Мне подвластны зыбь и твердь, Жизни миг и cмepть, от века. Вмиг могу опустошить Глиняный кувшин - тело человека.
- Иди сюда. - Тихо и совсем-совсем не властно зовет подрагивающий голос. Удивительно, как легко и быстро расстается Сантьяга со своей наследственной тягой - быть главной, стоит оказаться наедине с одним-единственным человеком. Алек знает, что цепной пес очень даже кусается. Вгрызается зубами и цепляется когтями, рычит и лает, не подпуская чужака к хозяйскому дому. Но когда человек отстегивает ошейник и позволяет псу улечься у камина, тот покорно виляет хвостом и лижет руки, будто не у него капала с языка пенная слюна секунду назад. И это удивительно. Людоед, баронесса, воинственная дева, совсем на деву не похожая, сейчас тихо-тихо просит, не приказывает. И смотрит такими собачьими преданными глазами, что сердце екает. Алек теребит ворот рубашки, пытаясь дрожащими пальцами справиться с пуговицей. У него в голове так плывет, что он никак не может её расстегнуть. Отчаявшись, он дергает со всей силы, и тонкая ткань неистово трещит. Но это совсем ничего, что ему какая-то рубашка, шитая серебристыми нитями. Ради уставившихся на него глаз Сантьяги, что нервно мнет ладони и поглаживает пальцами складки покрывала, не жалко. Рубашка с порванным воротником, без одной пуговицы, не может удержаться на плечах. И она, повинуясь легкому движению, соскальзывает на пол. А вот то, что под ней - лучше не видеть. У молодого Принца очень красивое лицо. Генетика, не зря в жены всегда берут пусть и глупеньких, но таких красивых молоденьких герцогинь. Их солнечно-точеные черты в смеси с самыми невыразительными царственными супругами исправляют любые огрехи природы. Лицо Алека останется столь же прекрасно и спустя многие годы. А уж какие жадные взгляды скользили по нему, стоило ему появиться в свете, когда юноша словно дразнил собою всех присутствующих представительниц женского пола и некоторых представителей мужского. И как собственнически закидывала ему руку на плечо Сантьяга, заставляя исходить на мыло придворных, что не могли понять, как же такой отвратительной твари достался прекраснейший младшенький сын Его Величества... Но представить то, что было под рубашкой, никто из этих вздыхающих о бедном мальчике лицемеров даже не смог бы. Полупрозрачная ткань с тонким шитьем открыла под собой иссеченную, перечерченную розово-белыми шрамами спину. Истерзанные ключицы и шею, которую Алек прикрывал легкими шарфами из невесомого шелка. Обкусанные плечи с неровными ямками заживших язвочек, которые сверху затянуло новой бугристой кожей. Словно бы дикий зверь в порыве ярости оставил эти отметины. И лишь двоим было известно, что это - проявление самой сильной на свете любви. Сантьяга опускает глаза, стоит рубашке скользнуть на пол. Её радужки вспыхивают ярче, будто пламя заморских свечей, которые горят дьявольским зеленым огнем. Такие свечи очень любит Его Величество. Они - неизменный атрибут представлений в королевском дворце, веселящий и ужасающий придворных. Как и сама Сантьяга. В последнее время её удивительно часто таскают во дворец носители королевской фамилии, будто и не они же сослали весь род людоедов в Темный замок. И лишь приглашения одного из них Сантьяга принимает с радостью. - Я здесь. - Алек ласково поднимает склоненную голову, придерживая пальцами за подбородок. Цепная собака повинуется, но вот глаза её становятся еще печальнее, когда пред ней предстает дело собственных зубов. И рук. Сантьяге совестно, ведь почти все шрамы, покрывающие тело Алека, остались не после страшных сражений и вражеских ударов. Принц удивительно удачлив. Ему удавалось спастись от шальных стрел, от жалящей стали, от яда в бокале и кислоты, выплеснутой в лицо. Но избежать последствий любви людоеда оказалось гораздо труднее. А он и не пытался. - Если... Если ты не хочешь, мы можем... - Сантьяга сама не знает, чего она хочет. Чтобы в этот раз Алек был избавлен от неизбежного окончания этой любви. Или же чтобы ощутил в полной мере, прочувствовал на своей шкуре сжигающее девушку пламя. Второе желание принадлежит не разуму, а древнему разрушительному инстинкту, который Сантьяге тяжело удержать внутри. Она пытается, но тщетно. Но сегодня, как и всякий раз, выбор делать не ей. Её давно лишили