Такова натура человека: он — горд, своенравен и глуп.
Его нужно перевоспитывать.
Да, кто-то посчитает, что такие методы чересчур радикальны.
Быть может… но зато, какой результат!
Гармония. Каждый разговор о норме пронизан ею, как идеей фикс. Технологии, здоровье, любовь — современные люди помешаны на порядке. Они часами обсуждают правила и стандарты, формируют собственные расписания вплоть до секунд. Всё пытаются обогнать само время, тащась по одной с ним колее. Тайлера, к счастью, это обходит стороной: в таком маленьком городке, как Джерико, жизнь, наоборот, точно замирает остекленевшей. Местные, по меркам чужих, всегда немного не в себе. Недавно вынырнувшие изо сна, словно осоловелые, они вечно никуда не спешат и стрекочут исключительно о насущном. У них же одна сплетня на весь район, и из захватывающих новостей только изгои Невермора. Об амбициях говорить не приходится. Очевидно, в Джерико и невозможно гнаться за жизнью так, как это умели в мегаполисах. Но Галпин всё равно никогда не знал гармонии. После смерти матери покоя не находилось, а до этого он был малышом. Просто маленьким ребёнком в счастливой семье: в те времена он топал ногой из-за некупленной игрушки, на качелях долетал до небес и раз за разом пытался хотя бы глазком увидеть настоящего Санта Клауса. С кончиной же самого дорогого человека в мире реальность Тайлера раскрошилась на тысячу блеклых осколков. Пришлось быстро повзрослеть, хотя фактический его возраст был сильно меньше ментального. Отношения с отцом также истончились, пошли по ветру — тот вроде по-прежнему гладил сына по голове перед сном, но рука каждый раз замирала над кучерявой макушкой. Не была тверда. А дальше — хуже. Потому что его подростковый возраст не пережили оба. Крики вместо завтрака, отсутствие в обед и игнорирование на ужин. Впору было подавиться, выплюнуть все претензии подчистую, но Тайлер прикусывал язык и дальше. Глупо верил в чужую вымученную улыбку. Хотя видел, видел, что комбинации в сценарии сменялись точно так же, как и поводы. Что эта ситуация дробила до измельчённых костей грудь лишь ему. Ведь только одна мысль скользила сквозь тысячу раздражённых вздохов. Почему? Почему ты такой? Почему дёргаешь плечами рядом с одноклассниками? Почему не разлагаешься с ними во дворе? Почему готовишь на двоих, ждёшь с работы и хлопаешь глазами? Почему ты настолько сильно напоминаешь свою мать? Что с тобой не так? О, младший Галпин мог бы о многом рассказать. Например, о желании похвалы, преследовавшем его годами. Про то, как оно скручивает внутренности до дрожи в пальцах, как твердит в нём заметь-меня-заметь-меня-пожалуйста-заметь-заметь-заметь-папа-заметь-папа-папа-папа-пожалуйста. Или, может, о всепоглощающем одиночестве, когда единственный человек, готовый выслушать тебя — твой собственный психолог. О тотальном отрицании, плюющем ему в лицо, потому что «жестокость и агрессия нормальны для подростков его возраста», потому что «нужно просто смириться с её смертью, милый». Или о том, как он пытался соответствовать: стал образцовым сыном, абсолютом учтивости, переломил себя в того самого «милого мальчика» с обворожительной, скромненькой улыбкой, — и ничего. Видимо, слишком сильно набил оскомину отцу до этого. Теперь же не воспринимался им вообще. И это действительно ранило Тайлера: настолько долго бороться с положением вещей, но не сдвинуться с мёртвой точки и на миллиметр. В конце концов, даже его острая потребность хотя бы в крохе отцовского внимания постепенно иссохла. Иногда, вечерами он смотрел на пустое место за столом напротив и думал, каким же образом они к этому пришли. Хотя, чаще всего, просто ненавидел. Подработка отвлекала от пустых сожалений, компания приятелей от следующей за ним по пятам покинутости. Думать не хотелось — мысли роились в голове раздробленные, упрекающие и безответные. Невозможно было осознавать их. Даже о себе Галпин не старался размышлять. Знал, что вместо стремления к гармонии раскрошился на противоречия лишь окончательно. Потерял себя в мелких осколках и оказался слаб.***
