Единственная свобода, которую можно противопоставить свободе убивать, это свобода умереть, то есть освободиться от страха смерти и найти этому несчастному случаю место в природе.
Смех стихал, как ему казалось, мучительно долго. За это время Галпин даже успел вспомнить, из-за чего эта женщина вдруг так не взлюбилась ему. Дело было в её глазах. Потому что тогда, в первый раз, в глазах той, кто разбирал на детальки самых сумасшедших личностей, он увидел ровно то же безумство, которое она и помогала им обуздать. Серьёзно, её злодейские замашки это лишь подтверждали. Мисс Одье, правда, о его размышлениях не знала. Вместо этого она в нескрываемом веселье приподняла бровь: — Почему я до сих пор с тобой вожусь? — голос сочился живой насмешливостью, — Может, хотя бы потому что я не бессердечная тварь? Или, не знаю, потому что это моя работа, за которую мне вполне недурно платят? — Возможно, вы и выглядите как идейный человек, но не настолько же, — он попытался сформулировать свою мысль без упоминания недоумевающего зверя в груди. Складно не вышло. — А есть ли разница? Тебе в любом случае чертовски повезло, Тайлер. Причём, ты даже не осознаёшь как. Ведь, если бы тебе на момент задержания было больше восемнадцати, я бы перед тобой здесь не сидела. Да ты бы сам изначально не отсиживал свой срок в таких тепличных условиях. — И это вы называете тепличными условиями? — переспросил Тайлер, от дерзости заявления неспособный соответствующее отреагировать. — Именно так. Или ты считаешь… подожди, ты не знаешь? — её лицо удивлённо вытянулось. Глаза метнулись куда-то за плечо, вперились будто бы сквозь него, пока Олин суматошно забормотала, осознавая: — Ну конечно, ты не знаешь. Откуда бы? И как я раньше не догадалась? — О чём вы? Брови сдвинулись к переносице. Галпин чувствовал, как к непониманию примешивалось уже привычное недовольство, но, испытывая данную эмоцию постоянно, он научился контролировать её. На самом деле, болтливость мисс Одье и её панибратское отношение к собственному пациенту помогали: чем чаще Тайлер вспыхивал гневом от её слов, тем больше у него было возможностей научиться тормозить себя. И он учился. Только сейчас никакие навыки не выручали. Во-первых, Галпин не особо улавливал ход их разговора, а во-вторых, интуиция подсказывала, что ничего хорошего им со зверем всё равно не светило. Впрочем, стоит упомянуть, что Тайлер сам по себе был подозрительным мальчиком, поэтому мог излишне нагнетать. Всё-таки продолжительное подчинение свихнувшимся тёткам не способствовало открытости, знаете ли. — Когда я говорю о том, что ты здесь хорошо устроился, я не приукрашиваю, — она на миг помедлила, вздохнула. С возрастающим беспокойством Галпин пронаблюдал, как выражение её лица костенеет профессиональной невозмутимостью. Осталось ожидать удар. — Потому что будь ты совершеннолетним, тебя бы отдали на опыты, понимаешь? Они замерли друг напротив друга. Галпин всё пытался выискать хоть что-то, малейший намёк на шутку, но, судя по честным, серьёзным глазам Олин, она ему не лгала. В попытке переварить услышанное он откинулся назад. Рука бездумно запуталась в волосах, потянула за кудри, словно боль способна была заставить мозг работать быстрее. Отлично, замечательно просто. Он действительно в два счёта мог стать чей-то подопытной зверушкой — и это не было красивой метафорой. Нет, это оказалось не свершившимся, спасибо большое и на том, фактом. Хотелось возвести руки над головой и вопросить: «Ну почему я?». Только вот запястья по-прежнему были закованы в браслеты, и возвести к потолку разрешалось разве что глаза. Хотя именно первая мысль, засевшая в голове, заполнившая его какой-то детской обидой, подтолкнула вкрадчиво поинтересоваться: — Подобная акция распространяется на всех, или я один такой особенный? — Зависит от твоей сущности, — мисс Одье легко пожала плечами. — Многочисленные расы, такие как оборотни или вампиры, например, уже давно никому не нужны. А вот закрытые сообщества и необычные экземпляры наиболее притягательны для изучения. — И что же насчёт хайдов? На лице её сверкнула мимолётная полуулыбка, потому они оба уже знали ответ. Тайлеру просто необходимо было устное подтверждение. — Беспрекословно подчиняющиеся тебе машины для убийств? Очевидно, они всегда в цене. Государство, кстати, тоже крайне заинтересовано в хайдах. Дефицит, правда, жуткий. В