***
Девятилетний Тэтсуя отлетает к стене. Затылок стреляет резкой болью, спину саднит — старые, еще не зажившие рваные раны дают о себе знать. Перед глазами темнеет, ноги и руки дрожат и не способны выдержать вес тела. Неожиданно в голове что-то щелкает, и Тэтсуя ставит хилый блок, стараясь хоть немного уменьшить урон. От сильного пинка его волочит по неровному бетонному полу, местами сдирая кожу на левой стороне тела. — Поднимайся, живо! — звучит жесткий приказ от отца. — Это ни на что не годится! По-твоему, это — уровень Дечимо Вонголы? Мальчик сцепил зубы. Через силу поднялся, держась на одних Воле и упрямстве. Он прекрасно знает, что прошло всего полчаса — отец только начал, только вошел в раж. Эти мучения, гордо именуемые тренировкой, продолжатся еще часа полтора. И Емитсу не будет волновать, ни как он себя чувствует, ни что он об этом всем думает — его мнение никого не интересует. В самом деле, кто он такой? — Ты понимаешь, что тебе уготовано великое будущее? Не позорь меня как твой никчемный брат, — презрительно говорит мужчина. Его отношение к старшему из близнецов не вызывает вопросов. А сам мальчик думает, что бы было — выбери отец Тсуну? Если бы у него было Пламя, а у Тэтсуи — нет? Он не знает ответа на этот вопрос, но иногда позволяет себе помечтать об этом. Тэтсуя остается в тренировочном зале обрабатывать раны, когда отец оборачивается у дверей. — Жду дома через час, — оставляя ребенка один на один со своими мыслями. А когда девятилетний мальчик возвращается в уютный домик Савад, то его встречает хмурая, качающая головой мать: — Тэт-кун, ты, что опять с кем-то подрался? Мы ведь говорили с тобой на эту тему… Тэтсуя хочет что-то сказать, но слова застревают в глотке. Он отворачивается и молчит, мрачно смотрит в сторону. И злится: на самого себя, на отца, на мать. И почему-то на Тсунаёши. — Да, брось, Нана, — вступает в разговор Емитсу. — Зато он вырастет настоящим мужчиной! И этот его глупый смех, будто он правда дурачок-шахтер, а не один из влиятельнейших людей Италии и всей Европы. Нана поджимает губы. — Ты всегда ему все спускаешь с рук! А он между прочим учится хуже, Еши-куна! А за тест по математике вообще получил только тридцать пять баллов! — мягко, но недовольно-обеспокоенно — как умеет только она — выговаривает женщина мужу. — Вот как, — никто, кроме Тэтсуи не заметил как подобрался мужчина, скосив взгляд на младшего сына. — Я с ним позанимаюсь. — О, правда? — Нана мило улыбается. — Может и Еши-кун с вами посидит? Тэтсуя заметил, как старший брат заинтересованно высунулся из кухни. Его глаза загорелись надеждой, хотя Тэтсуя не понимал, как можно хотеть внимания этого монстра. Сам он с радостью бы отказался от этого, да даже бы в пользу аники, раз тот так этого жаждет! Чтобы он тоже мог почувствовать всю силу отцовской «любви» на собственной шкуре! Емитсу же незаметно для любимой жены морщится. — Нет. Ты же сама сказала, что он учится лучше. Тсунаеши обиженно убегает. Нана не видит в отказе ничего странного, доводы мужа звучат логично. А Тэтсуя остается наедине с отцом. Тот велит ему подниматься в комнату и ждать его. От его голоса по спине бегут мурашки, а сердце заходится в испуганном ритме. — Что это? — тихо спрашивает его отец позднее. — Я спрашиваю: что это такое? Как ты вообще посмел получить такие низкие баллы? Мальчик тупит взгляд. Произносит: — Я пропустил тему из-за того, что лежал дома с истощением и большой кровопотерей. А самостоятельная была на следую… — Заткнись. Настоящий босс никогда не оправдывается. И не допускает таких позорных промахов. Даже ничтожество вроде твоего брата, и то — учится лучше, — мужчина говорит негромко, но каждое слово будто многотонной плитой придавливает Тэтсую. — Он не тратит все свое время на тренировки, — говорит он, будто