Lady Gaga - Shallow ALEKSEEV - Как ты там
Москва плавится в июньском смоге, пахнет раскаленным асфальтом и бесконечной суетой. Вика просыпается за пять минут до будильника - по устоявшейся уже привычке. Ладони обнимает шелк простыней. Скользит по лицу спящего рядом Олега цепким взглядом, понять пытается - поздно ли пришел. По морщинке на лбу и тенью, пролегшей под его глазами, определяет, что скорее под утро. И, отключая будильник на Калининском айфоне к чертям, улыбается своей же фотографии на экране блокировки. Будит мужа через час: целует мягко в уголок губы, оглаживая контур лица подушечками пальцев. В ответ Олег что-то недовольно бурчит, сгребает Вику в охапку и снова утыкается головой в подушку. Как ребенок, ей Богу. Каштанова выбраться хочет из крепких объятий - не пускают. - Проспишь же своих китайцев. - Японцев, - Олег исправляет, скорее, механически. Но глаза открывает. Смотрит на Вику внимательно и снова думает о том, что больше жизни любит ее именно такую - утреннюю, немного заспанную и без грамма косметики на светлом лице. В глазах цвета моря пляшут бесенята. А Олег вновь пытается понять, за какие такие заслуги ему, со всеми его недостатками, одержимостью хоккеем и работой на износ досталась она. Пытается вспомнить, в какой момент перестал видеть в ней исключительно хорошего-спортивного-директора и профессионала-с-большой-буквы. В какой момент "ОлегИваныч", слетающее с алых губ, стало резать слух излишней официальностью. В какой момент он начал узнавать стук ее каблуков и различать те самые духи. И в какой момент она стала ему до спазмов вдыхательных необходима. Помнит зато с точностью до деталей, как напился и приехал к ней с очередным веником и с порога сказал, что любит. Помнит, как на очередном дне рождении погибшей дочки Вика рыдала навзрыд на его плече; а он гладил ее по волосам и шептал что-то успокаивающее, чувствуя как его ломает изнутри от бесконечной нежности к ней и ненависти к несправедливости мира. Помнит, как наплевав на работу и банальности собственных поступков, увез ее в Париж. И, расчерчивая белым золотом тонкий безымянный, пообещал сделать ее счастливой. Помнит, что она поверила. И верит, кажется, до сих пор. Верит? - Ну к черту этих японцев, - шепчет ей куда-то в плечо, поцелуями покрывает ключицу. - Давай улетим куда-нибудь на пару дней? В глазах напротив - море понимания и мягкой иронии. - И будешь каждые пять минут отвлекаться на телефон? Калинин молчит в ответ, понимая, что Вика права. Собирается на работу. - Но как только подпишу... - Конечно. И, когда Вика отбирает у него синий галстук и сама завязывает темно-серый, потому что он лучше к чему-то там подходит, Калинин в сотый раз задается вопросом: - И где ты была раньше, Вик? Видит, как морские глаза на секунду заливает грустью. - Не с теми, Олег. И не там.***
Макеев впервые видит ее спустя два года. По календарю - август, по локации - Москва, по событию - фуршет после благотворительного матча. По чувствам - в мясо. И Сережа только и может, что стоять и смотреть на нее, не отрываясь. На Вике платье до колен свободного кроя; пушистые пряди текут по острым плечам шоколадом. Она, кажется, ничуть не изменилась с их последней встречи. Разве что ее морские не сквозят больше неподъемной грустью. Ах, да. Еще ее пальцы накрепко сплетены с Калининскими. Они же женаты, забыл? И Макеев не отметить не может, что Калинин смотрит на нее с таким естественным обожанием и так ей... идет? Почти также, как и за километр сверкающий бриллиант на безымянном. Осколки разбитых сердец посыпают солью. И Макееву уйти бы, сбежать бы отсюда к черту. Запереться в гостиничном номере и твердить мантрой "семья-жена-дети". Она счастлива. Счастлива без тебя - как и хотела, понимаешь? Не верит. Идет навстречу. - Олег Иванович! Виктория Михайловна! Вечер добрый, - не понимает сам, как воздуха в легких хватает на эту робото-реплику. Ответное Калининское: - О, Петрович! Сто лет - сто зим! - тонет в серо-зеленых отчаянной паникой. Макеев смотрит в Викины глаза и найти там пытается ту самую безысходность, в которой сам он уже растворился без остатка. В тот самый момент, когда позволил ей уехать. Но Каштанова (или Калинина, м?) глаза прячет в плече Олега, шепчет ему что-то на ухо и выходит, выбегает почти, из зала, едва не сшибая на пути официанта, разносящего шампанское. Макеев на Калининские "как жена-жизнь-здоровье-дети?" вопросы отвечает односложно, пытается держаться. Благо, у Олега звонит телефон.***