прошлом ловить их людям было буквально не под силу. Сейчас же статистика говорит, что чаще всего хайдов убивают как раз таки при задержании. Остальная часть, предположительно, кончает жизнь самоубийством ещё раньше. Лишь немногие из всех могут позволить себе полноценную жизнь в обществе. И то, не без лишений. Хотя некоторые предполагают, что большинство, наоборот, умело маскируется, — напоследок Олин досадливо морщится. — В этом их теоретическом анализе и чёрт ногу сломит. Она, наконец, смолкает, ожидая чужой реакции. Только вот Галпин предпочёл бы иметь для раздумий как минимум парочку часов, не то что минут. Потому что то, о чём сообщает она, парень слышит впервые. Кажется, даже задумывается о других представителях своей расы первый раз. Как и любой убийца, он склонен к эгоизму, но дело заключается не столько в этом, сколько в его общей неосведомлённости. В Джерико, не считая матери, он был единственным хайдом за добрый десяток лет, а информацией о таких, как он, располагала лишь чёртова Торнхилл. Вполне закономерно, что Тайлер ничего не знает. Что уж говорить, если он с миром изгоев-то знаком шапочно? И ему сложно представить, что кто-то может страдать из-за тех же проблем, в той же степени быть неуверенным в собственных-чужих поступках. Это странно, это почти раздражающе ново. Впрочем, некоторые мысли проясняются для него довольно быстро. Во-первых, Галпину хватает пары секунд, чтобы понять, что хайды абсолютно точно не стайные существа. Ведь зверь в груди у него гордый одиночка, и рассказ мисс Одье эти неосознанные выводы только подтверждает. Во-вторых, как и виделось ему, путь предстоит тяжёлый. Исходя из слов Олин, можно догадаться, что ни один он такой с сложной судьбой попался. Для хайдов счастливая жизнь считается скорее исключением, чем правилом. И тот факт, что статистика не на его стороне, совершенно не воодушевляет. Неужели это и вправду участь большинства хайдов? Сходить с ума от неконтролируемой агрессии, оставаться марионеткой в чьих-то руках и надеяться исключительно на то, что при аресте раны, нанесённые им, окажутся несовместимы с жизнью? Это почти вводит в траур, но Тайлер со своим многолетним заточением уже в некоторой степени смирился. Лишь мысль об опытах заставляет горло пересыхать. Потому что он не готов к постоянной боли, он не желает убийств, совершённых не по собственной воле. Липкий страх вырисовывает картины одну хуже другой: неизвестность заставляет думать о самом неприятном и сгорать. Галпин даже передёргивает плечами, ощущая фантомные прикосновения мучителей. Да сдохнуть и то проще. — Я правильно понимаю, — уточняет он негромко с недоверчивым выражением лица, — что после совершеннолетия я всё равно попаду в руки государства? — Да, милый, да. Им совершенно не в тягость подождать немного, чтобы соблюсти все формальности. — А могу ли я этого избежать? Мисс Одье усмехается: мальчишка перед ней и сам не осознаёт, как переходит на этот напряжённо любезный тон. Крайне интересно проявляются в стрессовой ситуации его психопатические наклонности. Он с лёгкостью опускается до нормального, человеческого диалога с ней, хотя так долго не шёл на контакт. И при этом позицию сохраняет мудрую — не показывает полную готовность сотрудничать после её предупреждения сразу же, а выясняет детали. На самом деле, всего-навсего торгуется и ищет пути отступления. Юный манипулятор. Олин находит это очаровательным. Потому, потомив его небольшой паузой, отвечает: — Конечно, если бы мои сеансы с тобой вдруг возымели положительный эффект, то после окончания курса, мы могли бы подать на пересмотр дела, — задумчивая интонация и не призвана казаться ненаигранной. Ноль стараний, лишь торжество, — Хотя, сам понимаешь, что в твоём «несговорчивом» случае вряд ли выйдет реабилитироваться. Тайлер впивается в собственные волосы сильней. На несколько мгновений смеживает веки, пока в груди скалится уязвлённый зверь. Неприятное послевкусие оседает на языке — ему жаль, что все его попытки дистанцироваться оказываются бесполезными. Потому что он прекрасно знает, куда мисс Одье клонит, и выбора у него, считай, нет. — А если же я проявлю должные старания в своей терапии? — О, — её губы искривляются в радостной, привычной улыбке. Женщина вся подбирается, активизируется, будто оживает. — Ну тогда у тебя будут все шансы выйти отсюда. Видишь ли, так