бросается в омут с головой. Емитсу замирает, щурит серо-голубые глаза. В его взгляде мелькает что-то такое, что заставляет мальчика замереть. Сердце колотится о ребра, как птица в клетке, а перед глазами от усталости и страха все плывет. По необъяснимому внутреннему приказу Тэтсуя вскидывает руки, закрывая голову. Сильная пощечина не достигает своей цели, но заставляет измученного ребенка рухнуть на пол. — Повтори, что ты сказал, щенок, — шипит мужчина, которого язык не поворачивается называть отцом. Мальчик молчит, сцепив зубы. Ушибы и трещины в костях разом бьют по нервам, заставляя глаза наполниться противной соленой влагой. От нее щиплет глаза, Тэтсуя чувствует как лопаются сосуды. Он быстро-быстро моргает, прогоняя непрошеные слезы. Он не заплачет, нет. Только не перед этим монстром. Не дождется! Емитсу дает еще одну затрещину — для профилактики — и приказывает сесть за учебники. — Раз ты не успеваешь за школьной программой из-за тренировок, — язвительно говорит он. — Значит мы будем учить на пару-тройку занятий вперед, ясно? Тэтсуя резко молчаливо кивает, не отрывает взгляд от пола. На следующее утро он как всегда одевает мешковатую, закрытую одежду, чтобы скрыть бинты и ярко-синие синяки. На голову он повязывает привычную любимую бандану, пытаясь спрятать небольшую рану на затылке — подарок от бетонной стены. Отца нет в доме и мальчик прислушивается к себе, пытаясь понять — уехал он или еще в городе. Мальчик давно заметил, что ему удается предугадывать некоторые события. Например: спросят его на уроке; когда можно прогулять уроки из-за внезапной замены; куда нужно свернуть, чтобы не наткнуться на какие-нибудь проблемы. И приезды отца ему удается предсказывать на раз-два. Это порой здорово помогает. Вот и сейчас Тэтсуя прислушивался к себе. Дышать было легче, не было этого удушающего чувства безысходности, что появлялось, когда Емитсу был рядом. Значит уехал, это хорошо. С замечательным настроем он спустился на кухню.***
Зверские тренировки продолжались даже тогда, когда Емитсу не было. Просто вместо него с Тэтсуей занимались его подчиненные. И приказ начальника: «не жалеть» они выполняли блестяще. Каждый день мальчик уходил после школы на заброшенную стройку рядом с лесом, которую выкупила и охраняла Вонгола. Там с ним и занимались. Ушибы, растяжения, разрывы, трещины и переломы, рваные и колото-резаные раны — за прошедшие шесть лет с начала тренировок, все это оставило свой след на теле ребенка. Самые разнообразные шрамы покрывали его тело — не так давно, правда, Емитсу прислал Тэтсуе небольшую сережку-гвоздик, которую зачаровал очень сильный Туман. Теперь можно было не переживать о том, что кто-то может заметить шрамы или синяки от тренировок. Тэтсуя подарок оценил. Это была едва ли не единственная вещь, которую отец ему подарил. И она ему действительно понравилась! О, с каким удовольствием он проколол себе ухо, чтобы можно было носить ее! И ему было действительно плевать на недовольство матери, ругающихся преподавателей и злого ГДК. И на хмурящегося брата — тоже. И мальчик даже не мог объяснить почему. Просто бывают вещи, которые нравятся и — все. Пускай теперь он, Тэтсуя, стал еще больше походить на якудза. Это уже породило множество новых слухов среди соседей, учителей и учащихся. И это радовало. Ему уже очень давно хотелось кричать, швырять вещи, делать хоть что-нибудь, что могло бы привлечь внимание других людей. Чтобы кто-нибудь из этих умных взрослых поговорил с ним, чтобы его услышали и поняли, как ему плохо. И он надеялся, что эта чертова сережка станет каким-то спусковым крючком, что теперь-то все точно засуетятся! Потому что он устал. Он не хотел больше ничего из того, что сейчас происходило в его жизни. Смешно, но ему хотелось жизнь, как у старшего брата — пару друзей, любимое