Без права на ошибку

— Хорошо, ведь именно с той самой подработки начинается все самое интересное…       Внезапно в кармане пиджака Сала, жалобно вибрируя, мобильный телефон подал признаки жизни. Мужчина коротко извинился за прерванную беседу, достал дорогое устройство новейшей модели и с укором уставился в мигающий дисплей, на котором ясно отображался номер жены. — Я отойду ненадолго? — поинтересовался Фишер у сидящей рядом девушки и поспешил удалиться за дверь. Помедлив еще пару секунд, мужчина все-таки принял входящий звонок. — Алло? Салливан? — донесся до ушей Сала встревоженный голос Кейт. — Да, дорогая, — тяжело вздохнув, отозвался нехотя мужчина. — У тебя что-то срочное? Мне пришлось задержаться в банке… Чертов Джастин снова попросил помочь ему с документацией. Я не мог отказать этому подхалиму, — на улыбке пытался убедительно врать Салли. — Джастин? Только не это. Милый, уже поздно. К тому же Софи тебя ждет, и я не могу уложить ее спать уже около двух часов. Ребенок тебя почти не видит, — причитала обеспокоенная женщина. — Вот ведь «заводной апельсин», — широко улыбнулся Фишер, представляя свою маленькую проказницу дочь. — Если не сложно, дай ей трубку.       Разговор прервался на несколько секунд и Салли застыл в ожидании родного голоса маленькой Софи. Пятилетняя девочка была непоседливым ребенком и всячески не поддавалась никакому воспитанию. С самого рождения она причиняла затруднительные хлопоты молодым родителям. Новорожденная Софи плакала и кричала целыми днями напролет, не воспринимала ласку и отказывалась от смесей, после чего Кейт пришлось перейти на грудное вскармливание, от которого женщина долго и старательно отнекивалась.       По достижении трех лет девочка начала активно изучать окружающий мир, опрокидывая вазы, пачкая стены маркерами, выуженными из папиного рабочего чемоданчика, ломая мамины помады и выдирая страницы из книг по банковскому делу. Если кто-то начинал отчитывать Софи за ее очередные проступки, она обиженно держала руки за спиной, понуро опустив голову, а затем молча уходила и начинала по-детски мстить. Единственным, кто никогда не ругал и не наказывал девочку, был ее папа, которого Софи любила без памяти. Сал не мог примерить роль строгого отца из-за своей слабохарактерности и чрезмерной доброты, поэтому ему ничего оставалось кроме, как поощрять любимую дочку сладостями и презентами. Кейт часто ругалась с мужем из-за этого, пытаясь пробудить в Фишере «жесткую руку», но все скандалы автоматически становились пустым звуком.       Пятилетняя Софи начала доставлять еще больше хлопот, научившись говорить, ходить и щипаться. Кейт, рвавшаяся между домашними делами и ребенком, на протяжении всего дня терпела болезненные щипки дочери, еле сдерживаясь от наказания ремнем. Женщина каждую ночь, ложась спать, замазывала синяки на ногах и на руках, а в ее прикроватной тумбочке поштучно лежали заживляющие крема. — Алло, — с детской деловитостью раздался тоненький голос Софи. — Привет, солнышко, — расплылся в улыбке Сал, услышав милый его сердцу, голос. — Мама сказала мне, что одна маленькая проказница до сих пор не спит. Это правда? — Папа, когда ты придешь? — с обидой в голосе поинтересовалась Софи, еле выговаривая букву «р», так и не ответив на вопрос. — Солнышко, папу задержали на работе, — спокойно попытался объяснить дочери Сал. О, он уже представлял ее обиженное выражение лица: надутые щечки, тяжелое сопение и такие маленькие, но сжатые в кулачки ручки. И понимал, что она держится изо всех сил, чтобы не захныкать, поэтому он поспешно добавил: — Но если ты уснешь, то папа приедет гораздо быстрей к своей принцессе. — Ты обманщик! Ты всегда так говоришь, но не приходишь! — предъявила обвинение Софи. — А я знаю одну милую девочку, которая так сильно ждала своего папу, что он пришел и принес ей много-много конфет, — пошел на хитрую уловку Фишер.       Установилась немая пауза и мужчина понял, что идет по верному пути. Он знал, как откупиться от лишних расспросов дочери, и это знание никогда его не подводило. Сал вообще последний год только и делал, что откупался от маленькой Софи. Мужчину действительно очень часто задерживали на работе, так как знали, что Фишер не откажет и выполнит все, о чем попросит начальство или тот же коллега по работе. — Если ты сейчас послушно ляжешь спать, то утром папа принесет тебе твоих любых шоколадных конфет, — продолжал торговаться Салли. — И ты поиграешь со мной? — ухватилась за «вкусный» шанс Софи. — Конечно. Передай маме «спокойной ночи» и ложись спать. Я у нее потом спрошу: была ли ты послушной девочкой или нет.       Раздались короткие гудки и Сал, облегченно вздохнув, вернулся в номер. Девушка разлеглась на кровати и затягивалась очередной сигаретой, пытаясь не замечать вернувшегося Фишера. — Жена беспокоит? — не глядя в сторону мужчины, наглым образом поинтересовалась девица. — Беспокоит и беспокоится, это точно, — сыронизировал Салли. — А ты, я гляжу, не особо довольствуешься своим браком, — нанесла девушка «удар под дых». Взгляд её карих глаз пронзил мужчину, будто отчаянно искал хоть каплю совести в его сердце. — Зачем женился?       