Макеев Вику находит в одном из узких коридоров спортивного центра. Она стоит у распахнутого настежь окна, дышит облаками московского смога. Режет воспоминаниями. Вот только ситуация не та. Да и декорации тоже. - Слышал, тебя можно поздравить? Каштанова вздрагивает, оборачивается резко. Иронию и злость в его голосе ловит безошибочно. - Не смей даже... - осекается. Дрожит. Макеев подходит к ней медленно, опирается на тот же подоконник. Совсем рядом. Хочет до бесконечности, но не может позволить себе коснуться. Ее запах ленивым облаком распыляется в грудной клетке. Кудряшки воспоминаниями щекочат ухо. Макеев понимает окончательно - она всё еще в нем. Была, есть и будет, кажется, всегда. - Я не должен был отпускать тебя тогда, - создать пытается иллюзию возможного счастья. Вика коротким: - Все равно бы ничего не получилось, - обрубает попытку на корню. И это бесит. - Почему ты так уверена в этом? - Ты правда не понимаешь? Вика смотрит в кофейные прямо, ожидая увидеть там "понимаю, конечно" ответ. Отворачивается, не дождавшись, и снова смотрит в окно. По остывающему асфальту скользят световые блики, автомобили задыхаются в пробках - Москва продолжает дышать. А Макееву не дышится. Не знает наверняка, оставит ли Вика вопрос риторическим. Нет. - Потому что ты до конца жизни воевал бы со своими принципами и презирал бы себя же за предательство и разрушенную семью. А мне пришлось бы смотреть в глаза твоей жене и, что еще хуже, детям. Которые из-за меня променяли бы нормального папу на воскресного. А жить в вечных сомнениях, чувстве вины и осуждающих взглядах со стороны я бы не смогла. Даже ради тебя. Говорит тоном ведущей рубрики новостей. Слова режут уши своей правильностью безаппеляционной. И возразить Макееву вроде нечего. И нужно наверное принять уже, черт возьми, все как есть. У каждого из вас своя жизнь - хватит хватать иллюзии голыми руками. Вы друг другу не принадлежите. И ты не имеешь права, Макеев, вот так запросто носом зарываться в кофейные волосы. Не имеешь права скользить руками от ребер вниз. И ты поймешь это, как только пальцы вместо талии нащупают... Едва выступающий и незаметный под платьем свободного кроя, но все же... Пожалуйста, только не это. Руки обжигает кипятком. - Ты...? - Да. У нас с Олегом будет девочка, Сереж. И, говоря это "девочка", она светится будто изнутри. И улыбается какой-то новой, незнакомой Макееву улыбкой. Приходит гребаное осознание - теперь всё действительно закончилось. И мысль эта бьет под дых - за окнами рушатся небоскребы. Макеев пальцы хоронит в волосах. Не чувствует область сердца. Вика указательным очерчивает колючие скулы: - Сереж, у тебя есть дети и любящий человек рядом. Это уже много, поверь. Целует его мягко в щеку - завершающий штрих ваших недоотношений. Хочет уйти, но Макеев не пускает - на тонком запястье смыкает пальцы. - Ты хоть любишь его? Глаза в глаза. И контакта зрительного сейчас становится слишком много.- ты только не ври мне сейчас, пожалуйста - ладно, не буду
- Он прекрасный человек, Сереж. И я смогу полюбить его, если никогда больше тебя не увижу. И между вами догорают провода. И она уходит, не оборачиваясь. И в Макеевской голове ее каблуки еще долго стучать будут набатом. И она с мужем, которого полюбит, конечно же, уедет в московские огни. А он вернется домой к детям и жене. И всё снова пойдет по бесконечному кругу из воспоминаний и лжи. во благо?Да хрен его знает.