получилось, что тебе позарез необходима свобода, а мне позарез нужен ты. Удачное совпадение, чтобы помочь друг другу, не правда ли? Она протягивает свою изящную ладошку вперёд. «План — дерьмо», — думается Галпину. И ему бы не соглашаться, послать бы мисс Одье ко всем чертям собачьим хотя бы ради драгоценного равновесия с животным в груди. Только вот находиться на чьём-то поводке больше желания не имеется, и бесноватые искры в чужих глазах так и подмывают согласиться. Подростковый, в некоторой степени социопатический азарт вскипает в кровеносных сосудах заместо трансформации. Инстинкт всё решает. Он позволяет себе сдержанно улыбнуться в ответ и обронить коротенькое: — Ага. — И всё же твои манеры, милый, — Олин усмехается и опускает пустую руку на стол. Тайлер зеркалит её. Ну что ж, будет весело. Потому что эта особа либо загонит его в могилу, либо действительно выведет из тюрьмы.***
Иногда Галпин искренне сожалеет, что мысли, затаённые среди многочисленных масок, необходимо облекать в слова. Что нельзя передать их по ментальной связи, в первозданном виде, или не передавать вовсе. Не то что бы мисс Одье реально заставляет его говорить — это не в её стиле. Вместо этого она просто рассказывает о том, как эксперименты над людьми помогли развитию науки. Причём, её глубоким познаниям в средневековых пытках и нацистских концлагерях Тайлер уже совсем не удивляется. Как-то довольно органично все упомянутые факты вписываются в круг её интересов. Ну очень разносторонняя женщина, что сказать. Истории эти срабатывают. Хотя, может, дело в том, что в голове до сих пор свежи воспоминания о шершавых стенах пещеры и холодных, всеобъемлющих женских руках. О том, насколько мягко провидение — а именно ему Тайлер её уподоблял, — брало его лицо в свои ладони. Или о том, насколько безжалостно било ровно то же провидение его наотмашь. Кричало визгливым голосом, на секунды разрушая пелену, и успокаивалось. Шептало, вколачивало в разум одну единственную мысль: «Я — мать твоя, приказ — слово моё, закон — воля моя». И как смешивался милый образ мамы с этим противным, елейным голосом, как оказалось размытое, всемилостивое видение простой галлюциногенной дрессурой. Потому что повторения не хотелось. Потому что люди, обученные и заинтересованные в его подчинении, наверняка могли больше. Гораздо больше. Просто нежелание попасть под нож не отменяло трудностей. Тайлер правда не понимал, как вытянуть из себя нужные признания. И он ведь не понимал этого ещё тогда, в Джерико, на приёмах у доктора Кинботт, которую мог обводить вокруг пальца и без указок Торнхилл. Сейчас же озарение также не снисходило на него. Сверх того, от мисс Одье он ожидал насмешек. Монологи её напоминали, что Олин совершенно не утруждает себя профессиональной этикой и не прочь прокомментировать любое его слово. Именно поэтому он закономерно решил, будто после его откровений иначе не станет. Никогда так глубоко он не заблуждался. Мисс Одье, стоило ему предпринять первую попытку к тому, чтобы открыться, вся обратилась в слух. Конечно, многого Галпин из себя не выдавил, но, не ощутив осуждения, точно осмелел. Сам он считал своё представление ситуации болезненным и искажённым, остро осознавая разницу между общественной моралью и собственными постулатами. И, выталкивая предложения из горла, первым порывом Тайлер чувствовал необходимость защищаться. Отстаивать озвученную позицию, скалиться и пресекать все обвинения на корню. Только Олин не вела себя, как отец. Она не обесценивала его личность, не сокрушалась над его девиантным поведением и, естественно, не смотрела на него с этим усталым разочарованием в глазах. Не вела себя она, и как мисс Кинботт. Не объясняла каждую его странность возрастом, не призывала к пониманию и терпению, а главное — выражение участия на её лице было иным. Конечно, Галпин не мог сказать, что у доктора Кинботт оно сквозило наигранностью, нет. Просто Тайлеру оно на протяжении всех сеансов казалось каким-то пресным, тупым, почти неживым, тогда как сопереживание мисс Одье его не раздражало. Может, из-за того, что эта эмоция подавалась ею тонко и ненавязчиво. А может, из-за того, что Олин относилась к нему с абсолютным пониманием. Это было почти дико. Он говорил ей, что, не будь Мэрилин мертва, он отдал бы всё, лишь бы заполучить её себе на растерзание. Он рассказывал ей, что, представляя себе