Сал тяжело вздохнул, так и не дав ответа на поставленный вопрос. Он и сам хотел бы знать этот самый ответ, который, к сожалению, не валяется просто так под ногами. Возможно, когда-то между Салли и Кейт вспыхнули нежные чувства, не предвещавшие серьёзной настоящей любви, а семейный быт и вовсе уничтожил этот «хрупкий мост» между ними.       Они познакомились на последнем курсе университета во время государственных экзаменов. Кейт была обольстительной девушкой, но не считалась первой красавицей на курсе. Обычная, ничем не приметная особа, однако она обладала свойством красиво говорить, а её натура каким-то образом незримо притягивала к себе людей. Это была её изюминка, с помощью которой девушке удалось легко очаровать юного Фишера. Однако Сал был далеко не красавцем, скрывая свое изувеченное лицо под коркой протеза, поэтому в отношениях с Кейт все срослось не так легко и просто. После окончания университета Генри, отец Сала, подарил сыну достаточно крупную сумму денег, скопленную в течении пять лет. Осуществилась мечта Салли — это была его первая пластическая операция, которая позволила ему открыть лицо и чувствовать себя своим среди других людей. Пусть результат был еще далеко от идеала, но начало было положено довольно неплохое. Фишер-младший перешел в разряд нормальных людей и получил в придачу отличную спутницу по жизни. Казалось бы, что в какой-то миг включилась никому неведомая кнопка, и в жизни Фишера все начало налаживаться. Так оно, в принципе, и было. Только не будем забывать, что человек никогда не может быть доволен всем тем, что имеет, а «жадность, в свою очередь, непременно погубит фраера», и это тоже ни для кого не секрет. — Женился, потому что мне это было нужно, — резко ответил девушке Фишер. — Ты, конечно, можешь осуждать меня за мой эгоизм, но иногда в жизни человека появляются такие обстоятельства, при которых просто нужно «сделать это». Я думаю, что ты понимаешь меня.       Девушка, мысленно соглашаясь с досадной реальностью, промолчала и с обидой посмотрела на мужчину. Неуклюже потоптавшись на месте, Сал сел рядом с любопытной девицей и изо всех сил старался не замечать ее взывающего взгляда. — Мы, кажется, остановились на том, что у тебя закончились деньги… — намекнула девушка на продолжение истории, отчего Фишер немного взбодрился и приготовился рассказывать о последующих запутанных событиях.

***

      Жизненные обстоятельства сложились таким образом, что Ларри и Тодд делили комнату в общежитии, предоставленную им от университета. Оплату за эти незначительные квадратные метры ребята тоже делили поровну на двоих. Скажу прямо, это было то еще сочетание — Ларри и Тодд, проживающие в одной комнате. На них часто жаловались соседи, проживающие за стенкой. Парни постоянно о чем-то спорили и никак не могли найти источник контакта друг с другом. В итоге, как и оплату за жилье, они поделили убранство комнаты. Везде висели указатели в виде наклеивающихся стикеров, на которых четко и ясно указывалось: «Собственность Тодда! Просьба не трогать!» или «Собственность Ларри! Убери руки, иначе тебе не жить!».       Я жил немного в других условиях. Отец был против оплаты общежития, за которое, по его словам, требовали бешеные деньги, поэтому он нашел более оптимальное решение. Моя троюродная тетя проживала в Нью-Йорке вот уже как двадцать лет и активно занималась риэлторством. Тетушка Джоди часто меняла собственное место жительство, сдавая в аренду свои покинутые «гнезда». Мне, как родственнику, она сдавала однокомнатную квартиру по «особой цене». Отец смело ухватился за это, и я был вынужден жить почти в десяти-пятнадцати километров от университета, но по приемлемой цене, как казалось моему старику. Я не был знаком с тетей, что только больше напрягало, учитывая мое глупое безденежье. Сумма, собранная нами из карманов, представляла собой только третью часть тех денег, которые служили оплатой моего жилья за последующий учебный месяц.       В свой первый день квартиранства я долго стоял у двери квартиры прежде, чем решился нажать на звонок. Джоди являлась довольно хрупкой женщиной невысокого роста. Она была не из самых приветливых людей и всегда смотрела на меня исподлобья. К счастью, в тот день она была положительно настроена на прием гостей, поэтому согласилась предоставить мне свою квартиру за предоплату, которую мне с ребятами удалось собрать. Разумеется, при условии, что я в ближайшую неделю найду оставшиеся деньги. Да, нас однозначно связывала только родственная любовь и взаимовыручка.       