Околдуйте меня

— Ты просто полнейший идиот, Шастун! Неужели ты сам не устал от всех этих споров? — Ира укоризненно взглянула на Антона, который пилил взором стену уже добрые полчаса. Признаться в правоте Кузнецовой было равно проиграть. Причём проиграть с треском, так, как никогда не проигрывал. — И что мне оставалось делать? — наконец поинтересовался Антон. — Сдаться вот ему? — он сглотнул, потому что в горле словно застрял ком, мешающий дышать. — Не дождётся. Подруга лишь закатила глаза на данную реплику и, махнув рукой, мол, делай что хочешь, вышла из гостиной Гриффиндора, хлопая дверью. — Она права, вообще-то, — Дима Позов, скрестив руки на груди, переместился на диван напротив камина. — Ты бы завязывал. Антон переметнул на него злой взгляд, и Позов дёрнулся. — Я и "не спорить" - абсолютно несовместимые понятия, — признался Тоха, закидывая ногу на ногу. — Я, вообще-то, и сам бы не хотел. Но моё чувство собственного достоинства делает всё за меня. Дим, — он умоляюще посмотрел на друга, и в его глазах отразилась невероятная боль, — я запутался. — В чём ты запутался? — участливо спросил Позов, поправляя очки. Ему правда было небезразлично настоящее и будущее Шастуна, а потому он принимал его любым: со всеми его заскоками и странностями. — Я не готов, я ни капельки не готов идти к Арсению Сергеевичу на эти чёртовы курсы! — в сердцах воскликнул Тоха, до которого только сейчас начала постепенно доходить его собственная глупость. — Но за свои слова и действия надо отвечать, так ведь? С другой стороны, если бы я не согласился на эту отработку, меня вообще исключили бы. Родители явно не были бы в восторге. Но теперь, — он прикрыл глаза, собираясь с мыслями, — я вынужден ходить к этому неадекватному и терпеть все его выходки, все его задания и презрение. И ненавидеть себя с каждым днём всё больше, и больше, и больше. Я и так себя уже ненавижу, — он снизил голос до шёпота, и Позов понимающе похлопал его по плечу. — Ничего, Тох, это ненадолго, не переживай ты так, — друг снял очки и потёр переносицу. — В конце концов, он же тебя не съест! — Сомневаюсь, — буркнул Антон, думая о том, что Попов действительно может его заживо проглотить, если что-то пойдёт не так. — Ладно, пойду спать. Завтра мне предстоит муторный и очень весёлый, — мальчик показал пальцами кавычки, вставая с софы, — просто незабываемый день. Спокойной ночи. С этими словами русоволосый зевнул и, шаркая, побрёл в сторону двери в спальни. — Добрых снов. Я ещё почитаю, — кивнул Дима и снова нацепил очки, хватаясь за учебник по изучению магических существ, не входивших в школьную программу. — Не зря из библиотеки тайком спёр, тут такое. На уроках такого бы точно не рассказали, — тихо похвалился он и проводил взглядом улыбающегося Антона, принимаясь за чтиво. День не задался с самого начала. На улице снова лил дождь, и первокурсники почему-то находили смешным брызгать водой всех прохожих. Антон будто встал не с той ноги. Всё валилось из рук, болели спина и голова, а бонусом выступала сегодняшняя встреча с Арсением Сергеевичам - на курсах, вместе со слизеринцами, после уроков. А потом ещё и отработка, ближе к ночи. Всё с тем же несчастным Поповым. Шастун был настолько зол на весь мир и судьбу, что зарычал, когда Макаров абсолютно случайно задел его плечом, одеваясь. — Ты чего такой агрессивный, Тох? — Кузнецова, прижимая к груди учебники, едва поспевала за Антоном, который буквально летел впереди планеты всей в Большой зал на завтрак, не замечая ничего и никого вокруг. — Слушай, Ир, вот давай сейчас без этого всего. Ты сама всё прекрасно знаешь, — оскалился зеленоглазый, но тут же смягчился, видя, как рыжеволосая от обиды поджимает губы. — Ладно, прости, — он резко остановился и, вздохнув, приблизился к Ире, приобнимая её и давая понять, что всё нормально. — Я максимально на взводе, на меня давит