я ведь умираю тоже

      11.10.18       когда ренджун впервые видит джемина — он кажется ему       каким-то       холодным?       куском айсберга отколовшимся, которому не нужен никто, не нужно ничего; дорогой книгой без названия, без слов отчаяния и ненависти внутри, без рек выплаканных слез по печатному письму — пустой; морем, что мертво уже давно и иссохнуть готово.       джемин кажется ему родным.       джемин похож на хрусталь, чьи осколки валяются под ногами, путаются в весенней траве и перегнивают в цветы; они перепачканы кровью, острорежущие и больно ранят ренджуну обнаженные запястья и подушечки пальцев, когда он в руки их взять пытается.       у джемина нет настоящего, живёт он в прошлом, от того и взгляд у него немного потерянный, отсутствующий, резкий; в нём утопиться ренджун не пробовал, подойти к джемину познакомиться — тоже, но хотел бы. подошвой поддеть почву, прокричать, достучаться и накормить своим рисовым пирожком, что ренджуном не съеденным всё равно останется; схватиться за запястья — ренджун уверен, что холодные, — и вернуть ему жизнь.       ренджун джемина, кажется, любит на уровне снов, стихов и взглядов в сторону того на паре по культурологии. часто пропускает материал мимо себя, прокручивая слайды с вчерашнего дня, где джемин в пастельно-голубой рубашке, до сегодняшнего, где джемин прячет свои руки в сплошном кармане грязно-фиолетовой толстовки и чихает с красным носом.       ренджун с задней парты наблюдает и для себя кое-что в подкорке отмечает, мол, заболел. дурень, дурень, опять заболел, а кто сессию за тебя сдаст, а кто лечить себя будет, а кто однажды заметит меня в толпе и познакомится, ведь я ужасно неловкий в таких вещах, а кто поцелует меня, когда я продам свою первую картину за несчастный грош, а кто…       а кто подарит мне цветы, ведь я их так люблю, кто прочитает мои стихи, что не находят себе места в тетрадке с конспектами по истории?       джемин, я вижу, что ты умираешь.       ренджун хочет кричать это громче, потому что он, вместе с джемином, умирает тоже. ломает себе пальцы, кусает запястья до следов кровавых и мучается, мучается, в любви этой погибельной корчится и помощи не просит. ночью, когда по венам вместо крови течёт в чистом её виде ломота и слабость, рвёт в клочья ту самую тетрадь с конспектами по истории и предплечья уродует.       потому что вот оно — противоядие, и вот она — отрава; джемин, что далеко так, — ломает о свою кожу остро наточенный карандаш, вздыхает бесшумно и поглядывает в стекло окна — его не слышит, даже если ренджун будет кричать ещё громче, чем кричал, — не услышит. не заметит. ренджунову жизнь заберёт и карандаш всё-таки сломает.       ну и пусть, оставь себе.       ренджуну ничего не стоит попрощаться с ней и к джемину всё-таки подойти с ядовитой болью в солнечном, схватить его за открытый карман портфеля, соприкоснуться с инеем его кожи и больше не кричать       подождать секунду       две       и       джемин, а я ведь умираю тоже.