***
Микки ненавидел больницы. Там ужасно пахло, и каждое его пребывание там заканчивалось ссорой с мед.персоналом. Так проявлялось его волнение, а теперь, когда его сына забрали в больницу, потому что какая-то тупая пчела ужалила его, все стало еще хуже. — Милкович, — сказал Микки даме на стойке регистрации. Он выудил свои водительские права дрожащими руками, передав их ей, и Игги сделал то же самое. Его сердце колотилось, и было почти невозможно дышать — мог ли дышать Ев? Он был в порядке? Скорая приехала вовремя? Микки никогда раньше не чувствовал такой паники: он не знал, что делать, никогда не думал, что в нем может проявиться такая реакция на сына. В тот первый раз, когда его ужалили, мальчику было пять, а Микки в тот момент даже не было в городе. Он мог дышать? Люди могут умереть от этого дерьма, он сможет дышать? — Ему двенадцать… у него аллергия, и он… его ужалила пчела, и он не может… его зовут Евгений Милкович. К счастью, эта женщина была спокойна и кивнула, набрав что-то на своем компьютере. Она даже не спросила, как правильно пишется имя ребенка. Должен ли он разъяснить ей? Как она могла знать правильное написание, ведь у мальчика странное имя —что, если она неправильно написала его, а затем скажет ему, что здесь нет никого с таким именем, и тогда Микки придется… — Восьмая палата, — сказала женщина. — Через те двери слева, я вас впущу. Палата будет с правой стороны. Микки кивнул, глубоко вздохнув. — Спасибо вам. Игги последовал за ним. Милкович легко нашел комнату, но занавеска была задернута над маленьким смотровым окошком, и дверь была закрыта, так что его грудь напряглась. Он стоял снаружи. Мог ли его сын дышать? Брюнет не мог поднять руку, чтобы открыть дверь. Двенадцать лет он избегал собственного сына. Двенадцать лет он не был там, не мог быть там. Он почувствовал руку на своем плече, мягко направляющую его вперед. Микки глубоко вздохнул, чувствуя, как его глаза щиплет, его зрение стало немного размытым, прежде чем он повернул ручку и открыл дверь. Ев выглядел таким маленьким, лежа на больничной койке. Бледный, маленький и измученный. Микки сглотнул и вошел в комнату. Светлана сидела в кресле у кровати, обеими руками держа руку сына. Она посмотрела на Микки, когда тот вошел в комнату: ее глаза были красными и распухшими, но она благодарно улыбнулась ему. Микки направился к другой стороне больничной койки, неотрывно глядя на сына. Ев посмотрел на него своими большими голубыми глазами и попытался приподнять брови, но парень выглядел слишком усталым, чтобы даже беспокоиться об этом. — Привет, — выдохнул Микки, неуверенно протянув руку, и проведя ей по мягким волосам сына. Он мог дышать. Он был в порядке. Микки выпустил резкий вздох и опустил плечи, убирая руку. Ев ухитрился слегка ухмыльнуться ему. — Ты бы видел свое лицо. Это очень смешно. Игги фыркнул, встав рядом с Микки. Брюнет покачал головой и улыбнулся, хотя глаза его до сих пор слезились. Как ему удалось завести такого ребенка, как Ев? Микки не понимал. Он не слишком много знал о своем сыне, но что он знал, так это то, что парень - боец. Он был в порядке. Он мог дышать. Он улыбался. Он давно говорил, что Ев его ненавидит или не любит. Именно тогда он понял, что Светлана была абсолютно права… он был полным дерьмом. Честно говоря, он не стал бы винить ребенка за ненависть к себе. Он был удивлен, что тот его не ненавидел. Вероятно, было бы проще, если бы он это делал. Если бы Ев ненавидел его, у Микки было бы оправдание получше, и он чувствовал бы себя лучше. Будь он Евом, он бы себя точно возненавидел. Он понял, что сын посмотрел на него и увидел что-то помимо его грубой внешности. Ев был так молод, но любой мог провести с ним пять гребаных минут и сказать, что он очень смышленый. Он все понимал. Микки не был с ним, и не всегда был лучшим отцом, особенно когда тот был младше — но было что-то в глазах Ева, когда тот смотрел на Микки. Это было немного нервно, но в то же время с облегчением. И