Уходи… попробуй не обернуться, За твоей спиной я дышу так тяжко, И ты слышишь, как громко бьется пульс мой И как за соседней дверью кто-то закашлял. Уже не важно, кто чего стоит. Если связаны судьбой, значит ей нужно. Такси давно уже ждет, наматывая простой, Так что быстрее выходи наружу. Та Сторона - Поломанные.
Юля впервые слышит, как муж разговаривает с ней холодным ноябрьским утром. Дороги пушистой дымкой обнимает первый снег, в проводах путается мутное солнце. Он стоит на балконе босиком в тонких домашних штанах и злится. Юля понимает это по напряженной спине и белеющим костяшкам пальцев. И по голосу, конечно. - ...если не откроешь мне еще раз, я выломаю дверь к чертям. - ... - Просто. Давай. Поговорим. Его голос отдает тем самым отчаянным безумием, которым сквозят в кино наизнанку вывернутые герои за секунду до шага с крыш. Муж никогда не говорил с ней так. И сейчас Юле почему-то захотелось быть способной причинить ему такую же боль. - И не надо бросать трубку... Вика! Короткие гудки на том конце проводов сменяются глухим ударом кулака о балконные перила. Юля теряется в складках одеяла в спальне раньше, чем он оборачивается.***
За прошедшие две недели он видел Вику один гребаный раз - когда она запрыгивала в машину, опаздывая на "очень важную, между прочим, встречу". А потом была ее командировка, выездная игра "Медведей, на которую она не поехала, сброшенные звонки и запертые двери. Вика стирала его из своей жизни, вырывала с мясом провода и сердце. Макееву было хуево - чего уж тут больно ломаться и скромничать. Каштанова жила в его голове, текла по венам терпким запахом парфюма. Он боялся Юлю назвать ее именем во сне. Невыносимо скучал и принял окончательно, что любит. Не понимал как жил до нее и думать боялся, что будет если. И ноябрьским утром, считая ступеньки Ледового дворца, впервые подумал о том, что уйти из семьи - не самая плохая идея. Свинцовое небо не рухнуло. Оно рухнуло чуть позже. Когда через полчаса в раздевалке Точилин поделился новостью: - Каштанова уволилась вчера. Ты знал?***
Макеев стоит под ее дверью, задыхаясь паникой. Ненавидит себя за то, что сорвался с тренировки и приехал, а сейчас дверь готов снять с петель, чтобы просто... Но у Вики не заперто. Заходит внутрь и понимает, что при дневном свете ее квартира выглядит совсем иначе - оттого, может, что наполовину упакована по чемоданам. Находит ее в гостиной. Каштанова стоит у окна с бокалом красного. На ней огромный серый свитер крупной вязки и узкие джинсы. По шоколаду волос прокисшим молоком течет осеннее солнце. Смотрят друг на друга в звенящей тишине. - Почему ты не на тренировке? - Что ты делаешь, Вик? Вопросом на вопрос. Оригинально то как, Господи. Каштанова на подоконник ставит бокал - недопитое вино ловит солнечные блики, кровит. - Я собиралась позвонить вечером и всё объяснить, Сереж, но... Осекается, переплетает тонкие руки на груди. - Но? - Но, может, так даже лучше, - Макеев видит, что ее трясет. Что она, обнимая себя руками, пытается успокоиться или согреться. Роняет на выдохе: - Калинин предложил мне должность в Москве и я уезжаю.Рвется?
И он наверное навсегда запомнит ее такой - прячущей слезы в широких рукавах свитера. Нежной и сильной. Похожей на морозное утро за окном. Той, которую хочется убить за сказанные глупости и обнимать сильно и больно всю гребаную жизнь. Макеев молчит, ползет по упакованной квартире беспомощным взглядом. Натыкается на огромный букет белых роз в вазе. На второй. И на третий - увядающий у мусорки. Отчаянная пустота внутри накачивается отборной яростью. - У тебя появился кто-то? - не узнает собственный голос. И она, кажется, тоже. Вздрагивает. В хрустале ее глаз отражаются демоны. - Не тебе спрашивать меня об этом. Отрезает лезвием бритвы - на срезе закипает кровь. - Если ты об этом, то у нас с Юлей давно ничего нет. У меня есть только ты, неужели непонятно? Но Вика лишь театрально взмахивает руками. - Ну, конечно! У вас с ней всего лишь два общих ребенка, штампы в паспорте и "жили они долго и счастливо!", да?! Плачет. Отворачивается к окну, в вине растворяется истина и Азовское море. Макеев подходит к ней сзади, заправляет за ухо пушистые пряди и руки замыкает на талии. Чувствует, как она жмется к нему всем своим существом. Впервые за последние две недели ему становится тихо. Он не может вот так взять и отпустить ее сейчас. - Я уйду от нее, Вик. Расскажу всё и уйду. Правда. Чувствует, как она напрягается. Как разворачивается у него в руках, носом едва не касаясь подбородка. Ее слезы и запах он впитывает кожей. Целует его сама. Долго и нежно. И будто бы... прощаясь? Мотает головой отрицательно. - В том то всё и дело, - смотрит в его глаза с гребаным сожалением. - Мы заигрались, Сереж. Всё слишком далеко зашло. У тебя семья, а я... Не договаривает. Ведет по колючей скуле указательным, отстраняется. Уходит вглубь комнаты. Застегивает чемодан. - А ты? И Макееву кажется, что не с ним всё это происходит. Что это все глупый ночной кошмар, и ему просто нужно проснуться. Хочется орать на нее, целовать мокрые от слез веки, трясти за тонкие плечи, запереть здесь и не отпускать. Но может выдавить из себя только это гребаное "а ты"? - Чего хочешь ты, Вик? Она стоит в углу пустой гостиной. И Сережа так не кстати думает сейчас о том, что ее лицо, ярко освещенное солнцем выгорающей осени, прекрасно. И Вика улыбается сквозь слезы. В Азовских тонет светлая грусть. - Я хочу быть счастливой, Сереж. Но с тобой не получится. Вот так просто и... всё?Рвется.
* И в какой-то другой истории он ловил бы на вокзале тонкие руки и останавливал поезда. И в какой-то другой истории он развелся бы с женой, и с Викой в закат бы уехал. И в какой-то другой истории они гуляли бы по вечерам, до боли переплетая пальцы. И в какой-то другой истории они жили бы долго и счастливо и умерли в один день. Но в этой истории будет по-другому. В этой истории она уйдет, потому что он не попросил остаться. А он не попросит, потому что она всё равно бы ушла. В этой истории он поможет ей до такси донести вещи и будет смотреть, как шины шуршат на поворотах. А она, прислонившись к окну, разбитым взглядом скользить по дорогам. В этой истории он не придет на вечернюю тренировку и напьётся в драбадан. В этой истории он останется с женой и будет пытаться строить их мир заново. В этой истории через год он узнает случайно, что она по-прежнему в Москве и за Калинина замуж вышла. В этой истории всем будет больно - по очереди и синхронно, потому что жизнь - она такая, черт ее дери. * А пока он стоит и смотрит, как она Калининские розы методично сгребает в мусорные пакеты. Как застегивает чемоданы и вызывает такси. Как запирает квартиру, под половицей хозяйке оставляя ключ. Как стоит в распахнутом пальто под выцветшим небом. А пока он застегнет на ней три четверти пуговиц и своим шарфом обмотает ее открытое горло. А пока он скажет ей: - я люблю тебя, Вик. А она в ответ пожелает ему удачи. Но он в этих словах услышит отчаянное: - я тебя тоже. И будет прав.