хобби, ласку матери. А все, что было у него — постоянные жестокие тренировки, куча плохих слухов, отсутствие даже простых знакомых и странное отчуждение матери. Конечно, он плохо учится; раньше приходил домой весь избитый; плохо ее слушается, потому что иногда не мог выполнять ее просьбы чисто физически — кому захочется такого сына? Другое дело — Тсунаеши, которого ставят в пример. И это очень бесит! Тэтсуя все чаще и чаще стал думать о том, что это просто несправедливо: его брату все, а ему — ничего. И хотя отец постоянно твердит об его «исключительности», мальчик прекрасно понимает, что в его жизни ничего не изменится. Наоборот, со временем станет только хуже. А вот его брат будет и дальше жить в свое удовольствие, при этом всем, строя из себя жертву! Это заставляло Пламя внутри клокотать, вырываться наружу. Тэтсуе хотелось крушить, хотелось ударить — а то и избить! — своего аники. Каждый раз останавливало только осознание того, что это — ненормально, что нужно держать себя в руках. И еще на периферии мелькали воспоминания из далекого детства, когда они были настоящими братьями, а не бледной пародией, как сейчас. Но даже так, он не мог перестать думать об этом! Каждый раз, когда Тсуна оказывался в поле его зрения, в груди поднималось нечто темное, злое. Будто все то, что он копил в себе эти годы, собралось в одну темную субстанцию и вот-вот выплеснется наружу. Это было страшно. Это было в какой-то мере опасно, но Тэтсуя не имел понятия, как с этим бороться, что ему делать. Когда он пытался спросить совета, поговорить об этом с матерью, она находила отговорки и отправляла его в комнату учить уроки. Было очень обидно, в душе каждый раз появлялось чувство, словно его предали. С каждым днем, с каждым подобным разом у мальчика все сильнее опускались руки, а эта тьма все росла и росла. Тэтсуя боялся, что однажды она просто затопит его…***
Когда Тэтсуя в двенадцать знакомится с Кентой, Мичи и Шином его мир начинает играть новыми красками. Первые друзья, первый совместный поход в кино, первая совместная драка. Ночевки друг у друга, прогулки вместо надоевших тренировок и прогулы уроков. То, о чем он раньше только мечтал перед сном в один миг стало правдой! Савада был так счастлив, ведь ни Емитсу, ни его подчиненные ничего не говорили и не делали — даже прогулы уроков и тренировок их будто бы не волновали. Это было странно — но, Ками, до чего же здорово! А уж как он радовался, когда спустя еще месяц они и вовсе уехали! И даже противный холодок, который Тэтсуя ощущал каждый раз при встрече с друзьями, он научился не замечать. Для него прекращало существовать все, кроме Кенты, Мичи и Шина. Их лица, голоса, звонкий смех — все это клеймом отпечатывалось в чистой, незапятнанной отношениями и знакомством душе. Спустя два месяца мальчик не мог понять: как он жил до встречи с ребятами? Это же просто невозможно! Потом, еще через три месяца, к ним присоединились Хиро и Макото. Они так легко вливаются в их компанию, что Тэтсуя даже как-то подсознательно шутит, что мальчишки будто знают друг друга всю жизнь. Они лишь смеются на его замечание — а в груди у Савады трепещет и надрывается сердце. Оно колотится о ребра, испуганно стучит. Но Тэтсуя не обращает на это внимания. Ему кажется, что счастье в миллиметре от его ладони — только успей поймать! Поэтому, он с удовольствием соглашается на все встречи, предложения прогулять занятия и даже начинает присоединятся к насмешкам его друзей над Тсуной. Сначала это кажется странным и даже диким. Но с каждым новым разом Тэтсуя чувствует внутри мрачное удовлетворение. Так и должно быть, так правильно. Его никчемный брат тоже должен страдать! Постепенно это приобретает постоянный характер: насмешки становятся все злее, тычки — сильнее. Тсунаёши поджимает губы и