права выбора. Будь воля Людоеда, она бы запиралась на замок от Принца каждую ночь. И вовсе не потому, что не хотела с ним близости. А потому, что хотела слишком сильно. Но самого человека это не устраивало. - Хочу. - Властное и мягкое, перебивает слово гаснущий шепот Сантьяги, заставляя ту судорожно выдохнуть сквозь зубы. Какие же они у неё острые. Будто природа зло подшутила над ней, наделив женскую особь такими неженскими атрибутами хищника. Такими зубами - выдирать кости из суставов и мясо выворачивать клоками, а не целовать юные губы. И вот, последняя преграда падает. Нечему больше сдерживать. Зубы улыбаются-щерятся. И впиваются поцелуем со вкусом крови. Алек сам снял ошейник с пса. Так пусть теперь не жалуется, что животное попалось игривое и любящее кусаться. Оно рычит и воет, стонет, как дерево под порывами ветра, когда его касаются. Не прирученный до конца зверь, который слишком долго себя сдерживал, покорный воле хозяина. Сантьяга - настоящее животное, которое лишь прикрывается маской человека, такой удобной окружающим, но совсем не ей. Людоеду не скрыть своей природы до конца, как бы не хотелось. Хоть на одно мгновение, на одну секунду, но маска исчезнет. И явит миру железнозубый оскал с привкусом человеческого мяса. А у них с Алеком не секунда, целая ночь впереди. И не раз, и не два вцепятся зубы в тонкие плечи, чтобы оставить полукруги своих жутких отметин. Людоеды ревнивы, им нужно, чтобы их любовь, их партнер, их вещь несла на себе клеймо, которое узнают все другие, клеймо, кричащее о том, кто владеет этой вещью. Чтобы ни одна живая душа не смела прикоснуться к тому, что людоед избрал своим. Чтобы одежда пропиталась их запахом, а кожа красноречивее любых слов говорила о проведенных ночах. Будь воля Сантьяги - она бы и вовсе проглотила Алека целиком. Навсегда заперев в собственном чреве, чтобы больше никому не достался. Как драконы собирают сокровища, так и эту трепетную драгоценность спрятала бы от людских глаз. О, тогда бы она была счастлива. Не разделяя больше любимого ни с кем, наслаждаясь вечностью вместе. Поглотить, присвоить, сожрать - инстинкт, который не перекричать никаким голосом разума. Ей всегда мало. Мало вкуса соленой кожи и крови, который не может успокоить вспыхивающее голодом нутро. Для чудовища наслаждение только в одном. И никакие ласки не заменят его. Будь она человеком, сколь легче стало бы. Но природа скверно шутит. И поэтому, когда властные руки заставляют подаваться бедрами навстречу, стонет Сантьяга не от бьющей в позвоночник искры. А от привкуса металла на губах, чужих, исцарапанных и незаживающих. И окончание к ней приходит тоже совсем не от нежных рук на груди. А от того, что на чужой спине пальцы пробороздили несколько новых дорожек. Это её маленькая личная драма. Сантьяга не может получить наслаждение от любви. Потому что для неё любовь выражается в другом. Конечно, потом, когда пламя поутихнет, и два опустошенных тела рухнут на окровавленные простыни, эта драма немного сотрется, побледнеет. Урчащий людоед будет вылизывать длинным склизким языком покалеченное тело и говорить о своём искреннем сожалении. В который раз клясться, что больше никогда не причинит боли своей любви... А человек в который раз будет искренне прощать и понимать, изо всех сил делая вид, что ему не больно. Совсем-совсем, пусть раны жутко саднят, так, что хочется закричать. Но это будет ложью. Будет, потому что такое повторяется каждую ночь. И скоро на коже не останется живого места. Сколько бы Сантьяга не выстраивала внутренние стены, они рушатся к чертям из-за её природы. Которая просто не может игнорировать любимый, но такой вкусный человеческий запах. Иногда, после таких ночей, когда Алек садится на край кровати и сдирает залитые алым шелковые наволочки, ей хочется выйти на балкон и завыть. Словно волчица, которая никак не может достать зубами до луны и оттого проклинает кусок камня в небе. Зарычать, оскалиться на темные звездные небеса, что прокляли её от рождения, заставив страстно желать лишь одного - крови. Но она лишь стирает с губ застывающие капли и посильнее кутается в пропахшее насквозь одеяло.Клятвой на крови дышу без любви. Мой путь далек до страшного итога. Могу я сжечь все на корню, Но жертвенность твою Как вырвать мне у Бога?