всё. Я хочу есть, я хочу спать и очень не хочу идти к Попову, я терпеть его не могу! — выложил он громко на одном дыхании, но застыл в удивлении, когда Кузнецова выпучилась на кого-то сзади него. Осознание пришло слишком быстро. Практически ударило по мозгам, вызывая миллионы зарядов тока по всем извилинам. Тело оцепенело, и Антон едва нашёл в себе силы медленно, боязливо обернуться, на ходу прощаясь с собственной никчёмной жизнью. И снова эти глаза напротив. Смотрящие укоризненно, с недоумением и презрением, но при этом светящиеся и наслаждающиеся сладким вкусом победы. Победы над Антоном. Шастун нервно сглотнул: лицо Арсения Сергеевича было в нескольких сантиметрах от него, чуть-чуть потянуться - и их носы соприкоснулись бы. — Постарайтесь больше так не орать о ваших предпочтениях, если не хотите неприятностей, — преподаватель буквально прожигал ученика глазами, в то время как второй не мог даже пошевелиться. Конечности будто налились свинцом и отказывались сдвигаться с места. Однако Арсений Сергеевич почему-то не спешил. Вместо того, чтобы отбросить назад свою мантию, как он делал обычно, он продолжал серьёзно всматриваться в черты лица Антона, словно пытаясь вызвать в нём вину за бессовестное поведение. Словно пытаясь показать, что ученик его всё же задел. Не особо сильно, но задел. И светловолосому в какое-то мгновение начало казаться, что все те эмоции: ненависть, пренебрежение и укор - сначала отошли на второй план, а потом и вовсе исчезли, потому как лицо объекта его обожания было не более, чем просто сосредоточенным. Только синие глаза, отражающие свет факелов в коридоре, смотрящие задумчиво, без жалости и злости. Антон сразу пожалел обо всём, что наговорил. Более того, всё это было неправдой. Он терпеть не мог Арсения Сергеевича только по одной причине: потому что был страстно и глубоко, беспамятно и, очевидно, безответно влюблён. О, Мерлин! Как же сильно он был влюблён. Настоящей и пламенной, но наивной, подростковой любовью. Так, что сердце внутри билось об грудную клетку, стараясь выскочить. — Вы жалок, Шастун, — наконец, после длинной мучительной паузы, тихо, почти шёпотом произнёс Арсений, но Тоха снова не почувствовал ни грамма былой неприязни, и это казалось странным. Это напрягало и нервировало. Попову будто не хотелось задушить Шастуна взглядом, и второму было непривычно получать взамен на его действия лишь холодную пустоту, неизвестно что за собой скрывающую. Даже фраза профессора нисколько не задела. Не было желания высказать ему всё, что он думает, не было желания огрызнуться или отвести взор, лишь бы не встречаться с чужим ядом, так и рвущимся наружу. Арсений Сергеевич больше ничего не сказал. И почему-то сам, вопреки всем ожиданиям, первым отвёл взгляд, сделав шаг в сторону, и, задумчиво нахмурившись, пошёл прочь. У Антона в груди поселилось какое-то горькое чувство, недоступное ему ранее. Он даже не мог толком объяснить, что именно он ощущал, но стало как-то больно и тошно. Будто он был невероятно виноват перед Арсением Сергеевичем, которому, на деле-то, было глубоко плевать на всё и на всех. — Тош? — Ирин голос вырвал Шастуна из задумчивого состояния, и парень тряхнул головой, будто пытаясь выкинуть из неё всё лишнее, однако взгляд синих глаз прочно въелся в сознание и память и не спешил никуда уходить и пропадать. — Странный он какой-то был, не находишь? — он перевёл взор на подругу, которая поёжилась. — Ещё более жуткий, чем обычно. И оскорблениями не разбрасывался, как это всегда происходит, — Ира развела руками в недоумении. — Может, я не права, но мне кажется, что это ты на него так повлиял. — Я-то тут при чём? — Антон криво улыбнулся, искренне сомневаясь в предположении Кузнецовой. — Он меня на дух не переносит. Слышала, что он сказал? — Шастун мысленно воспроизвёл это предложение его голосом. — Сказал, что я жалок. Ира