молчит. Тэтсуя каким-то внутренним чутьем знает, что его аники способен дать отпор, но из раза в раз лишь продолжает терпеть. И смотрит: будто что-то там понимает! Это выводит мальчика из себя! Как он смеет делать вид, словно знает все о своем брате, словно он — глупый ребенок?! С каждым днем ненависть в детской душе лишь росла и множилась. Это было невыносимо — она душила его, не давала вздохнуть. Стоило только Тсуне появится в поле видимости, как у его младшего брата сносило голову. И никто ничего не делал — Нана не знала, что ее дети начали враждовать, а Емитсу недолюбливал Тсуну. В школе на отвратительные отношения между близнецами смотрели сквозь пальцы. А друзья Тэтсуи, сами того не понимая, лишь подливали масла в огонь ненависти. Чтобы хоть как-то справляться с приступами агрессии и не прибить в гневном порыве Тсуну, мальчик решается на создание уличной банды. Его друзья говорят, что это — здорово, а если стать каким-нибудь крутым якудза, вообще можно до конца дней жить счастливо и в достатке! Все будут тебе прислуживать, а ты лишь тратить деньги и управлять целой кучей людей. Тэтсуе кажется, что это — неправильно, что это совсем не так. Но — что он вообще знает об этом? Емитсу только и делал, что издевался (тренировал), да говорил о том, какая великая честь оказана мальчику. Он только знает, что нужно быть сильным и всегда слушаться советов более старших. А еще в мафии — убивают. Но спорить Тэтсуя не хочет — это такие глупости, если честно. Но быть главарем банды ему нравится. Это до странного приятно — видеть, как страх наполняет глаза его жертв, как они сначала пытаются сбежать, а потом — умоляют не трогать их. Избивая очередного парня, Тэтсуя порой думает, что это — ужасно. Он думает, что то темное и злое, что теплым клубком ютится в его груди, все-таки потопило его. И это было очень страшно. Но эти мысли быстро проходили. Наступал новый день, новая встреча с друзьями — и вот Тэтсуя, как ни в чем не бывало, шатается среди заброшенных строек, по ночным улочкам города и даже несколько раз ездит в Токио. Просто, чтобы устроить хорошую драку и, может, разжиться за счет своей жертвы! По прошествии еще пары месяцев, Тэтсуя может с уверенностью сказать, что его нынешняя жизнь — почти то, о чем он так долго мечтал. И мерзкий холодок там, где бьется сердце — лишь ничего не значащиеся глупости…***
Тэтсуе уже четырнадцать. У него есть своя банда, состоящая из близких друзей, авторитет на ночных улицах Токио и тихого Намимори, а так же — жалкая пародия на семью. Оценки в Средней школе у него плохие, потому что ему некогда заниматься учебой. Тот факт, что его не отчислили за неуспеваемость и прогулы, кажется удивительным. Кому угодно, но не Тэтсуе. Емитсу наверняка не допустит подобного исхода. Кроме того, парень участвует во всех спортивных соревнованиях и стабильно оказывается в тройке победителей, поэтому руководство Средней Намимори закрывает глаза на его оценки и поведение. Эта традиция тянется еще со времен Младшей школы: Тэтсуя не волновался из-за оценок и посещаемости, периодически побеждая в разных соревнованиях, а преподаватели не пытались на него повлиять. Вообще, не то, чтобы парень был глупым — он неплохо разбирался и в математике и в физике, японский и литература тоже не были слишком явной проблемой. Да, оценки были, как правило, ниже сорока баллов, но дело было в безразличии самого Тэтсуи и постоянных прогулах, а не в его умственных способностях. Кроме того, он не хотел выделяться среди друзей. У Кенты и Шина были очень натянутые отношения с точными науками, у Мичи — с литературой и историей, а Хиро и Макото были полными профанами в химии, биологии и географии. Если они и учили уроки — а это было крайне редко, так как это скучно и «не круто» — то делали это коллективно. И, признаться, Савада