прямо там, в больнице, Микки, наконец, открыл свои гребаные глаза и увидел своего собственного сына будто впервые. — Как ты себя чувствуешь? — спросил его Микки. Ев пожал плечами: — Устал… И немного больно, — его голос был грубоват от усталости: горло, вероятно, немного беспокоило его, догадался Микки. Он честно не знал, как все это работает. Он кивнул, глядя на Светлану. — Что случилось? Она вздохнула, пожимая плечами: — Он был на улице с друзьями. Потом два маленьких мальчика постучали в мою дверь, крича, что он лежит на земле и не может дышать, — она остановилась, вытирая глаза и глядя на сына. — Напугал меня до смерти. — Он может вернуться домой? — спросил Микки. — Доктор хочет понаблюдать за ним пару часов, — сказала она. — Просто убедиться, что все в порядке. Брюнет нахмурился: — А с чего, блять, что-то будет не в порядке? Они сделали то, что должны были, почему мы не можем забрать его домой? — Протокол, брат, — сказал Игги. — Нельзя просто отправить ребенка домой после этого дерьма. Они должны следить за ним. — К сожалению, — раздался тихий голос Ева. Микки нахмурился, глядя в сторону сына. — Что? Он пожал плечами: — Прости. Микки покачал головой: — Тебе за что извиняться. Пчелка должна извиниться. Я рад, что эти твари вымирают. Ребенок засмеялся и снова пожал плечами. Они прождали около часа; Игги нашел пару стульев и принес их в крошечную палату. Пришла медсестра, чтобы проверить Ева, и посмотреть, как он себя чувствует — ребенок заснул сразу после этого, и Микки, наконец, заставил свое сердце перестать вырываться из груди, наконец-то, смог, блять, дышать. Потом они с братом пошли выпить кофе. Он проверял свой телефон, пока они ходили по больничным коридорам, пытаясь найти одну из этих кофе-машин или кафетерий, в зависимости от того, что обнаружат раньше. Ему написал Йен: «Он в порядке?» Микки ответил: «Да, все хорошо. Они хотят понаблюдать за ним еще немного. Вернусь через несколько часов» «Слава Богу» - ответ Йена пришел быстро. «Не торопись, делай то, что должен, ты нужен ему» Микки закусил губу, глядя на телефон. Он не знал, что еще сказать, поэтому положил его в карман, следуя за братом по еще одному коридору. — Парень? — спросил Игги, глядя на него. Микки закатил глаза, ничего не ответив. Игги пожал плечами: — Похоже, он хороший парень. У вас с Мэнди есть определенный типаж, да? — Ты о чем? — Микки скорчил гримасу, наконец, увидев табличку кафетерия и повернулся в ту сторону. — Завели себе парочку симпатичных мальчиков, — засмеялся парень. Лицо Микки стало пунцовым, когда он потянулся и толкнул своего старшего брата: — Отвали. — Кто из вас принимает? — продолжил Игги с дерьмовой усмешкой на лице. Микки покачал головой: — Сейчас не время, черт возьми. Его брат поднял руки, сдаваясь. — Ладно, понял, щекотливая тема, — усмехнулся он. — А если серьезно… я имею в виду, что видел его около двух секунд, но он показался клевым. — Да, — вздохнул Микки. — Йен, правильно? Брюнет почувствовал, как его плечи напряглись. — Расслабься, я просто представился, как гребаный цивилизованный человек, — отмахнулся Игги. — Так это была просто ночевка, или… Микки покачал головой: — Не беспокойся об этом. Как ты вообще узнал, что он там? Игги зашел в кафетерий, понизив голос: — Э-э, потому что в последний раз, когда ты открывал дверь в одном нижнем белье, у тебя в шкафу прятался какой-то красавчик. Желудок младшего Милковича ухнул вниз: — Да пошел ты, не было такого. Игги же в ответ просто кивнул: — Было. Думаешь, я ничего не замечаю? Я всегда замечаю такое дерьмо.***