Тетя провела мне быстрый осмотр квартиры, сопровождая все кратким инструктажем: «В помещении не курить, друзей-алкашей не водить, посуду не бить, мебель не ломать и не жечь, полотенца и постельное белье содержать в чистоте и в ослепительной белизне». Я вежливо выслушал Джоди, а после ее ухода принялся нарушать непреложное «правило №1». Я достал пачку сигарет и под затяг принялся искать работу, листая местную газету. Перед моими глазами открылись тысяча вариантов от уборщика в «Макдональдсе» до секретаря директора бумагопроизводительной фабрики. Я приступил к жесткому отбору, наивно рассчитывая на приличный заработок, свободный график и на недлительный рабочий день. В общем, я искал несуществующие условия. Отчаянно обзванивая работодателей, мне везде поступал решительный отказ, едва они слышали словосочетание «свободный график». Однако мне все-таки удалось найти для себя более менее приемлемые варианты, в числе которых было весьма странное заявление: «Американскому театру балета требуются лишние руки. За полной информацией обращаться лично к профессиональному составу театра». Я проникся недоверием к такого рода объявлению, но мой выбор, как уже известно, был явно невелик.       Тридцать первое августа значил для всех учащихся только одно — оттянуться, как в последний раз. Для меня этого числа не существовало. Я убил целый день на походы по собеседованиям и на изучение метрополитена. Передо мной раскрылась вся суета Нью-Йорка: душные, наполненные людьми, подземные вагоны; бесконечное движение; всестороннее звучание разных непонятных звуков; тысячи глаз и густой смог, затмевающий взор. Если не успеваешь идти в такт с толпой, то есть стопроцентные гарантии, что тебя не заметят и растопчут. А, собственно, чего я ждал?       Каждый раз, когда я с надеждой куда-то приезжал и получал отказы, я винил себя в своей детской наивности и простодушии, что человека с таким лицом, как у меня, куда-то возьмут. И каждый раз это лицо ударялось о жестокую реальность.       И вот сейчас, все было то же самое. Но, черт, это согревающее чувство… Да, я готов был, словно маленький пудель бежать за любым предложением. Да, возможно, кому-то это покажется жалким зрелищем, но, к сожалению или к счастью, это моя жизнь. И поделать что-то с этим могу и хочу только я.       Чем дольше я еду на другой конец города, тем больше меня поглощает скука. И нет, вся музыка, прослушанная по несколько раз, уже надоела, а въедливые и весьма невежливые взгляды потеряли интерес к моей персоне. Нет, что вы, я уже давно к этому привык.       Лучше всего свой интерес ко мне прячут, безусловно, взрослые. Если не обращать внимания, то даже будет казаться, что они и не смотрят на тебя, ибо делают это очень осторожно.       А вот дети… Я, конечно, люблю детей, да вот не все любят меня, пускай и разглядывают меня с неподдельным интересом. — Мама, а почему эта девочка так странно выглядит? — малышка, сидящая на руках у уставшей матери, внезапно разбудила своим звонким голоском задремавшую маму.       Мама сонно улыбнулась, увидев свое подпрыгивающее на коленках чудо. Затем, так же сонно озираясь, она попыталась сфокусироваться на мне, на которого указывала крошечным пальцем ее чадо, а затем испуганно прерывисто вздохнула. — Дорогая, на людей нельзя показывать пальцем, — смущенно пролепетала она.       Я никак не отреагировал. А смысл?..       Через час поезд резко затормозил на нужной мне станции. Пробравшись через невероятно плотный поток людей, я наконец вышел из душного вагона.       Даже выйдя из метро, я не смог вздохнуть полной грудью. О, да, в Нью-Йорке все так же стояла жара и невыносимая духота. Но от ощущения слабого ветерка и свободного пространства вокруг однозначно стало легче.       Повернув налево, я, сверившись с адресом, держал направление в сторону того высотного здания, на первом этаже которого, как гласил Гугл, находилось кафе, в которое я хотел устроиться.       Осторожно войдя в кафе через парадный вход, я медленно проследовал к девушке, встречавшей посетителей, и стал терпеливо дожидаться, когда она закончит переговаривать с новоприбывшими гостями. От чего-то мне стало смешно: то ли от того, что я выглядел словно школьник, опозорившийся на выпускном; то ли от того, что уже «такой взрослый дядя» робко ждет чуда в своей жизни. Хотя, верить в чудеса хотят все, и многие верят с детства до сих пор, поэтому почему бы и нет? Это согревает душу не хуже надежды. Возможно, даже сильнее.       Девушка вежливо улыбалась и кивала, как болванчик, показывая всем видом, что гости не ошиблись, выбрав именно это заведение для перекуса. Увидев меня, несчастная еле скрыла свой испуг, выражающийся в резком передергивании плеч. Придя в себя через секунду, девушка выдохнула и, натянув жалкую улыбку, поприветствовала меня: — Добрый день! Желаете заказать столик или у вас забронировано? — Здравствуйте, нет, спасибо. Я бы хотел встретиться с администратором или с каким-либо другим начальством, — безобидно, как можно проще и легче, чтобы не напугать ее еще сильнее, отозвался я.       Девушка вновь напряглась на несколько секунд, наверное, подумав о том, что я хочу на нее пожаловаться за ее некомпетентность, но все-таки смиренно проводила меня до кабинета администратора.       Как я и ожидал, при всей необходимой нужде в новых работниках мне отказали, намекнув на то, что официант — это лицо заведения, которое не должно каким-либо образом смущать клиентов. Внешний вид был одним из ключевых условий приема на эту должность. Я должен был догадаться, что автоматически оказываюсь в пролете. Черт. Ну что же, не все потеряно. На очереди еще несколько открытых вакансий, так что мне ни к чему отчаиваться. Так я утешал себя, чтобы окончательно не падать духом.       