будущих пассий отца, готов был без зазрения совести подставить и убить их. Что он травил многих знакомых-подростков в попытке выместить разрастающуюся в сердце злобу хоть на ком-то. Но мисс Одье на всей этой грязи внимания не акцентировала. По крайней мере, не так, как он себе представлял. Нотаций в стиле «убийство — это не решение проблемы» не наступило. — Разве вы не должны меня лечить? — спросил он, поражённый её подходом тогда. — Ты уже сформировавшаяся личность. Со своими склонностями и отклонениями. Я не лечу тебя. Когда дело касается судебной психиатрии, человека вообще нельзя «вылечить». Тяжесть, с которой мы работаем, кроется в фундаменте. И его я перекроить не способна. Мне ведь не под силу изменить твоё детство, милый, — она улыбнулась ему самыми уголками губ, спокойно и трепетно. До одури горько. — Даже если я очень-очень сильно этого хочу. Единственное, что я могу сделать — это помочь. Закрыть гештальты, продумать комфортную линию взаимодействия для тебя с социумом, учитывая твои особенности, и попробовать примирить тебя с прошлым. Пойти дальше. Понимаешь? Он понимал. Только вот от понимания в тот момент хотелось разве что умереть. Тело подвело его. Галпин чувствовал, как зверь заметался у него в груди: обеспокоенный и уязвимый, он вдруг не среагировал привычной агрессией. Но сердце застучало где-то в висках, пока в горле собрался непривычно тугой ком, и он не знал, что с этим делать. Хотелось ответить, бросить хоть какие-нибудь слова в лицо, не оставляя висеть эту обнажающую догола речь в воздухе. Не вышло. Вместо задуманного изо рта вырвался лишь жадный вздох. С запоздалым осознанием Тайлер ощутил, что по щекам его катились слёзы. Зверь под рёбрами выл. Галпин не был уверен, что тёплые, слегка неловкие из-за его зафиксированного положения, объятья не почудились ему. Зато уверен был в том, именно тогда что-то поменялось. В нём самом поменялось.***
На самом деле, мисс Одье много чего ему ещё говорила. Звучали из её уст и совершенно обычные для психотерапевтических сеансов вещи: «Страх и агрессия — это нормально»; «Не стоит ассоциировать сущность хайда со своей травмой. Да, глупо отрицать, что именно она послужила катализатором, но способности эти твои. Силы, они твои. Ты можешь применять их сам, когда захочешь и для чего захочешь. Гордись этим»; «Ты не виноват в смерти собственной матери. Не виноват в натянутых отношениях с отцом. Не виноват в том, что Мэрилин смогла повелевать тобой. Когда мы говорим о делах, касающихся двух людей, то необходимо помнить: не всегда ситуация нам подвластна даже наполовину. Что уж говорить о полном контроле. Всегда существуют жертвы обстоятельств, и в этом нет ничего постыдного. Главное — это то, что об этом думаешь ты сам» Часто всплывали на поверхность и крайне увлекательные факты о нём самом: «Ты в курсе, что ты ужасно манипулятивен? Почти психопатически, на сколько я могу судить. Из опросов жителей по твоему делу это хорошо видно: отец шериф, семья неполная, но крепкая; с малых лет участие в олимпиадах, в средней школе идеальная учёба; работа баристой, разговоры с клиентами и всегда улыбка. По словам взрослых, ты был божьим одуваном, не иначе. Подростки, те, кто от тебя пострадал, отзывались, конечно, менее лестно. Но что интересно — никто о твоих с друзьями издевательствах родителям даже не заикался. Знали, что не поверят. Удивительная, напрочь искусственная репутация» «Чёрствость и постоянная игра на публику — прямые следствия твоего эмоционального багажа. Впрочем, я не могу сказать, что в твоём случае это действительно плохо. При психопатических и социопатических чертах личности проявления вежливости и обаяния часто сглаживают острые углы. Человеку всегда приятно внимание, и ему совсем неважно, какими мотивами руководствуешься ты в этот момент» Также было сказано ею много, проходящего с моральной точки зрения где-то уже на грани: «Нужно приучить хайда в тебе, что убийство — это крайняя мера. В животном мире, где правят голые инстинкты, это необходимость, но в человеческом — это лишь дополнительная морока. Тормози порыв уничтожить. При необходимости достаточно человека запугать, поверь мне. Вступать в открытую схватку нужно только тогда, когда уверен в собственной победе»; «Я не могу изменить твоё восприятие мира, Тайлер. Не могу заставить тебя думать категориями «добро» и «зло» в том