Околдуйте меня

Касания, смех, и случайные встречи, И скачущий взгляд (от волнения), Улыбки, и полусмущённые речи - Не это ли чувств проявление? Следы поцелуев, счастливые слёзы, И сердце - одно на двоих, И свет в темноте, и туманные грёзы, И запах объятий родных, Тепло, бесконечное чувство уюта, Такое, что хочется жить, И осознание: нужен кому-то... Вот это и значит - любить.

Рождественские праздники постепенно отступали, и дети потихоньку возвращались в Хогвартс, таща с собой переполненные подарками для друзей чемоданы. Тоха это время чертовски любил. Встреча с друзьями всегда приводила его в дикий восторг, и вновь увидеть Илью, Иру и знакомых ребят с других факультетов казалось настоящим праздником. — У меня тут для вас кое-что есть, — Кузнецова солнечно, как и всегда, улыбалась, выкладывая на пол многочисленные свёртки. Один, естественно, достался и Антону, который, не переставая светиться, медленно, будто боясь нарушить момент, развернул подарочную упаковку. — Какой потрясающий! — искренне воскликнул он, аккуратно расправляя рукава подарка. Красный вязаный свитер, так идеально подходящий Антону, выглядел таким уютным и тёплым, что в него тут же захотелось завернуться. А потому мальчик, не медля ни секунды, напялил новенькую, приятно пахнущую хвоей одежду на себя. — Как я вам? — Хорош, — похвалил Дима, с благодарностью принимая от Иры свой свёрток. — Главное, чтобы было перед кем красоваться. Ира едва заметно хмыкнула, вынимая и подарок для Ильи, который уже весь слюной изошёлся от ожидания. Шастун стушевался и покраснел, едва не сливаясь с новеньким свитером. А покрасоваться действительно хотелось, вот так, без шуток! И ведь было перед кем... — Мыло в форме пончика? Серьёзно? — Илья разочарованно проныл. — Это отвратительно! Ведь его даже нельзя съесть. Тебе особо нравится меня дразнить? Да оно даже пахнет едой! Кузнецова, до этого пребывавшая в состоянии лёгкого шока, боясь, что подарок не понравится, вдруг рассмеялась, сначала тихо, но её смех с каждым мгновением становился всё звонче и звонче, и в конце концов её весёлый настрой переняли и Антон, и Димка, и даже несчастный Макаров, всё ещё жадно взирающий на аппетитно выглядящее и пахнущее корицей мыло. — Издевательство, Ир, — отсмеявшись, поддельно насупился он, переставляя в середину комнаты свой собственный чемодан. — У меня, между прочим, тоже кое-что имеется. И поверьте, господа, вы не будете мучиться от голода... — О, у меня как раз осталось несколько кусков маминого пирога, — спохватился Тоха, резво поднимаясь с пола. — А вот это по-нашему, этого нам и не хватало, — в наслаждении потёр руки Макаров, принимаясь за чемодан и косясь в сторону Антона, возящегося с лакомством. — Только чур сначала едим... Уроки зельеварения давным-давно не казались Антону страшными. Он даже сбился со счёта, сколько дней они с Арсением Сергеевичем были вместе, и теперь эти совсем короткие месяцы казались вечностью, словно пролетела целая жизнь. Но теперь, зная, насколько Попов переживает о своём предмете, Шастун больше не позволял себе шалостей и ребячества, и даже прилежно - он честно старался! - слушал преподавателя. Ну как слушал... Вполуха, разумеется, всё время утекая куда-то сквозь время и пространство, растворяясь в мелодичном звучании родного голоса, вещающего что-то о магических травках и зельях, которые из этих магических травок можно приготовить. Иногда Арсений Сергеевич, чтобы не вызывать подозрений, всё же выдёргивал Антона из его мечтательного состояния и поддельно хмурился, слушая путаный рассказ мальчика о каком-либо растении. Убеждаясь, что что-то Тоха всё-таки послушал и уяснил, где-то внутри себя понимал, что безумно горд, но внешне никак не менялся и, лишь поведя бровью, позволял ученику наконец сесть. А Антон старательно держался, чтобы не ухмыльнуться и тем самым не выдать их маленькую, но очень важную тайну. День был солнечный и снежный, и всем