Однако последующие собеседования прошли в такой же манере, так как, к моему сожалению, я по счастливой случайности отобрал те вакансии, которые требовали работы с людьми и пребывания у всех на виду. Не знаю, как бы сказать помягче, но я чувствовал себя героем романа «Собор Парижской Богоматери», тем самым горбуном, которого тщательно скрывали от внешнего мира. Забавное чувство.       Зато теперь я знаю, какой род работ мне не подходит и даже не стоит пытаться проходить собеседования. В итоге я вычеркнул из своего списка около десяти вакансий. Оставался один загадочный вариант — театр, которому требовались лишние руки (хорошо, что не лица. Мда. Потешно).       Я плелся в сумерках в Линкольн-центр уставший и голодный. На лице под протезом выступили крупные капли пота, а от городской пыли я начал кашлять, как заядлый курильщик со стажем. В Нью-Йорке открылся сезон вечерних пробок на дорогах, и от гудков разъяренных водителей звенело в ушах. Я во всех смыслах боялся лишиться разума, осознавая, что мне жить в этом городе целых четыре года, а может и всю оставшуюся жизнь.       Линкольн-центр представлял собой целый комплекс культурных учреждений, включая оперные и драматические театры, джазовый центр, киноцентр и специализированные балетные учреждения. Я едва не затерялся, блуждая по этому удивительно просторному комплексу. С помощью любезных прохожих мне удалось отыскать нужное здание, и я зашёл внутрь так, будто пришёл покорять Рим. Важной походкой я пошёл в неизвестном направлении, надеясь на какую-то внутреннюю интуицию. Далеко я не ушёл, потому что меня резко откликнул местный охранник: — Извините? Вам помочь?       Низкий старик в форме приближался ко мне со всем присущим ему деловым видом и недоверчиво оглядывался, будто искал моих подельников готовых нанести удар со спины. — Да, спасибо. Подскажите, где кабинет начальства? — нет, я не стал противиться помощи, потому что я не считаю это ниже моего достоинства, да и к тому же я действительно потерялся. — Кабинет находится на первом этаже, — с неохотой проговорил тот, словно пробуя на вкус слова, — вам нужно пройти до конца — как упретесь в стену, тогда поверните направо, и вы увидите дверь директорской.       Закончив обмен любезностями с охранником, я пошел в указанном направлении, постоянно засматриваясь на угощения, предоставленные в буфете и источающие аромат, казалось бы, самой вкусной еды. Извини, желудок, ты сегодня не поешь. И это не потому что буфет без десяти минут десятого вечера закрыт, а от того, что я попросту уже не успею — как приеду домой, лягу спать. С этой приятной мыслью я постучал в дверь. Пусть я и человек из робкого десятка, но страх перед открыванием дверей, практически в новую жизнь, я потерял уже спустя три-четыре пройденных собеседований.       Моему взору открылся вид не очень просторного кабинета, заваленного всяким барахлом, полностью не совпадающего с моими ожиданиями. Хотя, все мои мечты и ожидания всегда разбивались о реальность, так что пора бы уже привыкнуть, дружище.       В основном, барахло представляло собой какой-то старый и пыльный театральный реквизит, а другую часть занимали хаотично разбросанные бумажки. Но самым удивительным показалось для меня — это, видимо, сам директор данного бардака, который ползал на корточках, подбирая лежащие бумажки, а какие-то отбрасывая в сторону. Парящие листки легко приземлялись в другие места, затем становились неподвижными. Переворачивая все предметы поблизости, а точнее те, до которых он мог дотянуться, создавалось впечатление, что он что-то потерял, весьма важное для него.       Он резко сел на пол, ко мне спиной и громко выругался, схватившись за голову, чем немного удивил меня в очередной раз. Признаюсь честно, я ожидал увидеть директора такого элитного театра презентабельным человеком с большой буквы, солидным и важным, но никогда не знаешь что или кого, преподнесет тебе жизнь на белом блюдечке с голубой каемочкой. Хотя я слышал, что люди, которые прямо или косвенно задействованы в творческой жизни, немного странные и весьма эксцентричны. Я начал успокаивать себя этой мыслью.       Нет, конечно, я не тот человек, которому дозволено прерывать и мешать другому, гораздо более значимому, и, возможно, мне стоило бы еще подождать этого чудоковатого, но… в виду того, что я не могу не терять ни минуты, особенно, когда я чувствую неподъемную усталость, растущей с каждой минутой, я не мог не прервать его. Хотя, насчет усталости я погорячился — ее часть испарилась куда-то, как только я увидел представшую предо мной презабавную картину.       