лишь отмахнулась, сведя брови к переносице, будто не поверила другу. Будто этим жестом хотела показать, что он не прав и что Арсений Сергеевич наговорил всё это по привычке. Потому что это Арсений Сергеевич. Другим он быть просто-напросто не может. — Всё равно страшно. Не знаешь, чего и ожидать. На моей памяти он таким ещё никогда не был, — тихо добавила Кузнецова, которая тоже явно была в растерянности из-за положения вещей. — Ладно, пойдём есть, а то Дима и Илья всё без нас съедят. Нечего об этом Попове думать, — одёрнула она Антона, который снова впал в прострацию. — Антон! Сгущались сумерки. Все студенты Хогвартса давно расположились в своих уютных гостиных, отдыхая после трудного учебного дня. Лишь только некоторые слизеринцы стайками сбегались на лестницы после своих уроков и спешили в подземелья, в кабинет зельеварения, на дополнительные курсы. — Тош, хочешь пойти с нами в Хогсмид? — в комнату заглянула Ирина, наматывая на шею симпатичный клетчатый шарф. Сзади неё появилось ещё несколько воодушевлённых голов: Димы и Ильи. — Мы планировали развлечься. — О Мерлин, Кузнецова, неужели ты забыла? — наигранно вплеснул руками Шастун, который, на самом деле, уже вовсю обзавидовался друзьям, ведь в такую погоду все стремились убежать куда-нибудь и хорошо провести время. — Мне предстоит гораздо более увлекательное путешествие в клуб садомазохизма, — Антон невесело рассмеялся, на что Ира и Илья покачали головами. — Сам виноват, — фыркнула рыжеволосая и ойкнула, когда Антон замахнулся на неё подушкой. В следующую секунду вся компания скрылась за дверью, отправляясь навстречу новым приключениям, и русоволосый в сердцах пнул ножку кровати. Как-то всё это было очень и очень несправедливо! Кашу заварил Матвиенко, а отдуваться должен Тоха. Непорядок! В коридорах башен было тихо и пусто, будто всё вокруг вымерло. Антон медленно брёл по направлению к подземельям, не осознавая, что опаздывает. А опоздание на уроки Арсения Сергеевича было не то что катастрофой - это было смертным грехом, расплатиться за который не хватило бы и целой жизни. Когда мальчик наконец понял, что время нещадно утекает, он ещё больше разозлился на самого себя и ринулся вперёд по коридору, окрылённый и подгоняемый какой-то мощной силой. Добежав до нужного кабинета, он остановился, прислушиваясь к звукам за дверью. Сердце внутри стучало как бешеное, и Шастун всё никак не мог перевести дух, так как кислорода не хватало - хоть на стену лезь! Войти к зельевару, к сидящим там слизеринцам было трудно, практически невозможно. А потому парень, собираясь с силами, всё стоял и ждал хоть какого-нибудь, даже самого крошечного знака от небес, что это того стоит. Потому что ни капельки это того не стоило. Совершенно. Не стоило всех этих потраченных нервов и времени, всех этих бессонных ночей и сжирающих мыслей. Но выхода не было. Антон словно попал в капкан, и выбраться не представлялось никакой возможности. "Была не была", — подумал он и толкнул дверь в класс. В кабинете повисла тишина, несколько ошарашенных взглядов впились в Шаста, и мальчик сразу же почувствовал себя некомфортно. Но по-настоящему неприятно он ощутил себя только тогда, когда поймал взор синих глаз. Арсений Сергеевич смотрел всё так же безэмоционально и равнодушно, без ненависти, как и утром, и Антон снова ужаснулся. — Минус тридцать очков Гриффиндору. За опоздание, — лишь произнёс профессор и обратился уже к студентам: — Чего глаза вылупили? Продолжаем записывать ход приготовления отвара. Шастун стоял, как вкопанный. Ему хотелось возразить, хотелось оскалиться, как голодный щенок, потому что их факультет только что лишили части баллов, которые Кузнецова, между прочим, зарабатывала честным и непомерным трудом (если она узнает о столь тяжёлой потере, она, скорее всего, упадёт в обморок), но мальчику казалось, что он немой, потому