никогда не пытался намеренно скрыть свои реальные интеллектуальные способности от друзей или членов семьи, хотя последние не слишком-то и интересовались. Если быть откровенным, то мальчик хотел быть честными со своей бандой, он не хотел ничего от них скрывать — и был уверен, что это чувство у них взаимно. И он правда считал, что тот факт, что он умнее и способнее в науках, чем его друзья не скажется на их общении. Но что-то внутри не давало ему рассказывать о важных вещах, что-то спазмом сдавливало глотку, когда он только думал об этом. Оно будто говорило: «Заткнись, не смей, ты пожалеешь!» Тэтсуя бесился, злился, но поделать с собственным телом ничего не мог… Именно по этой же причине его друзья ничего не знали о его неплохих отношениях с несколькими крупными японскими синдикатами, о хорошем уровне владения Пламенем. Да, и о самом Пламени он им не говорил. Про свою «избранность» Тэтсуя не хотел пока говорить сам — книги и фильмы научили его тому, что не всем нужен именно ты — многие хотят лишь урвать кусочек твоего успеха и благосостояния. Парень очень хотел верить, что это совершенно не его случай — уж, его-то парни совсем не такие! Им нужен Тэтсуя, а не мифический «Дечимо Вонголы». Но все равно пока молчал. И поэтому все пока было прекрасно, все шло хорошо. Но с каждым днем почему-то все сильнее нарастала странная паника. Будто должно случиться, что-то ужасное. Внутреннее чутье буквально сходило с ума, и с каждым разом Тэтсуя все сильнее и сильнее чувствовал странное отторжение по отношению к старшему брату. В нем бесило буквально все: глупая улыбка, ничтожное тело, и — особенно — этот его якобы понимающий, знающий взгляд! У младшего из близнецов все буквально вымораживало внутри, когда он встречался с Тсуной. Это было странно даже для их нетипичных отношений! И Тэтсуя не мог понять почему, пока однажды не заметил, как аники легко вызывает рыжее Пламя. В ту секунду для Тэтсуи мир будто перевернулся: у его старшего брата есть Пламя! Но ни Емитсу, ни «дедушка» об этом не знают! Почему? Почему, черт возьми?! Таким обманутым и отчаянным парень не чувствовал себя ни разу… В то время, пока он сам ломал свои кости, разрывал связки и сухожилия, получал все новые и новые шрамы… В то время, пока он с головой уходил в науку, стараясь постичь невероятно сложные для своего возраста уравнения, функции и графики под бдительным взглядом монстра-Емитсу… В то время, пока Тэтсуя слушал вечные сравнения матери и ее отчужденное: «я сейчас занята, Тэт-кун»… В то время, пока он мечтал по ночам о близких людях, о друзьях, потому что своей родной семьи он лишился в одночасье… … все это время его старший брат жил своей счастливой жизнью, с лаской матери, лучшими друзьями, любимым хобби и кучей детских и подростковых вещей, которых сам Тэтсуя был очень долгое время лишен! И с чертовым Пламенем! Тогда Тэтсуя быстро сбежал, не позволяя раскрыть себя. Лишь на старом заброшенном складе, где они иногда бывали с парнями, он дал волю своим чувствам. Это была самая настоящая истерика — Савада громил все вокруг с помощью Пламени, сбивал костяшки в кровь, срывал голос, выкрикивая в пустоту лишь один-единственный вопрос: «Почему?». Злые, отчаянные слезы застилали глаза, на языке чувствовался металлический привкус крови. Когда все закончилось, парень не помнил. Но отчетливо ощутил внутри себя фантастических размеров «ничего» — была лишь непроглядная бездна, гостеприимно распахнувшая свои объятья. Детское израненное сердце еле трепыхалось в груди, тоскливо ноя. А душа, больше похожая на рваную половую тряпку, колыхалась где-то рядом с ним. Это было больно. Он не хотел так. Не хотел все это нечувствовать. Не хотел, чтоб вместо подростковых мечт — зияющая дыра и глухое отчаяние. Не хотел. Вот только, кто его спрашивал?