Да, наверное, только для меня развлечение — наблюдать, а теперь уже и принимать участие в сложившейся ситуации, а у человека может серьезная проблема. Но я не удивлюсь, если его проблемой стану я. Хотя, нет, уже стал — я оторвал его от дел, да еще зашел к нему поздно вечером. В то чудное время, когда у всех неожиданно начинаются проблемы — чаще всего часов, в десять вечера (что и было на моих часах). У детей, например, кончается порция мультиков, и они неожиданно вспоминают про невыращенный цветок по биологии, но их отправляют спать родители, внезапно узнавшее о сюрпризе и новом занятии на всю ночь; кто-то заболевает, сваливая кучу дел на несчастного коллегу, а кто-то уже настолько устал, что не в силах решать новоявленные проблемы.       Издав деликатное покашливание, я тем самым обратил на себя внимание этого «делового» человека, игнорировавшего мое присутствие уже пару минут. Он повернулся, молча взглянул на меня так, словно смотрел, но не видел. Это был тучный невысокий мужчина, разумеется, выше меня, средних лет, но уже с едва заметной лысиной на голове, в строгом костюме бежевого цвета и в узких очках. Директор молчал, видимо, что-то продолжал обдумывать, но вскоре неожиданно начал разговор, когда его мысли вернулись в настоящее: — Добрый вечер, молодой человек. Извините, но театр скоро закрывается, поэтому все вопросы и предложения оставим на завтра, как вам такая мысль? — мужчина как-то глуповато улыбнулся и продолжил разбирать бумаги, дав понять, что разговор окончен. — Сэр, я, конечно, очень прошу прощения перед вами за то, что явился в столь поздний час, но у меня иначе никак не вышло. Я весь день на ногах. Прошу вас, уделите мне всего минуту. Я пришел узнать по поводу вакансии, — как можно вежливее и умилительнее начал упрашивать я, потому как перспектива идти домой ни с чем, учитывая, что я потратил на поиски работы весь день, меня ни капли не радовала. — Да-да, вакансия, угу, — несвязно промямлил мужчина, не вникая в суть моих слов. — Вы дали объявление в газету, сэр, — начал я прояснять ситуацию, чтобы хоть как-то привлечь внимание директора и ввести его в курс дела. — Тут написано, что вам нужны лишние руки. Я готов на любые условия, — тяжело выдохнул я, легко позабыв и о свободном графике, и о недлительных рабочих часах, и о зарплате. — Где же эта документация с планированием?! — раздосадованно ворчал мужчина, тщательно не обращая на меня внимания. — Как хотя бы выглядит эта ваша документация? — поник я и от безысходности решил помочь. — Это скрепленные листы, на них должна быть изображена таблица. Название: «Планирование программы Американского балетного театра на оный год», — суетился директор, отвечая на ходу.       Я побродил вдоль разбросанного листопада из документов, время от времени подбирая листы, которые содержали таблицы, и собирая в стопку, складывал на стол, чтобы избавиться от ненужных бумажек, и без того мешающих нашему поиску.       Дойдя до противоположного конца комнаты, я наткнулся на сломанное кресло, перевернутое ножками вверх. Под ним лежала какая-то бумажка. Наклонившись, я дотянулся до нее и вытащил ее из пыли, которую насобирало это нехитрое приспособление, состоящее лишь из отсутствия тряпки и груды поломанных или старых вещей. — Простите, сэр, но не оно ли это? — уточнил я, предварительно сдав с документа пыль и придерживая его пальцами за уголки.       Услышав мой вопрос, директор неожиданно подскочил ко мне, выхватив трясущимися руками свой заветный листок, неуклюже поправив очки так, что заляпал их. — Хвала небесам! Вот она! — вскрикнул он и бережно положил его в файлик, лежавший на лакированном столе. Он облегченно выдохнул и завелся нервным смехом. — Сэр, можете уделить мне буквально пару минут? — с надеждой в голосе спросил я, напрочь забыв, что мою улыбку он не видит. Но да ладно, хорошо хоть протеза не испугался.       Словно только сейчас вспомнив о моем существовании, он развернулся ко мне и немного удивленно оглядел меня, задержав свой взгляд на протезе. Затем, кому-то кивнув, жестом пригласил меня за стол. — Простите, как вас зовут, молодой человек? — он с уставшей, но ничуть не натянутой, как я ожидал, улыбкой спросил у меня. — Салливан Фишер, сэр, — я пододвинул к нему свои докемунты, — как вы уже поняли, я пришел по объявлению — устраиваться к вам работать в театр, но я, честно говоря, не совсем понял, что требуется и… — Вы приняты, — перебил меня тот, заинтересованно взглянув на меня, даже не взяв в руки мои документы.       Ну, что? Кажется, мне воздалось в кои-то веки. Внутренний голос мне подсобил и влил в меня уверенность. В голове всплыл единственный вопрос: стоит ли мне наглеть прямо сейчас? Почему нет? Ведь я даже не знаю, что за должность меня ожидает в этом странном театре. Если я перечислю все те условия, на которые я рассчитывал изначально, то, возможно, он прогонит меня. Но ведь, если я буду работать здесь, я рискую не вписаться в собственный график. Да к черту все. Если наглеть, то наглеть сразу и до конца: — А что от меня требуется? Какую должность мне предстоит занять? Когда я могу приступить к работе? — начал быстро тараторить я.       Директор небрежно отмахнулся от меня, скорчив вид мученика, и сделал попытку коротко ответить на все мои вопросы: — Я предлагаю тебе должность, которую сейчас, кажется, называют: «разнорабочий». Ну, знаешь… что-то перетащить, отнести, принести. Кулисы задвигать и… ну, в общем, работка «туда-сюда». Согласен? — по-деловому протянул мне руку директор.       