После того как они получили свой (надо сказать, дерьмовый) кофе, взяли чашку и для Светланы; Микки также захватил бутылку с водой для Ева — и вернулись в нужное крыло. В больнице был такой беспорядок в коридорах, и Микки был почти уверен, что они несколько раз повернули неправильно. Еще одна причина, почему Микки ненавидел больницы. Прежде чем они вернулись в палату, Микки указал на маленькую боковую дверь, ведущую к месту для курения снаружи. После всех потрясений дня, он понял, что с прошлой ночи не выкупил ни одной гребанной сигареты, и его голова начала колотиться, как гребаный барабан. На улице стояли столик и стулья, и одна из тех больших пепельниц / мусорных баков, которые бывают в местах для курения. Игги и Микки поставили кофе и бутылку с водой на стол, и брюнету пришлось взять сигарету у своего брата, потому что он даже не думал о них, когда выходил из дома. Все вокруг начало кружиться, когда он почувствовал, что ядовитый, теплый дым наполняет его легкие. Сегодня жизнь изменила правила, и Микки мог потерять своего сына. Из-за пчелы. Из-за гребанной пчелы. Слава богу, Светлана была дома. Слава богу, что у друзей Ева хватило ума пойти прямо к ней. Слава богу, Светлана всегда носила с собой EpiPen в сумочке. У Микки не было ни одной упаковки. Не то чтобы он не проводил с ребенком время, и не то, чтобы он действительно знал, как его использовать, но, возможно, он должен был приобрести себе это лекарство. Носить его в кармане или что-то в этом роде. Оставить в своей машине. Блять. — Жесткое утро, — сказал Игги. Микки выдохнул облако дыма через нос: — Не то слово, — он остановился, оглядываясь на своего брата. — Почему ты не позвонил мне? Игги пожал плечами: — Я был рядом с твоим домом, когда Света позвонила. Я подумал, что проще зайти за тобой. Микки кивнул, снова затягиваясь сигаретой: — Почему она позвонила тебе первому? Игги наконец посмотрел на него и нахмурился. — Почему, черт возьми, она тебе сначала позвонила, это мой ребенок… почему она не позвонила мне? — спросил Микки. — Не знаю, чувак, — вздохнул Игги, качая головой. Он почесал бровь, будто что-то сдерживая в себе, и Микки не был полностью уверен, хочет ли он услышать то, что тот еще хотел сказать, или нет. Он знал, что думает Игги. Он тоже так думал. У Микки был не лучший послужной список, чтобы Света звонила ему, особенно в последнее время. У него не было репутации лучшего отца. Конечно, он делал все, что мог, но, когда в прошлом году Ев сломал свою руку, Мик не сразу приехал в больницу, потому что он проигнорировал телефонный звонок Светланы и не удосужился прослушать голосовую почту. И он всегда отмазывался занятостью на работе, когда дело доходило до Ева. Он только ненадолго зашел к сыну, который сломал руку, чтобы увидеть, что ребенок был в целости и сохранности, прежде чем уйти оттуда. В последний, единственный раз, когда Микки причинил боль Еву, он был пьян. Он не бил его, конечно. Никогда бы так не поступил, он не ударил его. Но Микки был пьян, все еще жил с ними в доме и был в очень плохом настроении. Еву было семь, когда Микки ворвался в дом, что-то опрокинул и всех перебудил. Ев спустился по лестнице в своей маленькой пижаме с сонным лицом и спросил, все ли в порядке с папой. И Микки не помнит точно, как все произошло, но он сказал что-то вроде: «Нет, я не в порядке и не был в порядке, потому что я, блять, вынужден жить с тобой и твоей гребанной матерью, и я не хочу никого из вас. Не люблю никого из вас.» Микки почувствовал, что на глаза навернулись слезы. Он сказал это ребенку. Своему ребенку. Милкович понимал, что своими словами разбил сыну сердце. После этого Ев не разговаривал с ним несколько недель, и даже после этого он уже не был тем жизнерадостным ребенком. И это было на совести Микки, это была вина Микки, и это убивало его. Он превращался в Терри. Примерно в то же время, в жизни мальчика появился Игги, заполняя эту пустоту, а Микки остался пустым и холодным внутри. Его брат проводил время с ребенком, разговаривал с ним, был первым, кому звонила Светлана, когда что-то шло не так. Игги. Микки посмотрел на него и вздохнул: — Спасибо, знаешь… за Ева. Игги пожал плечами: — Не за что, чувак. Но Микки покачал головой: — Это не все. Я чертовски плох в этом отцовском дерьме. Я не могу… я не могу быть с ним, а ты находишься с ним. И ему это нужно. Так что… спасибо за то, что ты там для