явно хотелось на манящую природным серебром улицу, но уроки после праздников, естественно, никто отменить не мог. — Поможете мне собрать колбы после занятия, — оторвавшись от котла, отрапортовал Попов и чуть было по неосторожности не добавил ласковое и нежное "Тоша", но вовремя спохватился, — Шастун. — Есть, капитан, — неслышно, одними губами, прошептал светловолосый, едва различимо дёрнув уголком губ, но на деле лишь быстро, будто боясь куда-то опоздать, кивнул, не отрывая взора от собственного пенящегося и бурлящего в котле зелья. Просьба Арсения Сергеевича означала лишь то, что тот хотел после тяжелого дня - гриффиндорцы были у зельевара последними - отдохнуть и насладиться хрупкими объятиями любимого человека. Снова прижать Антона к себе, обхватить его руками и молча стоять так, слушая поскрипывание снега за окном. Урок закончился как-то слишком быстро, чем Тоха и сам был не очень доволен. Время летело, не щадя никого, хотелось посвятить Попову намного больше драгоценных секунд, даже в окружении других мальчиков и девочек, даже в этом душном, пропахнувшем корнями и прочими ингредиентами кабинете. Нахождения в одном помещении с преподавателем во время занятия было мало, очень мало, но достаточно, чтобы снова ощутить, что ты кому-то нужен. Даже через томное молчание и побулькивание отваров почувствовать космическую связь и увидеть блеснувшие синие глаза, украдкой, мельком. И сделать вид, что ты ничего не заметил. И продолжить заниматься своими делами, как ни в чём не бывало. Это казалось частью какой-то увлекательной игры, и Арсений и Антон это понимали и порой даже поддавались искушению. Им будто нравилось раззадоривать, раздражать друг друга, а потому один из них иногда чуть заметно закусывал губы или водил пальцами по плечу, уверенный, что второй это непременно рассматривает, рвано дыша. Ребята принялись складывать свои вещи и протирать котлы. Кто-то бурчал себе что-то под нос, впопыхах убирая с парты всё нужное и ненужное. Кто-то хихикал, глядя на Арсения Сергеевича, который выглядел чересчур серьёзным, занимаясь отмериванием уровня зелья и слегка высунув язык. — Удачи, бедняга, — Антон вздрогнул, когда один из гриффиндорцев похлопал его по плечу, с сочувствием вздыхая. — Да уж, несладко тебе приходится с ним, — мальчишка мотнул головой в сторону преподавателя. — Да уж, — словно эхо, повторил Тоха, и едва не засмеялся в голос. Попытался сделать максимально жалостливое личико и зачем-то всхлипнул, подметив, однако, что с актёрской игрой перебарщивает. — Тот ещё мучитель. — Верю, — однокурсник моргнул и, внезапно поймав на себе красноречивый холодный, как душ по утрам, взор Арсения Сергеевича, мгновенно вылетел за дверь, заставляя ту многозначительно скрипнуть. — О чём говорили? — хмуро поинтересовался он, стараясь сохранять безразличие, на что Антон усмехнулся. — Сочувствовал мне, Вы ж у нас тиран, — Тоха, убедившись, что никто в коридоре не подслушивает, прикрыл дверь, чуть ли не с разбегу набрасываясь с объятиями на ничего не ожидающего и, более того, так некстати отвернувшегося учителя, который тут же согнулся, как соломинка на ветру. — Что, я настолько тяжёлый? — он всё же слез с несчастного, поправляя мантию. — Нет, ты слишком неожиданный, — улыбнулся Попов, кончиками пальцев поворачивая Антона за подбородок, вынуждая взглянуть в свою сторону. — Так неожиданно свалился мне на голову, что я чуть равновесие и рассудок не потерял, что я чуть не умер, — Арсений театрально скорчился и скрючился, хватаясь за грудную клетку. Тоха несколько секунд оценивал ситуацию. Было смешно, романтично и нелепо одновременно. А ведь полгода назад, вновь приехав в Хогвартс после лета, он даже не подозревал, каким нежным, чутким и весёлым может быть Арсений Сергеевич. Ледяной король таял, причём таял на глазах. Холодные ошмётки осыпались с него, бились в осколки, и теперь перед студентом стоял совсем другой человек, иной, ни