Я неоднозначно кивнул, но сразу же пожал руку. — На счет графика, сэр, — вновь ухватился я за руководство этой податливой упряжкой. — Студент? — сразу задал вопрос директор, который, наверняка, желал поскорее от меня отделаться. — Да. — Приходи после занятий. У нас нет установленных часов работы, все вразброс. Мы работаем в стиле: «Закончил дела на сегодня? Можешь двигать домой». Если вас все устраивает, то на сегодня вы можете быть свободны, — по-доброму улыбнулся директор.       Я робко кивнул, забыв о зарплате и о прочих деталях. Я поблагодарил директора и направился к выходу из кабинета, но меня вновь окликнул мой новоиспеченный начальник: — Кстати, Салливан, зайди, пожалуйста, в главный зал. Там сейчас репетирует балетная труппа. Руководитель — миссис Коллинз. Представься ей, спроси не нужна ли там помощь и поделикатнее намекни, что время уже позднее. Пора закругляться.       На меня смотрели умоляющие глаза директора, поэтому я коротко кивнул и поспешил в главный зал, попутно изучая планировку кабинетов театра.       Доплутав, словно крот в катакомбах, до главного зала, откуда я вскоре услышал чудные аккорды классической музыки, я невольно заслушался.       Ах, иногда услышишь где-нибудь приятную мелодию и начинаешь впадать в ностальгию, навевающую беззаботное минуты детства, когда все было хорошо и никуда не надо было спешить. Совсем. Представляете? А я вот нет.       В этом суетливом мире я так отвык останавливаться. Только бежать и бежать. Вот только не знаю, хорошо ли это…       Порой, думаешь, что если остановиться, то все твои пути и дорожки, ведущие к неопределенному счастью, просто испаряются. Нет, их никто не затаптывает, никакие препятствия не ставят, для того чтобы путник пошел в обход, а те мосты, служащие второй дорогой — никто не сжигает. Просто эта тропинка неожиданно… исчезает. И все. От этого становится так легко… легко. Но возвращаясь обратно — на свою дорогу — ты уже по-другому смотришь на жизнь. И нет, это не эффект бабочки. Раскрыв двери, я увидел все величие большого зала. Столько роскоши и богатых убранств я еще никогда в жизни не видел. Однако запах мне показался до боли знакомым, но я понятия не имел к чему отнести этот специфический запах. Так пахло только в театре, и это ни с чем не спутаешь. Думаю, это запах пыли, напоминающий что-то старинное и, скорее всего, раритетное. Это запах длительного и упорного труда. В центре зала я увидел высокую женщину, стоявшую ко мне спиной. Черные, как смоль, волосы идеально убраны в пучок; прямая и статная осанка; широкие изящные плечи; балетная стойка. По всему залу раскатывался ее строгий отчетливый голос. Несколько балерин выполняли все «указы» этой властной на вид женщины, показывая разные па в такт нежной классической музыки. — «А ля згонд», «аллонже», хорошо, — в определенном ритме диктовала женщина, стоящая посередине. — «А ля згонд», «аллонже». «А ля згонд»… Клэр, выше ногу, черт тебя дери! — раздался внезапный агрессивный упрек.       На миг я даже испугался подходить к этой резкой и громкой женщине, но невидимая сила толкала меня вперед. Наверное, это была моя усталость, которой не терпелось все побыстрее закончить. Подойдя поближе к сцене, я застыл на несколько секунд, не решаясь окликнуть руководительницу труппы. — А теперь «Арабеск», и еще, и еще… — женщина начала хлопать в ладоши, образуя ритм, под который девушки все, как одна, поднимали ногу, стоя на носочках. — «Арабеск», «Арабеск»… Клэр, я сказала «Арабеск», а не это безобразие, что ты пытаешься изобразить, юная леди!!!       Я в очередной раз дернулся от внезапного крика руководительницы, но заметил, что другие балерины даже и не моргнули. Видимо, бедняжки привыкли к такому тону. Разглядывая этих несчастных девушек, я заметил ту самую «Клэр», которая так не удовлетворяла эту ужасную женщину. Она была в самом конце сцены, отличаясь от других балерин довольно низким ростом. Ее напряженное лицо было слишком милым, и ей совершенно не шел тот серьезный вид, который она нацепила на себя.       Она была прекрасна. Я не мог оторвать от нее взгляда. Она восхищала меня до дрожи. Каждое ее грациозное движение заставляло меня хватать ртом воздух так, словно это мой последний вдох в жизни. Ее тонкие руки были такими легкими и плавными, будто вот-вот, всего один момент, и она упорхнет.       Меня всегда с детства завораживали женщины. Да-да, я знаю, как это звучит. Но… я не мог не смотреть на эти элегантные движение во время танца или даже самой обыкновенной прогулки. Ах, моей любимой частью тела всегда были руки…       Но единственные руки, которые я любил больше всех — это были руки моей мамы. Я всегда хотел найти ту, у которой будут такие же руки, как у моей покойной матери… Ха-х, знаю, это так глупо.       Подойдя поближе к сцене, я застыл на несколько секунд, не решаясь окликнуть руководительницу труппы. — Здравствуйте, мэм, вы заведующий труппой? — мой голос предательски дрогнул в самом начале, затем я немного смущенно откашлялся.       