что речь не подчинялась. Он, честно признаться, даже не понял, что произошло. Только был, как ни странно, благодарен Попову за то, что тот отогнал от ученика ненужное внимание. — Шастун? — голос Арсения Сергеевича прозвучал совсем близко, и Антон будто проснулся. — Присядьте на своё место, пожалуйста. Не делайте вид, что Вас тут нет. Даже статуя Домовика Хуки в подземельях выглядит живее. Тоха что-то нескладно промямлил и быстро кивнул, ища взглядом свободное место. Тон преподавателя в который раз за сутки показался ему каким-то чертовски неправильным, будто перед ними всеми был другой Арсений, не тот, к которому они так привыкли. — Иди сюда, — шепнул кто-то с третьего ряда, и Антон поспешил туда, разглядев ученика Когтеврана, Тимура Батрутдинова, улыбающегося во все тридцать два. — Ты чего здесь делаешь? Это же только для слизеринцев... — Тоха приземлился рядом с когтевранцем и выложил на стол учебник и конспекты, оставшиеся с других уроков зельеварения. — Я взорвал окно в кабинете травологии, — Тимур снова улыбнулся, почти рассмеявшись. — Помнишь, на прошлой неделе все учителя носились и кричали о том, что надо залатать стекло? Так вот, это я виноват, — мальчик, кажется, даже гордился своим поступком. — Заставили сидеть здесь. Антону на мгновение даже стало обидно. Не то чтобы он ревновал Арсения Сергеевича к кому-то, но ему правда хотелось почувствовать себя тем особенным и единственным, кого Попов заставляет что-то делать. Хотя, если подумать, мнения Тимура даже не спрашивали - просто заставили и всё. А с Шастуном Арсений даже поспорил. Антон докажет что он не трус, обязательно докажет этому самодовольному Попову. — А ты что натворил? — когтевранец ухмыльнулся, краем глаза наблюдая за кучкой шушукающихся слизеринцев, среди которых был и Матвиенко, уже вновь здоровый и всё такой же бесящий. — Столкнул этого, — Антон указал в сторону Сергея, — с метлы. С этого дня маюсь тут. Ещё морду эту лицезреть приходится, лучше бы в лазарете полежал денёк-другой. — Я смотрю, кое-кому заняться нечем? И всё про противодраконью сыворотку он, конечно же, знает, — до ушей Шастуна донёслись слова Арсения Сергеевича, который, кажется, начинал раздражаться, и Тоха судорожно сглотнул. — Подойдите ко мне, Шастун. Антон с трудом поднялся и, едва передвигая неслушающимися ногами, поплёлся к учительскому столу. — Хотите продемонстрировать нам процесс приготовления? — брюнет издевался. Причём издевался безбожно и нещадно. То, что Шастун ничего не слушал, было очевидно. И, к сожалению, сейчас мальчика ждала верная и скоропостижная смерть. Единственное, чего Антону по-настоящему хотелось, - это провалиться сквозь землю, прямо здесь. Только проваливаться было уже некуда: русоволосый пробил очередное дно, которое, судя по всему, было самым крепким и прочным. С задних парт послышались смешки, и Антон мельком взглянул на остальных ребят, словив ухмылочку Матвиенко и сжав кулаки от злости. Матвиенко лишь показал четыре пальца на правой руке, намекая на то, что осуществлён лишь один подкат к Попову. Шастун был готов поспорить (опять поспорить! Всех остальных споров же было ничтожно мало!), что у него из ушей вот-вот повалит дым. — Что же вы молчите? — выжидающе поинтересовался профессор, настукивая пальцами на парте какой-то ритм. — А что говорить? — стушевался Антон, втягивая голову в плечи. Казалось, момента хуже просто не придумаешь. — Хоть что-нибудь, что могло бы оправдать ваши разговоры с мистером Батрутдиновым. Прошу Вас, не терзайте нас ожиданием, — Арсений Сергеевич поддельно взмолился, складывая ладони. — Хоть что-нибудь?.. — Антон обвёл глазами класс, в поисках помощи, хотя эта затея была более чем глупой - от Слизерина помощи не жди. Русый снова наткнулся на Серёжу, делающего вид, что загибает один палец, и, мысленно пиная себя под дых, спросил: — Стишок про любовь