на кого не похожий. И Антон был уверен, почему-то так по-детски наивно, но вполне осознанно был уверен: таких больше нет. И не будет. Он такой один. Его Арсений Сергеевич. — Вы такой смешной, Арсений Сергеевич, — ухмыльнулся Антон, присаживаясь на край учительского стола. — Я даже и не знал раньше, что так бывает... — А ты у меня такой оболтус, — парировал Попов, устраиваясь рядом с Тохой, на что парень хмыкнул: преподаватель всегда запрещал сидеть на его рабочем месте. — Но я это знал, представляешь? Давно знал... — Знаете, — Тоха, не понимая, что делает, вдруг взял руку Арсения Сергеевича, крепко сжав. — Я же давно был в Вас влюблён. С самого первого момента. С самой первой встречи, когда вы сидели в Большом Зале, слушая речь директора, а я, первокурсник, внимал его напутственным словам. И периодически отвлекался на Вас - такого статного и строгого, метающего в каждого из нас взгляды-молнии. Арсений слушал, невольно перебирая пальцы Антона своими собственными, отсчитывая костяшки мальчика, и тихо дышал, боясь нарушить пламенное признание, которое казалось таким правильным и нужным, что сердце предательски выскальзывало из груди, учащало ритм и отчаянно пульсировало. — Годы шли, а я... Всё так же безнадёжно был влюблён, правда ещё не понимал этого. Или отрицал, кому знать? — задал риторический вопрос Шастун, облокачиваясь на плечо темноволосому и как-то странно, будто с болью, вздыхая. — Вдалбливал к себе в голову, что любовь - это всё пустяки. Что пройдёт, забудется, исчезнет. И увы, — он улыбнулся, чувствуя всем телом прикосновение чужой прохладной ладони к оголённой шее, вызывающее тысячи приятных мурашек. — Ходил, удручённый ситуацией, ведь так не должно быть, правда? Как же это - учитель и ученик? Не по правилам, — Арсений наконец полностью обнял его за талию, и Тоха зажмурился, пропуская момент через себя, чтобы получше ощутить этот чистый, безмолвный, слишком необходимый сейчас восторг. — У любви нет границ. Это волшебство посильнее нашего, — наконец подал голос мужчина, и Антон опять прикрыл глаза, мысленно оказываясь где-то на берегу моря, окружённый кристальной водой и бархатным звучанием любимого, такого до колик нужного голоса, укачивающего и убаюкивающего. — Поэтому всё правильно, Тош. Плевать на запреты и законы - их придумали глупцы, никогда в глаза не видившие настоящих эмоций, которые способен испытывать человек, который глубоко влюблён. Они оба замолчали. Антон вновь и вновь повторял про себя последнюю фразу Арсения Сергеевича. Попов удивлялся простой жизненной философии, которая, однако, ни капли не соврала. — На самом деле, я думал, что Вы в мою сторону даже и не взглянете, — почти неслышно продолжил мальчик после минутной паузы. Было видно, что он нервничает, и Арсений вполне понимал почему. — Пока ты думал, — брюнет усмехнулся и легонько - чисто символически - постучал по голове студента кулаком, — я с тебя глаз не сводил. Внезапно Тоха перестал дышать. Попов мгновенно заметил это и всполошился, перепугавшись не на шутку. Шастун словно завис. Его стеклянный взгляд остановился на одной из полок, устремившись куда-то сквозь неё. И через считанные мгновения Антон вдруг заплакал. Тихо, бесшумно, не всхлипывая и не воя. Только по щекам, смачивая кожу влагой, текли слёзы. Благодарные, настоящие, искренние слёзы. Вдруг мальчик зачем-то закрыл лицо руками: то ли от стыда, то ли с целью успокоиться, то ли пугаясь того, что кто-то увидит его слабость. Но для Арсения Сергеевича он сейчас не казался слабаком и хлюпиком. Перед ним был живой, чувствующий человек, ощущающий своей хрупкой душой буквально всё в этом мире. Сильный духом, не сломавшийся, не окаменевший сердцем после стольких лет унижений со стороны Попова, который, на самом-то деле, тоже старательно скрывал свою привязанность к ученику. — Ну что ты, ради Мэрлина, пощади меня, сам ведь заплачу, — Арсений, не мешкая, укутал парня в своих горячих