Она неожиданно развернулась, как мне показалось, ровно на сто восемьдесят градусов. Ее острые черты лица врезались в мои воспоминания с первого раза. Однозначно, она была не из этих, чье лицо можно было легко забыть и также сложно запомнить. Скорее, наоборот. — Молодой человек, — ее режущий голос полностью соответствовал всему ее образу. От звука ее тембра, я вздрогнул, особенно от этой осуждающей интонации. Она с презрением взглянула на меня сверху вниз и продолжила: — Вас не учили не перебивать и стучаться? — Простите, мэм, — смущенно пробубнил я, не на шутку испугавшись такой резкости в свой адрес. — Я здесь новенький. Хотел познакомиться с коллегами, меня зовут Салливан Фишер. Можно просто Сал.       Эта женщина посмотрела на меня с высока, а учитывая какой у нее высокий для балерины рост, и она стояла на сцене, этот взгляд приравнивался к взгляду ястреба, парящего над своей жертвой. — Миссис Гарсия, очень приятно, — неожиданно представилась женщина. — Директор сказал, что вам нужна помощь. Может нужно что-нибудь унести, принести, разобрать? Я в вашем распоряжении, — внезапно во мне проснулась смелость, когда я осознал, что по праву могу обращаться к миссис Гарсия, как к своей коллеге. — Да, Салливан, — руководительница сделала акцент на полной форме моего имени, намекнув на то, что не настроена фамильярничать. — За кулисами лежат коробки. Утром завозили новые пуанты и оставили после себя настоящий погром. Убери, пожалуйста, эти коробки, и, думаю, на сегодня больше ничего не требуется.       Женщина отвернулась и продолжила занятие. Я покорно последовал к кулисам, но вспомнил о том, что у меня было еще одно поручение, которое мне совсем никак не хотелось выполнять. — Извините, — снова напомнил о себе я. — Директор просил передать, что уже поздно, и театр скоро закрывается… — мой голос вовсе затих от неуверенности, но миссис Гарсия меня поняла, коротко кивнув. Что же, видимо, для них это не в новинку — задерживаться допоздна.       Я последовал за кулисы и обнаружил целую стопу пустых коробок. Засучив рукава, я принялся их собирать и выбрасывать в огромный мусорный контейнер, стоявший в самом дальнем углу закулисья. Пока я занимался своей пыльной работой, до моих ушей донеслись девичьи шаги, которые покидали зал. На самом деле, разбирание мусора оказалось недолгим процессом, поэтому я вскоре все завершил и со спокойной душой собрался домой.       Я рассчитывал на то, что все уже разошлись, однако в зале осталась одна балерина, на которую, насколько я помнил, спускали всех собак. Девушка продолжала упорно вкалывать, репетируя балетные па в одиночестве. Всегда уважал трудоголиков, особенно девушек.       По каким-то непонятным причинам эта особа притягивала меня, очаровывала, завораживала. Я смотрел на нее и понимал, что никогда еще не ощущал такого сильного духа, такой сильной энергии и страсти, которые густым невидимым туманом повисли надо мной. Да, дружище, пубертатный период уже прошел, а я как всегда опаздываю, как оказалось, даже с подобными вещами, до сих пор строя из себя то великовозрастного лба, то юного романтика., а то и все вместе. — Чего уставился? — грубый тон вывел меня из моих мечтаний.       Девушка, нахмурившись, смотрела на меня, как на идиота, раскинув руки в недоумевающем жесте. Сказать, что я растерялся, ничего не сказать. Я не мог подумать, что такая нежная хрупкая девчонка, может быть такой хамоватой и резкой. — Прости, я… — слова вылетели из моей головы, и я чувствовал себя не в своей тарелке. — Красиво танцуешь, — едва смог выдать из себя я, чтобы не выглядеть как конченный идиот.       Моя собеседница смотрела на меня, как на самого злейшего врага — с таким презрением… я даже не припомню, чтобы на меня так кто-то смотрел. Дав понять, что разговор окончен, она лишь недовольно фыркнула и продолжила репетировать.       Прекрасно, теперь я снова чувствую себя подавленным, от ощущения того, что я пустое место. Обожаю свою работу. Ну, хвала Всевышнему, она у меня появилась. Я коротко кивнул, надеясь, что со стороны не выгляжу жалким обиженным мальчиком, и поспешил домой, дабы не раздражать. Лишь напоследок я предупредил о том, что театр скоро закроют, и нужно поторопиться.       Стараясь забыть на время об этом неприятном инциденте, я, вскоре добравшись до метро, вставил в уши наушники и попытался не уснуть — хотя дорога обратно составляла, как минимум час. Но ведь если я усну, то надолго, а значит проеду станцию, потратив уйму времени, которого уже нет.       «Черт, я же не злопамятный, но какого я думаю о ней? — навязчивая мысль крутилась у меня в голове, не давая покоя. — Надо бы как-то отвлечь себя от навязчивых мыслей и не думать о том, как меня ранили чужие слова. В первый раз за последнее время».       Разумеется, дружище, позвонить Ларри из метро сразу демонстрирует твой сверхразум. Нужно успокоиться. Забудь. Просто забудь, черт тебя дери!       «Чел, расслабься, — говорила мне другая часть меня, — лучше подумай об этом завтра, а не сегодня. На сегодня событий достаточно. Уверен, успеешь еще».       За своими размышлениями я не заметил, как умудрился задремать.