моего сына. Игги некоторое время молчал. Микки не мог вспомнить, когда в последний раз у него был серьезный разговор с братом; если такое, вообще, когда-либо случалось. Игги всегда был так себе братом. Он был веселым и непринужденным, всегда принимал вещи с недоверием. — Я не знал, — сказал Игги через некоторое время. Он посмотрел на Микки и пожал плечами. — Я не знал, что отец сделал с тобой и Светой. За пару месяцев до того, как он умер, я был у него дома, но он был не в своем уме из-за наркоты, ещё и пил весь день. И он говорил это дерьмо о… о том, что он сделал. Как он исправил тебя. Микки тошнило. Он мог только представить, что Терри, должно быть, действительно был не в себе, чтобы говорить это дерьмо, потому что не было никаких вариантов, чтобы он мог когда-либо произнести в слух, что один из его сыновей был пидором. — Я имею в виду, я знал с тех пор, как Света появилась, — сказал Игги. — Но, черт возьми, я просто подумал, что она с кем-то переспала и забеременела, и вы пытались скрыть от него это дерьмо, а потом он заставил тебя, блять, жениться на ней и… ты должен был видеть свое лицо на свадьбе. Ты обычно хорошо держишься, Мик. Но не в тот день. Тогда я все точно понял. Микки тихо усмехнулся, вытирая глаза. Он затушил сигарету в пепельнице, на самом деле не желая говорить обо всем этом дерьме, хватая свою чашку с кофе и бутылку воды Ева. — Как я уже сказал, чувак, — обратился он к своему брату. — Спасибо за все, что ты делал для Ева. Игги кивнул, следуя за ним обратно в больницу: — Могу я тебя кое о чем спросить? — Попробуй, — Микки пожал плечами. Может быть, это хорошо, что Игги знал некоторые дерьмовые моменты его жизни. Почему бы не добавить ещё и это в кучу. — Этот парень делает тебя счастливым? Микки остановился, подозрительно глянув на брата, не уверенный, правильно ли он его услышал. — Тот парень-красавчик, — пожал плечами Игги. — Он делает тебя счастливым? Микки нерешительно кивнул: — Да. — Хорошо, — Игги кивнул в ответ.***
Спустя два часа Ева выписали из больницы. Он спал все время, пока они были там, свернувшись калачиком на кровати и все еще выглядел таким маленьким и хрупким. Микки все еще не мог принять тот факт, что весь этот беспорядок мог пойти так невероятно неправильно. Он мог потерять его. И несмотря на то, что Микки не был близок с ребенком, это сломало бы его. Мэнди появилась в больнице со слезами на глазах и в полном бешенстве. Она осталась, а Игги должен был заняться какими-то делами. И этот факт оставил Микки с двумя женщинами, с которыми он на самом деле не хотел оставаться наедине, не хотел разговаривать или смотреть на них, но это не имело большого значения. Но это был не его день. Речь шла не о нем, его сестре и его будущей бывшей жене, поэтому он просто заткнул ту свою часть, которая хотела оттуда отойти. Все они вернулись в дом; Микки должен был отнести Ева в его комнату, потому что ребенок все еще был истощен. Его тело подверглось огромному стрессу, полностью отняв у него всю энергию. Микки никогда не делал этого раньше, он никогда не доводил своего сына до кровати и не укладывал его. Теперь Еву было двенадцать, длинные руки и ноги сына обвивали его, как если бы он был ещё совсем малышом. Ев был хорошим, чувствительным ребенком, но он был сильным. А сейчас он был чертовски уязвим, и Милковичу было больно видеть его таким. У его сына висели плакаты на темно-синих стенах — супергерои и постеры с видеоиграми; серое постельное белье; коробка-торнадо в углу его комнаты с научной выставки в школе; переполненная корзина для грязной одежды; обувь кучей была свалена рядом с дверью; скейтборд. Обычные ребенок. Просто нормальный двенадцатилетний ребенок. Его ребенок. Микки уложил его в постель, натянул одеяло до подбородка, как-то неловко поправляя его. Ев все еще спал; обычно он не спал так долго, но сейчас все было по-другому. Таким образом, Микки воспользовался моментом, чтобы снова прикоснуться к темным волосам своего сына, убрав