объятиях. Тот лишь вздрогнул, принимая эту помощь, как какой-то дар небес, хватаясь за мантию преподавателя изо всех сил, боясь открыть глаза и понять, что всё это: их поцелуи, прикосновения, случайные взгляды и встречи - было не взаправду. Было сном. Каким-то очень красивым сном, недостижимой мечтой, которая обязательно должна была сбыться, но по какой-то причине не сбылась. Но Арсений Сергеевич был ощутим. Он был реален и рассыпаться в пыль вовсе не собирался. — Я так Вас люблю. Я люблю Вас, понимаете? — сбивчиво пробормотал Антон и наконец чуть подался вперёд, отстраняясь, демонстрируя учителю свои красные, так быстро опухшие глаза. — Чудо в перьях, — хохотнул Арсений Сергеевич, вспомнив старую маггловскую поговорку. — Думаешь, не понимаю? Думаешь, не люблю так же сильно в ответ? Дурачок. Антон смутился, обращаясь взглядом к своим запястьям, на которых внезапно стало очень интересно рисовать круги и ломаные линии. — Я просто не уверен, что Вы понимаете, что Ваше признание для меня значило. Мой мир ежедневно переворачивается с ног на голову, и виной этому - Вы. Всегда Вы. И это хорошо. Я счастлив. Я закончил, — выпалил он на одном дыхании и снова стушевался, глядя на то, как темноволосый заливается беззвучным хохотом, рассыпав морщинки в уголках прикрытых глаз. — Нет, не закончил. Вы очень красивый. Особенно, когда смеётесь. Смейтесь почаще. Теперь закончил. Арсений дёрнул уголками губ, ощущая себя, наверное, человеком, который выиграл жизнь. Получил заветный золотой билетик, благодаря которому теперь может держать Тоху за руку и смеяться над ним, таким нелепым, но таким настоящим. — Арсений Сергеевич, околдуйте меня своей любовью. Я без неё и дня протянуть не могу, — всё ещё пунцовый, Антон со странным выражением заглянул в голубые глаза Арсения, пытаясь через них пробраться куда-нибудь в душу. — Зачем? По-моему, ты и без того меня слишком сильно любишь. А я - тебя. Признавайся, мальчишка, — Арсений напущенно посерьёзнел, сомкнув губы в тонкую линию и закинув ногу на ногу, — ты использовал приворотное зелье? — Кажется, будто это Вы использовали! — неподдельно возмутился Тоха, всплёскивая руками от отчаяния. — За что вы такой? — Какой? — Такой... прекрасный. — Не такой уж и прекрасный, — Попов усмехнулся. — Вон уже, седые волоски пробиваются. Щетина, — для достоверности он провёл по подбородку, — и зубы на клыки похожи. Горб на спине от вечной работы... — Ну Вы это, момент не портите! И нет у Вас никакого горба! — насупился Антон, обиженно отворачиваясь, понимая, что комплимент-то, на самом деле, весьма и весьма сомнительный и не внушающий доверия. — Идеальное... тело, — решив исправить ситуацию, промямлил он, неловко улыбаясь. Арсений, по-кошачьи склонив голову набок, следил за изменениями выражения лица студента. Краснота ушла с глаз, и теперь это был всё тот же Антон, лучезарный и светлый, готовый на любые подвиги, готовый снова попадать в неприятности и выходить оттуда победителем. — Пойдёмте проведаем гиппогрифа, — ученик вскочил, хлопая в ладоши, и тоном, не терпящим возражений, скомандовал: — Шагом марш! И, схватив ничего не соображающего Арсения Сергеевича за рукав, потащил мужчину к выходу из душной комнаты. Сугробов было много. Через них даже приходилось перепрыгивать, что у Антона, благодаря его длиннющим тонким ногам, не очень-то получалось. Мальчик громко засвистел, вытянув губы трубочкой, подзывая где-то запропастившегося Жорика к полянке. Арсений, устав от нелёгкой дороги, присел на пенёк, вытянув перед собой ноги и зевая. Дело близилось к вечеру, и хотелось вздремнуть. Зимой темнеет рано, а потому медленно, но верно спускающаяся на землю мгла нагоняет сонливость. — Ну где ты, чудовище? Жорик! — сложив ладони рупором, закричал Антон и вынудил Попова, прикорнувшего и облокотившегося на ствол какого-то дерева, обречённо ойкнуть и от неожиданности свалиться в снег. — Ну Вы даёте, — по-настоящему