— Злость, — выдохнула первым она и выдернула прямо из его души остальное: — много злости. Отчаянной, оборонительной. Как у хищника, загнанного в угол. Тоска и апатия. Скорбь, пронесённая через года. Непонимание, уязвлённость перед совестью. Страх перед будущем, отчаяние, борющееся со смирением. Знаешь… Тайлер рычал. Грудь вздымалась глубоко и быстро, пока лёгкие сжимались до острой рези. Он чувствовал недовольство зверя каждой клеточкой своего тела: взбеленившийся и застигнутый врасплох, тот исходил слюной, бился о рёбра-лезвия, точно вгоняя их в кожу изнутри. Зияющими ранами ныла клетка. Вместе со вспышками боли по телу проходилась и тяга обращения. Импульсом за импульсом зверь требовал освобождения. Только Галпин не мог трансформироваться. Чужие ноготки впивались в запястья чуть выше оков нечеловеческой хваткой, из которой он просто-напросто был не в состоянии отнять руки. И это, причём, с его сверхъестественной силой. А мисс Одье, невозмутимо заглядывавшая ему в разум, казалось, ничего и не замечала. — …Я вижу в тебе глубину. Нет привычного человеку сопереживания, но ты чувствуешь. Ощущаешь некую печаль за совершённые тобой смерти. Не раскаиваешься, а понимаешь вину. Интересно. Что-то в выражении её лица преобразилось. Сосредоточенные, следящие глаза, будто запнулись, нашли такую необходимую трещинку в старательно собранной перед ними мозаике. Тайлер и сам замер. Подумалось, что он впервые за долгое время видит человека, чей взгляд не затуманен рутиной и бытом. Неповторимый блеск в глазах напротив на миг оттенил даже реальность. Блеск столь редкий, но завораживающий. Ведь последними обладателями подобных, пронзительных глаз ещё в прошлой жизни встречались ему лишь Уэнсдей и… Ксавье? Пришлось заторможенно моргнуть. — Единственное моё сожаление в том, что я не довёл череду убийств до конца. — Красиво сказано. Жаль, что врёшь. Она расцепила пальцы, и его руки безвольно упали на поверхность стола. Но он не шелохнулся, не сдвинулся с места, лишь оскалился на неё: верхняя губа приподнялась в предупреждении, приоткрывая дёсны и ряд зубов. Ложь. Всё, что говорила эта женщина было ложью. Потому что Тайлер знал собственные эмоции. И сейчас он чувствовал исключительно бешенство. Как смела Олин что-либо предполагать? Как могла верно трактовать то, что кипело у него в груди? То, что томилось в его черепной коробке месяцами, вязло запретом и не обретало формы даже в признаниях самому себе. Имела ли вообще она право применять на нём свою способность? Очевидно, ни о какой врачебной этике речи и не шло. Но мисс Одье действительно думала, что после этого Галпин будет ей доверять? Что у них выйдет построить конструктивный диалог? Захотелось уйти. Хлопнуть дверью, накричать, закатить истерику — сделать хоть что-то свойственное обычному подростку. Да просто отреагировать по-человечески. Только такой возможностью он, конечно же, не обладал: напрягшееся тело жаждало не столько движения, сколько металлического привкуса крови на языке. Кажется, зверь и не мог проявлять недовольство иначе, именно поэтому при любом вызове, малейшей угрозе бросался в бой. Но что-то в глазах напротив заставило его помедлить. Замереть. Тайлер не смел отвести взгляда, пока напряжение искрами сбегало с кончиков пальцев. Хотя в чужом лице не читалось ничего. Олин смотрела на него легко, почти скучающе, и лишь оттенок ожидания портил идеально выверенное выражение. Они просидели так минуту, две. А потом она чуть приподняла брови, точно в насмешливой провокации, и для зверя это стало спусковым крючком. Галпин даже не уловил момента превращения: мышцы свело судорогой, по венам пробежалось нечто острее электрического тока в пару тысяч раз, и всё. Через мгновение разум помутнился, кандалы стали вдавливаться в непропорционально длинные костья-руки сильнее, тогда как сам он глядел на мисс Одье уже свысока. Туловище на пробу дёрнулось вперёд — безрезультатно, в кресле держало так же крепко, как и в прошлый раз. Но от резкого выпада, от того, как звучно когти задних лап проехались по полу, застывшая Олин вдруг опомнилась. Вздрогнула едва уловимо и медленно задрала голову вверх. Её осоловелый взгляд встретился с выпученными, нечеловеческими глазами. Только долгожданного запаха страха зверь в воздухе так и не уловил. Вместо этого мисс Одье повела плечами, сбрасывая наваждение, и лицо её озарилось… приятным удивлением? Уголки глаз были приподняты, а губы замерли в предчувствии улыбки. Так смотрели на дорогой экспонат. Так смотрели на археологическую находку. Так смотрели на собственных подопытных. Помещение сотряс рёв. Тайлер забился на месте, пытаясь дотянуться до женщины перед ним, разорвать потенциальную угрозу в клочья. Но той на все его усилия было плевать: Олин несколько секунда впитывала в себя образ взбешённого зверя, после чего встала. Её рука в намёке проплыла над разделяющим их столом, обходя тревожную кнопку стороной. — И всё же у тебя отвратительные манеры. Она в приподнятом настроении покачала головой и, бросив на него последний взгляд, вышла вон. Звуки её шагов стихли, как только хлопнула дверь.***