***

      Разлепив с трудом глаза, от голоса, оповестившего о моей станции, я сонный выплыл из своего мира снов и из вагона. Положившись на свои ноги, которые несли меня куда надо, а именно в квартал, где теперь мой новый дом, я буквально начал засыпать на ходу. Что ж, такого желания поспать я давно не чувствовал — и не мудрено: время уже перевалило за полночь.       Мысль о том, чтобы позвонить Джонсону меня не покидала, в отличие от моих сил. Нет, мне не в тягость с ним общаться, ни в коем случае, я бы даже сказал наоборот — он навсегда останется моим самым лучшим другом, что бы ни случилось. Просто к нескончаемому потоку информации, прерываемому лишь для того, чтобы набрать в легкие воздуха, я не был готов.       Дойдя до дома, погруженный в мечтания о том, как сейчас лягу и укроюсь теплым одеялом, я открыл скрипучую дверь, предварительно уронив ключи на порог. Запрокинув голову, я обессиленно простонал. Черт, ключ, поднимись сам, я не в состоянии нагибаться.       Внезапно в моем кармане зазвонил телефон. Поспешив выудить его из кармана, я увидел надпись на дисплее: Джонсон. Только не это.       «Надеюсь, он не вляпался в очередную историю, а ему просто стало скучно, или, на худой конец, буду надеяться, что просто пьян и все», — занервничал я. — Алло? — встревоженно ответил я. — Чел, не спишь? Короче, чувак, у меня проблема.       Скрепя сердцем, я затаил дыхание и приготовился слушать его. — Я не могу найти работу, — вздохнул на том конце «провода» Ларри. — Джонсон, какой же ты…! — я осек все оскорбления, которые были готовы вырваться из меня в тот же миг. — Ты меня напугал. Я-то думал что-то серьезное… — В смысле, чувак? Меня маман по стенке размажет, если узнает, что я пропил почти все деньги! — Ладно, я понял. Слушай, я сегодня как раз убивал время на собеседованиях. У меня есть один вариант для тебя. Думаю, у тебя есть все шансы туда устроиться. Это хорошее кафе, с приличным заработком. Записывай адрес, я не буду повторять по два раза. Джонсон быстро исполнил мои приказы. Видимо, жизнь прижала не меня одного. — Кстати, Сал, завтра первый учебный день. Отметим? — в Ларри проснулся проказник. — Естественно, не так бурно, но отметить надо, — горячо настаивал тот.       Да, этого человека жизнь ничему не учит. Он, естественно, напьется в самом начале учебного года, а дальше… будет, как всегда, больше. Черт, да я уже к этом привык, ха-х. Но оставить его выпивать одного — было равносильно тому, чтобы выпустить голодного тигра из клетки в толпу людей. Один раз он так напился, что я нашел его в другом городе. И, кстати, там же я попытался его закодировать. Но как-то не срослось.       Поэтому мы договорились встретиться вечером следующего дня, и я, увильнув от всех расспросов, положил трубку. Подняв упавшие ключи, а затем зайдя в квартиру, я понял, что спать хочу сильнее, чем есть. Эдакое чувство, когда устаешь настолько сильно, что все остальные недомогания просто меркнут на фоне этой усталости. Недолго думая, я улегся на кровать. Сон, казалось, накрыл меня с самой первой секунды.

***

— Серьезно? Клэр была балериной? — проститутка удивленно вскинула брови, задумчиво подперев рукой голову. — Вот уж не думала, что такая резкая, наглая и…       Салли бросил на нее умоляющий взгляд, от чего та замолкла. — Прости, я не хотела, — резко, но все же с нотками вины в голосе, она опустила глаза, смяв в руках краешек одеяла. — Я просто с детства представляла, что балерины такие хрупкие, невинные по своей натуре.       Фишер многозначительно пожал плечами, скрыв свое смятение — ведь, если эта девушка не знала даже прошлого Клэр, то как он мог ее найти? Хотя мужчину не удивили слова его новой знакомой. Клэр всегда была полной противоположностью того, что хоть как-то касается скромности… Кажется, шансы на успех в поиске уменьшаются.