удивился студент и готов был уже рассмеяться, как услышал хруст веток и шорох гигантских крыльев за спиной. — Явился, красавец! Арсений Сергеевич с непривычки снова вскочил, выпучив глаза, но животное не бросилось на него, стуча копытами, а доверчиво приблизилось к своему хозяину, заботливо протягивавшему кусок мяса. — Мой сладкий, мой любимый мальчик, — гиппогриф наклонился, и Тоха с чувством почесал его загривок. — А я тогда кто?! — театрально всхлипнул брюнет, скрещивая руки. — Ты ведь клялся мне, ты обдурил меня, как последнего олуха! Антон приподнял брови и перевёл взор на Попова, одиноко сидевшего на пеньке. Выглядело это, разумеется, очень комично: взрослый мужчина - его учитель - в нахлобученной на голову и спадающей на лоб шапке, которую Антон старательно подбирал ему под цвет верхней одежды, укутанный, как снеговик, поджавший от холода ноги и спрятавший в рукавах руки, скрюченный и выгнувший спину пристроился на срубленном дереве. — Не думал я, не гадал, — специально переигрывая, отчеканил Тоха, — что Вы, мой дорогой учитель, таким ревнивым окажетесь, и вообще я хотел... Но Антон был прерван странным скрежетом со стороны гиппогрифа, который внезапно решил, что нужно, воспользовавшись моментом, осуществить свою биологическую функцию. Арсений Сергеевич быстро поднялся на ноги и испуганно попятился, споткнувшись об несчастный пень. — Ну не бойтесь так, — в голос захохотал Антон, переводя взгляд с Жорика на Арсения, — это простой физиологический процесс! Он нам доверяет и мы ему нравимся. — Ага, все бы так любовь выражали, — недоверчиво приблизился к животному и ученику Попов, сморщившись. — Хотите, я Вам завтра под дверью... — начал было Тоха, но был чудовищно прерван. — Очень плохая идея, Шастун! — округлил глаза брюнет, отвесив студенту слабый подзатыльник в воспитательных целях. — Я пошутил, а Вы дерётесь! — Антон отпрянул, но всё же сдал своё настоящее настроение с потрохами, уже через секунду улыбнувшись. — Пойдём, Жорик, нам тут не рады, — мальчик сощурился и присел на гиппогрифа, готовый взмыть в снежные небеса. — Ты не прав. Очень даже рады, — спохватился Арсений Сергеевич, тоже запрыгивая на животное и всё ещё чего-то боясь. Тоха тут же почувствовал, что учитель мелко дрожит, и, приказав Жорику сидеть, наклонился к преподавателю, мимолётно поцеловав того в щёку. — Не переживайте, ладно? Всё будет хорошо. Мы же уже летали на нём раньше? — Арсений неуверенно кивнул на вопрос Антона. — Значит, получится и сейчас. Поддайтесь эмоциям и отпустите всё то, что Вас тревожит. Это очень важно для нас обоих. Если Вы сможете перебороть свой страх, мне будет в разы спокойнее. Хотя бы сейчас включите этого резкого и непоколебимого преподавателя зельеварения, крушащего всё на своём пути. Прошу, — мальчик сложил озябшие руки в умоляющем жесте. — Вы и так герой в моих глазах. Но поверьте и сами в это. Теперь Арсений кивнул уже уверенно, не страшась, кажется, ничего. Слова Антона были слишком правдивыми и давали нужный настрой, толкали на великие свершения. — Зажмурьтесь, если боитесь резко оторваться от земли, — предупредил Тоха, постепенно готовясь поднимать Жорика на дыбы. — Я помню, как Вы были счастливы тогда, во время первого полёта. Поэтому просто отдайтесь ощущениям. И после этой фразы он резко дёрнул гиппогрифа на себя, и тот вскочил, всеми силами отталкиваясь от заснеженной почвы и расправляя широкие серо-белые крылья. Но мужчина, вопреки наставлениям Антона, не зажмурился и даже не моргнул. Скорее, совсем наоборот: он впился взглядом в лицо мальчика, которое было спокойным и умиротворённым, внушающим надежду, и попытался запомнить всё в красках и образах: развевающиеся непослушные волосы ученика, морозные хлопья, падающие откуда-то свысока, собственные красные пальцы, удерживающие Шастуна за плечи и его улыбка - тёплая и искренняя, буквально единственное, что могло бы согреть получше любого очага с шипящими