Мисс Одье была другой. От всеобщего стандарта её отличал не только склад ума, но и психотерапевтический подход. Ведь она не ждала. Ни слов, ни исповеди, ни раскаяния — иногда Тайлеру казалось, что он глядел в собственное отражение. У Олин самой глаза тоже были с поволокой смирения, налётом безразличия к вынужденным жертвам. Точно в её системе ценностей убийство могло быть оправдано. И хотя она не говорила об этом напрямую, между строк раз за разом Галпин так и слышал: «Перестань щериться. Мне не за что тебя осуждать. На твоём месте я поступила бы так же». В этом ей почему-то охотно верилось. Вообще мисс Одье довольно часто вела с ним беседы. Даже несмотря на то, что Тайлер, на самом деле, и звука не издавал. Считал, что игнорирование — действенная тактика. С другими же, в конце концов, срабатывало. Только не с ней. Олин не беспокоила односторонняя связь: её язык был прекрасно подвешен для лекционного формата, и единственный слушатель женщину ничуть не смущал. А Галпин, признаться, действительно чужим монологам внимал — сидящий в четырёх стенах и сходящий от скуки с ума, он постепенно увлёкся её речами. Нередко она рассказывала о психологии и криминалистике, объясняла простые, на первый взгляд, явления с научной точки зрения. Иногда делилась историями из практики, увлечённо описывала преступников, с которыми ей довелось иметь дело. Пару сеансов даже разворачивала целые мифологические эпопеи и, что примечательно, проводила параллели между фольклором и видами современных изгоев. В её лице Тайлер будто касался внешнего мира. Но вместе с тем мисс Одье не старалась быть мягкой и поддерживающей. Наоборот, она через слово бросала совсем не профессиональные замечания и бесконечно иронизировала. Над его поведением, известными биографическими фактами, нежелательными способностями — буквально надо всем. Три, целых три чёртовых раза Олин посмела пошутить на тему его матери. Со временем Галпин, естественно, к этой насмешливой манере общения привык и мысленно парировал все уколы, однако в тех трёх случаях не сдержался. Чуть не выдернул цепи из крепежей, настолько сильно его прошило гневом. А мисс Одье в последующие встречи вела себя как ни в чём не бывало. Ни за одно грубое высказывание она не извинилась. Только хватала Тайлера за запястья периодически и эмоции считывала. Знала, думалось ему, всё. А потом Галпин, однажды уставившись в выбеленный потолок камеры, понял неожиданную деталь — да он сам, похоже, знал про неё не меньше. Серьёзно. Мисс Одье было тридцать два года, и родилась она на одном из канадских архипелагов. Росла в основном на материке, но малую родину свою до дрожи любила. С юных лет изучала мифологии разных народов, в частности, увлекалась индейскими преданиями. Правда, получив своё первое образование, осознала, что «сказками» себе на жизнь не заработать. Второе образование выбрала в связи с эмпатическими силами и не прогадала: юридическая психология обеспечила ей стабильный заработок и широкие возможности. Она стала много путешествовать по миру, добилась узнаваемости в определённых кругах и в своих рабочих странствиях натолкнулась на самого Тайлера. Теперь вот лечила. И это всё было безукоризненно складно, только одно беспокоило его: — Почему? — вырвалось у Галпина на одном из сеансов, когда он вдруг осознал, что не понимает мотивацию человека перед собой. Что зверь, поумеривший агрессию в чужую сторону, до сих пор поглядывает на их психотерапевта следящим прищуром. В первую очередь, не с подозрением. С недоумением. — Что «почему»? — переспросила Олин с растерянной улыбкой. Её мозг не успел переключиться с истории о серийном маньяке в Болгарии на неожиданно заговорившего пациента. — Почему вы это делаете? — Тайлер вздохнул и на секунду прикрыл глаза. Голос, хриплый после продолжительного молчания, показался ему чужим. — Почему по-прежнему возитесь со мной? Месяц уже прошёл. Несколько мучительно долгих секунд у мисс Одье ушло на обработку вопроса. А затем она рассмеялась.