понимании, которое присуще большинству. И в определённые моменты это неминуемо вызовет разногласия между тобой и другими. Но будь снисходителен к остальным: не разбивай чужие розовые очки. Твой опыт — твоя слабость, но в то же время твой опыт — твоё преимущество. Помни об этом» И он помнил. Хотя, очевидно, Галпин не мог с твёрдой уверенностью сказать, что до конца понимал все её речи и советы. Мисс Одье любила говорить о сложном и пространном, стирать и так нечёткие устои подчистую, позволяя ему самому выводить истину. И Тайлер, естественно, был за это ей благодарен. Он обучался, договаривался со зверем внутри и потихоньку начинал верить. А она просвещала: об изгоях, о скрытом потенциале, иерархии и мифологии, — приоткрывала ему занавесу мира полутеней, о котором он, несмотря на близкое нахождение к Невермору, даже не подозревал. Впрочем, как и все нормисы, слишком самонадеянно считавшие, что разбираются в вопросах потустороннего. И это осознание прошлой своей глупости заставило Галпина вспомнить всю разницу между собой и мисс Одье. Женщина перед ним имела несоизмеримо больший опыт, чем он. Хотя зачастую ему и казалось, что они чертовски схожи. Тем более, за этим постоянным перебором фактов, связей и переплетений истории они постепенно сближались. Олин фактически заменила ему друзей и семью: она остроумно шутила, держала Тайлера в форме, выбила для него разрешение на чтение книг и однажды смогла вывезти его на прогулку. Да, с конвоем надзирателей за спиной, но на прогулку за стенами тюрьмы! Несложно было признать — зверь так же, как и сам Галпин, к мисс Одье прикипел. Это тягучее чувство, наполнявшее лёгкие, было сродни нежности, и Тайлер не сомневался, что оно взаимно. В конце концов, Олин сама, повержено вздыхая, ему это сообщала. Они со зверем доверяли ей. И время показало, что совершенно не зря. Потому что она действительно их освободила. Через целых шесть месяцев терапии в одном из привычных разговоров мисс Одье как бы невзначай обронила информацию о том, что уже нашла Галпину хорошего адвоката на пересмотр дела. А дальнейший период своей жизни Тайлер и вовсе помнил обрывками, настолько его охватило волнению и всё больше разрастающаяся в груди надежда. Тогда его затаскали по судам и различным проверкам: за всей юридической волокитой явственно прослеживалось нежелание упускать юного хайда из виду. Но Олин и её знакомый — не иначе как адвокат дьявола, — вцепились в его дело зубами. У системы не было и шанса против них. Нервы, тесты, обсуждение правильных ответов с Олин и линии поведения на заседании с адвокатом — всё, чем ему запомнились последние недели. А потом Тайлер обнаружил себя на выходе из тюремного корпуса. Он стоял у ворот переодетый — Олин на такой торжественный случай прикупила ему одежды, — с документами в руках и абсолютно не врубался, что происходит. Решением суда по его делу было вынесено условно-досрочное освобождение с некоторыми оговорками. Во-первых, Галпин не имел права покидать своё будущее место пребывания. Во-вторых, он в автоматическом режиме становился на учёт полиции и обязывался соблюдать установленные ему комендантские часы. И в-третьих, на весь свой испытательный срок длиною в год он должен был стать учеником Невермора, чтобы не представлять собой потенциальную угрозу для детей из обычных школ. И всё же, наложи они хоть ещё с десяток ограничений, он бы своего решения не поменял. Стоять на улице вот так, почти свободным, и просто вдыхать кислород полной грудью всё равно было приятней, чем гнить в тюрьме. А потом к нему, наконец, подъехала машина. Олин молча приоткрыла дверцу, пока на передних сиденьях Тайлер сумел разглядеть их сопровождение в виде двух полицейских. Отца нигде не наблюдалось. Хотя после того, как Галпин узнал, что тот в добровольном порядке отказался от своих родительских прав, это, наверное, было даже к лучшему. Благо, опекунства ему для окончания обучения не требовалось — администрация, сменённая после смерти директора Уимс, брала всю ответственность за его нахождение на территории академии на себя. Поэтому Тайлер забрался в салон в удивительном спокойствии. Думать было не о чем, ведь новый виток жизни уже виднелся за поворотом. Мотор под капотом зарычал, когда они тронулись с места, и Галпин прикрыл глаза, обращаясь внутрь себя. Зверь под рёбрами предвкушающе оскалился. Они ехали в Невермор.