их со лба — мягкие, но густой. Как у него. Он был бледен, но не так бледен, как Микки, легкие веснушки украшали нос, выразительные брови. Его сын. Микки мог потерять его. Боже, ему было так жаль. Он хотел сказать это, но слова не сформировывались в осмысленные предложения — даже если Ев не услышит их. Какое-то время он был действительно дерьмовым отцом. Ему было так жаль. Он попробует. Он попытается попробовать. Он не мог избавиться от мысли, что мог потерять Ева. Это был его сын, его ребенок. Он так сильно хотел быть его отцом, он хотел знать, что делать, черт возьми, хотел иметь возможность сблизиться. Он попробует — он обещал, что попробует. Он закрыл за собой дверь спальни, постоял там секунду и глубоко вздохнул. Микки провел руками по волосам, пытаясь найти что-то, что могло бы его заземлить. Его разум был в бешенстве. Когда он вернулся вниз, Мэнди и Светлана сидели на кухне, тихо разговаривая. Он посмотрел на них на секунду, прежде чем прочистить горло, давая им понять, что он вернулся. — Он все еще спит? — спросила Светлана. Ее глаза были мокрыми, но она, казалось, держала себя в руках. Микки кивнул: — Да. Мэнди, можешь отвезти меня домой? — Конечно, — сказала она, хватая сумочку и ключи. Микки оглянулся на Светлану: — Если что-то подобное произойдет снова, сначала позвони мне. Не моему брату. Она вздохнула: — Ты не берешь трубку, когда… — Я возьму трубку, — перебил ее Микки, стараясь, чтобы его голос был ровным, пытаясь заставить ее слушать то, что он говорил. — Хорошо? Не Игги его гребаный отец, а я. Так что сначала звони мне. Светлана не ответила, просто выгнула бровь. Казалось, она сейчас скажет что-то вроде: «посмотрим, действительно ли ты возьмешь трубку». Вместо этого она вздохнула и откинулась на спинку стула, шатко выдохнув: — Надеюсь, это больше не повторится. Микки кивнул: — Да. — Я удивлена, что ты не привел своего рыжего в больницу… — Нет. Ты не будешь говорить о нем, блять, — грубо прервал её Микки. Наступила странная пауза, когда Мэнди прочистила горло и надела сумочку через плечо: — Я подожду тебя в машине, — сказала она Микки. Он кивнул, подходя к кухонному столу, где сидела Светлана, чтобы сесть на стул рядом с ней. — Ты подписываешь бумаги? Она ничего не сказала, просто встала со стула, подошла к кухонному ящику и вернулась, держа в руках конверт рядом с грудью, снова сев на стул. — Мы были друзьями, знаешь, — сказала она, и истощение в ее голосе слышалось гораздо сильнее, чем раньше. — Это заняло много времени, но мы были друзьями. Микки кивнул: — Да, мы были. Тогда ты все и испортила, не так ли? Глаза Светланы все еще были красными, когда она передала ему конверт: — Дай мне свое слово, что ты не оставишь его. Микки не понравилось, что Светлана стала такой мягкой. Она крепко сжала конверт, но ее глаза, лицо были такими неуверенными и испуганными, словно она была близка к тому, чтобы сорваться из-за всего, что случилось с Евом. Он потянул конверт к себе, но она крепко удерживала его. — Не выдвигай мне, блять, ультиматумы. — Я дам тебе развод, несмотря ни на что, — перебила его Светлана; в голосе слышалось легкая дрожь. — Я хочу жить по-настоящему, ты хочешь жить так же, мы не любим друг друга. Это нормально, я уже подписала документы. Только, пожалуйста, не убегай от нашего сына. Прошу тебя, как мать отца, пожалуйста. — Я не сделаю этого, — Микки выдернул конверт из ее рук. — Я его не брошу. Ее покрасневшие глаза покраснели еще сильнее, подбородок задрожал на секунду, прежде чем она зарыдала, и это звучало так, словно она держалась весь день: — Микки, мы чуть не потеряли его! — Ее руки закрывали лицо; Микки не знал, что делать, он первый раз видел испуганную Светлану, которая позволила себе так сломаться. — Наш ребенок… мы почти потеряли его… Блять. Микки глубоко вздохнул, отложив конверт на стол: — Я знаю. Она вытерла глаза, пытаясь сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться, но, похоже, это не сработало: — Я сказала, что