хотите? В кабинете зельеварения воцарилось молчание. Все тридцать с хвостиком человек округлили глаза и с ошеломлением посмотрели на парня, который, видимо, обладал девятью жизнями, как кошка, или, как минимум, заключил частички себя в тысячи крестражей. Другого объяснения такому поведению никто найти не мог. Антон почувствовал, что у него краснеют щёки, но если идти, то до конца. Сквозь стыд и мучения, но идти. — Не хотите? А я всё равно расскажу, — в венах бурлила кровь, как бульон, но Шастун не готов был сдаваться. Не сейчас. Студенты сдавленно хихикнули. Никто не ожидал такого развития событий. Тоха собрал волю в кулак и начал мелодичным и звонким голосом, как оратор, вещать стихотворение: — Я попросил вас не смеяться надо мной, Но смех ваш был мучительный и злой. Все с упоением и изумлением слушали Шастуна, который, кажется, слагал строчки на ходу. — Я попросил вас не ходить везде за мной, Но вы сливались с многолюдною толпой. Я попросил вас не мешать мне жить, А вы сказали: "Как мне не любить?" Арсений багровел то ли от ярости, то ли от недоумения, то ли от смущения, которое, кстати, было ему несвойственно, с каждым словом, выскакивающим из Антона. Второй, слава Мерлину, этого не видел, иначе давно бы замешкался и весь план провалился бы. Ему вообще думалось, что он ничего не видит: парты и ученики казались расплывчатым пятном. Поджилки тряслись так сильно, что хотелось закричать и выбежать. — Я попросил вас не язвить мне вновь, Но вы ответили, что это всё - любовь. Я думал, вы хороший человек - Вы оказались просто гомосек. Антон резко выдохнул, готовясь потерять сознание, потому что буквально чувствовал на себе жар, исходящий от Арсения Сергеевича, стоящего сзади. — Во даёт! — присвистнул Матвиенко, и класс взорвался всеобщим гоготом. Однако Антону не хотелось обращать внимания на других. Шутом он не нанимался - так уж получилось! Гораздо сильнее его тревожил Арсений Сергеевич, который, казалось, готов был прокусить губу до крови. — Позвольте поинтересоваться, — глухо начал Попов, осторожно, по-кошачьи подбираясь к студенту и медленно обходя его, — и чьи же это стихи? — Мои, — зеленоглазый понял, что он опять пробил дно. И кажется, далеко не последнее. Лицо залилось таким румянцем, что любой томат из столовой позавидовал бы его красноте. Серёжа и его шайка-лейка в лице Юли и Руфада заливались беззвучным хохотом. Многие другие слизеринцы тоже не скрывали смеха и в открытую ржали над сложившейся ситуацией. Даже уголки губ Тимура поползли вверх. Ну и зрелище. Не жизнь - театр просто! Антон глупо улыбнулся, осознавая абсурдность своего положения. И осознавая, что из Хогвартса он всё же вылетит, потому что Попов этого так не оставит. Арсений стоял напротив юноши, чуть заметно дыша, размеренно и тихо, но это внушало такую панику, что хотелось закрыть глаза, но позволить себе такого Тоха не мог. — Что ж, похвально. Ваши познания и умения в поэзии весьма удивительны, — профессор нервно усмехнулся и запустил пятерню в чёрные волосы. — Но увы, это не совсем то, что я ожидал услышать от Вас. Садитесь. Шастун перевёл на него испуганный взгляд. И всё? Никаких "Вы ничтожество, Шастун. Я требую, чтобы Вас исключили"? Никаких потерянных очков у Гриффиндора? Никаких криков и пощёчин? Никаких обидных слов в его адрес? Серьёзно? "Садитесь"? И русоволосый готов был сесть, но прямо здесь, на пол, не медля ни секунды. От стыда и разочарования. Он так старался, вымучивал каждую рифму, а ему просто: "Садитесь"... — Шастун, — Арсений как-то непонятно взглянул на него исподлобья, и упомянутого ученика прошибла дрожь. — Впредь я запрещаю Вам стихоплетствовать на моих занятиях. Антон поспешно кивнул и отвернулся, бредя к своему месту, и уже приготовился обречённо вздохнуть, как услышал прилетевшее в спину, пронзившее сильнее кинжала: — И останьтесь, пожалуйста, после урока.