колотится о рёбра, стараясь отговорить шагать в пропасть под стулом. Дима страшно не хочет умирать. — Три, четыре, — солёные капли стремительно летят вниз, разбиваясь о грязный пол. Чем быстрее — тем сильнее сокращая его время. Может, всего лишь хочет найти то место, где не будет вечно сквозить откуда-то пробирающим холодом, хотя все окна и двери давно закрыты? Ларин просто слишком давно чувствует, как задыхается от боли внутри. — Пять, шесть, — Дима роняет голову и отчаянно кричит. Кричит о помощи, боли, страхе. Хватается мокрыми пальцами за петлю, будто это поможет. Всё обрывается слишком быстро — крик падает до хрипа, утопая в мольбах, адресованных непонятно кому. Следующие две цифры едва слышны. Всё закончится быстро — два шейных позвонка сместятся, обеспечивая почти мгновенную смерть, и всё. Главное оттолкнуться сильнее. Мыло поможет снизить силу трения. Ему помогут. — Девять, — шепчет Ларин, отпуская верёвку. Руки плетями повисли вдоль тела. Глаза закрываются — ненавистное место медленно растворяется под закрытыми веками.

Прощай, — не произносит Дима, помедлив с секунду.

— Десять. Шаг. Он не успеет. Тихое хрипение, и темнота — никакого света в конце.