умру прежде, чем позволю ему умереть. И он мог… — Нет, — сказал Микки, стараясь изо всех сил не попасться в этот вихрь. Он пытался оттолкнуть это — реальность. Это было реально. Это было то, что могло случиться. — Он в порядке. — Что, если это произойдет опять… а меня там не будет? — Глаза Светланы расширились, слезы текли по ее щекам. Она покачала головой, глядя в глаза Микки, повторяя: — Что, если это произойдет, а меня там не будет? Он не знал, как с этим справиться, но, похоже, он сел на автопилот. Брюнет схватил ее за руки, крепко держа их. Он не может вспомнить, когда в последний раз прикасался к ней, и это было немного странно: — Да, он в порядке. Посмотри на меня… Свет, он в порядке. Он будет в порядке. Она кивнула, освобождая руки от его захвата, за что он был благодарен; Светлана снова вытерла лицо, фыркая и сдерживая рыдания: — Я не могу защитить его от всего. Это ранит мое сердце, Микки. Ты просто не видел его лицо, когда он пытался дышать. Он не хотел думать об этом, не мог думать об этом: — Он носит с собой лекарство? Светлана кивнула: — Да, но он запаниковал, когда его ужалили. — Черт возьми, уверен, что он больше не запаникует, если это случится снова, — Микки ухмыльнулся. Но он почувствовал, как его собственные глаза начинают наполняться слезами. Понадобилось двенадцати лет и тихий голос в его голове, который кричал, что он чуть не потерял своего сына, прежде чем он попытался стать для сына лучшим отцом. Он провел рукой по губам и вздохнул, отчасти ненавидя себя за то, что снова теряет бдительность со Светланой. — Я стану лучше. Хорошо? Собираюсь, блять, попробовать. Светлана кивнула: — Я знаю, что это не для меня… — Ты права. Это не для тебя, — подтвердил он. — Я все еще буду благодарна тебе. За попытку. — Она молчала несколько минут, собиралась с мыслями, замедляя дыхание, — Ты знаешь, мне не было страшно делать то, что я должна была делать, присматривать за моим ребенком… но мне жаль, что я причинила боль тебя. Какое-то время было приятно, да? Быть друзьями. Микки сжал челюсти, глубоко вдыхая, медленно выдыхая, но молчал. Часть его боялась, что, если он откроет рот, он скажет что-нибудь, что зажжет огонь, и последнее, с чем он хотел сейчас иметь дело, это еще один раунд ссоры со Светланой. Он уже был на грани головной боли. Ему было жаль, что она все испортила. И, может быть, однажды они снова будут в порядке, но сейчас он просто не мог видеть, как это происходит. Она старалась изо всех сил справиться с его жизнью, оказавшись в центре его бизнеса, потенциально могла все испортить с Йеном. А он любил Йена. Он чертовски любил его. Он взял конверт со стола и встал со стула: — Я позабочусь об этом. Светлана просто тихо кивнула, подтянув ноги к груди, выглядя маленькой девочкой в своём огромном кресле. Микки было в какой-то то степени жаль ее, но он отвернулся от нее и вышел из дома.***
Микки сидел на пассажирском сиденье машины Мэнди, когда она, наконец, подъехала к его дому. Они не говорили всю поездку; в основном он пытался успокоиться. Был полдень, но учитывая все, что случилось, брюнету казалось, что уже ночь. Он чувствовал себя полностью истощенным. — Микки, я должна поговорить с тобой кое о чем, — тихо сказала Мэнди. Он застонал, откинув голову назад: — Черт. Сейчас? — Да, — сказала она. — Это на счёт работы. Микки посмотрел на свою сестру и нахмурился: — Что ты имеешь в виду? — Ну, — вздохнула она. — Престон предложил мне должность в компании своего отца… должность управляющего офисом, и это очень хорошее предложение. — А? — Микки покачал головой и удивлённо посмотрел на сестру. — Подожди, ты серьезно? Ты, блять, уходишь от нас? Мэнди закатила глаза. — Я этого не говорила. Я сказала, что он предложил мне работу, и что это хорошая идея. Знаешь, зарплата, льготы, страховка… все это дерьмо. — У нас и так выгодно, — сказал Микки. — Тебе хорошо платят, Мэнди. Ты часть этой… ты вообще серьёзно сейчас? Ты хочешь уйти? Она резко выдохнула: — Я никогда не была частью команды, Мик. Я хороша в том, что я делаю, но когда дело доходит до серьёзного, все делают мальчики — Милкович и сыновья. Они уезжают из города и имеют дело со всем дерьмом, а маленькая Мэнди остается и… — И делает то, что не получилось бы ни у одного из «мальчиков», — перебил ее Микки. Его грудь горела и он сделал пару глубоких вдохов. — Почему ты… ты хочешь работать в маленькой каморке до конца своей гребаной жизни? Этого ты хочешь? — У меня был бы офис. Он фыркнул: — У тебя уже есть офис. — Блять, ты же знаешь, что это другое, — Мэнди покачала головой. — Плюс, это чистая работа. Часть мечты, верно? Я могу начать там работать, и через год или около того выйти за Престона, жить вместе… Завести детей. Быть мамой. . тогда мне больше не нужно будет работать, потому что Престон будет меня обеспечивать. Он позаботится обо мне. Микки не мог даже подумать об этом. Он грубо почесал голову, несколько раз повторив слова своей сестры в своей голове. — С каких это пор ты захотела быть чертовой домохозяйкой, и чтобы какой-нибудь придурок с северной стороны позаботился о тебе? — Престон любит меня, — сказала Мэнди. — Он хороший парень. — Из-за того, что он любит тебя, ты просто собираешься уйти? Черт, ты всегда делаешь то, что хочешь, Мэнди… но это не ты, — Микки почувствовал, что теряет дыхание. Конечно, он чертовски разозлил свою сестру, но она не могла просто так уйти. Она все дальше и дальше отдалялась, но скоро она исчезнет навсегда. — Ты не знаешь, чего я хочу, — сказала Мэнди. — Почему тебя это волнует, ты же меня ненавидишь? — Я не… — Микки разозлился, но остановился и попытался выровнять свой голос. — Я тебя не ненавижу. Я в бешенстве и имею право злиться на тебя за то, что ты сделала. Я не ненавижу тебя; ты моя сестра, ты часть этой чертовой семьи. Блять! Несколько секунд она молчала, глядя на руль. Ей нужно было поспать или что-то вроде того, она выглядела измученной. Мик чувствовал бы себя куском дерьма, если бы она ушла, особенно с тем, как обстоят дела сейчас. Может быть, это было эгоистично с его стороны. Но она нанесла ему удар в спину, она ранила его, и ему было позволено быть таким взбешенным. Так долго, как он хотел. Правильно? Черт, что если она уйдет к Престону? Престон. Микки думал, что он в порядке, потому что он был хорошим парнем, но с тех пор, как Мэнди ушла к нему, она менялась. Теперь она была на пике этих перемен. Она была так близко, чтобы уйти. Он терял ее. Он не хотел быть тем членом семьи, который заставлял ее чувствовать себя виноватой за то, что она спасла семью, но он не хотел, чтобы она ушла. — Делай, что хочешь, Мэнди, — сказал Микки, привлекая ее внимание. — Но тебе не нужен какой-то парень, чтобы позаботиться о себе. Ты была не так воспитана. Ты Милкович, и ты моя грёбаная сестра — моей сестре никто не нужен, чтобы быть в порядке. Она вытерла мокрые глаза и вздохнула. — Разве он не заботится о тебе? Йен? — Это другое, — возразил Микки. — С чего бы? Он открыл рот, чтобы ответить, но снова закрыл его. Так и было, но он не знал, как это объяснить. Это было просто по-другому. — Люди меняются, Мик, — вздохнула девушка. — Ты изменился. Я изменилась. Ты никогда не чувствовал себя хорошо, если кто-то пытался заботиться о тебе… но сейчас все по-другому. Так что, мы не так уж отличаемся. — Это другое, — Микки снова покачал головой. — Тогда скажи мне, как это, — воскликнула она. — Скажи мне, чем это отличается. — Во-первых, он не оплачивает мои гребаные счета. Он не пытается забрать меня из моей семьи, он знает обо всем моем дерьме… — Престон тоже знает все моё дерьмо. Он хороший парень, который любит меня. Будет глупо уйти от него… — Мне не нравится этот парень, Мэндс. — Раньше он тебе нравился, — усмехнулась Мэнди и нажала кнопку разблокировки на своей двери, — я дам тебе знать, когда окончательно все решу. Микки тяжело вздохнул и открыл пассажирскую дверь: — Похоже, ты уже приняла решение, так что не волнуйся об этом.