углями. Холода больше не ощущалось. Ощущалась любовь, повисшая в ледяном зимнем воздухе, в сгущающихся сумерках, и поток свежего ветра, бьющийся в лицо. Ветра новых дней, ветра, оповещающего о том, что придётся переждать всего какие-то короткие два месяца - и снова начнётся весна. Их новая весна, когда любовь обретёт новую силу. Последний суматошный учебный день перед долгожданными выходными длился, казалось, целую вечность. Радовал Тоху только последний урок зельеварения по известным причинам. Увидеть Арсения хотелось безумно. Рассказать ему о планах и о предстоящем походе в Хогсмид вместе с друзьями, обсудить новый экстравагантный пиджачок профессора травологии и порадоваться за Кузнецову, которая-таки добилась взаимности от своего когтевранца - что удивительно - абсолютно без помощи магии. Но радость его длилась недолго. Вдруг оказалось, что занятие будет объединено со Слизерином, а наглую Серёжину рожу лицезреть не входило в планы Антона. Настроение тут же упало ниже плинтуса, но отчаиваться было нельзя. Кто он такой вообще, чтобы отчаиваться? Ведь ничего страшного не произошло. Но подсознание и предвкушение чего-то необычного почему-то заставляли сердце в груди громко ухать, и студент не особо понимал, что именно его шестое чувство ему подсказывает. Всё шло гладко и ровно, как и всегда, и даже Матвиенко со своей шайкой не особо докучали. Гладко и ровно до тех пор, пока Арсений Сергеевич не решил вдруг, что надо обязательно, так сказать, срочно-обморочно вызвать Шастуна к доске, отвечать тему прошлого урока. — Вы учили мой предмет? — Попов явно затеял игру и теперь внаглую издевался. Всем в классе казалось, что он тешит самолюбие, но на самом деле это был лишь способ вот так, на виду у всех, но при этом так скрытно и безопасно оказаться поближе к Антону. А Антон хлопал глазами. Ведь не учил. Потому что весь вечер промечтал о чём-то своём, мысленно ещё носясь по небу на гиппогрифе и держа за руку Арсения Сергеевича, который сейчас так нещадно его опускал. Но впрочем, мальчику было глубоко плевать, он привык к его игре, ведь - любой согласится - не вызывать Антона на ответ было бы гораздо подозрительнее для всех остальных. Более того, Тоха давным-давно играл по его правилам. И, в общем-то, даже ни капельки не возражал. Он знал, что мягкому по натуре Попову всё же иногда надо самоутвердиться, а потому спокойно позволял делать с собой всё, что душа пожелает. — Я повторю вопрос, если вы не расслышали, — Антон заметил на лице преподавателя едва скользнувшую улыбку и улыбнулся тоже. Знает ведь, жук, что не читал и не открывал даже. Вон - Кузнецова руку тянет, спросите же её! Сам поди ничего не подготовил, так же, как и Антон, летая в облаках и живя пока ещё неосязаемыми мечтами, и теперь просто тянет время, гоняя студента. — Вы учили мой предмет? — Что если я скажу нет? — Тоха закусил губу, и Арсений на секунду опешил, но вовремя опомнился, понимая, что они не наедине. — Вы ставите мне условия? — усмехнулся Арсений Сергеевич, но в этот раз беззлобно, немного забывшись. Принял игру? Какой молодец! "Ну давайте поиграем", — подумал Антон и сдержался от желания потереть руки. Серёжа, Юля и Руф, расположившиеся на задних партах, дружно усмехнулись и многозначительно переглянулись, осознавая, что кто-то сейчас вылетит из класса, как пробка из бутылки, - это было слишком очевидно. — Здесь условия ставлю я, — отрапортовал мужчина, убирая назад спадающую на лоб чёлку. — Поэтому извольте, Шастун, подчиняться мне. И Антон, сам в шоке от своих действий, в один шаг вдруг приблизился к Арсению Сергеевичу, который от неожиданности не успел отойти ни на метр, а потому вписался в деревянный стол. Колбы на поверхности стола задрожали, но не упали и не расплескали содержимое, которое вполне могло устроить невероятный импровизированный пожар. Ребята хихикнули, но быстро смолки, потому как события резко повернули совсем не в ожидаемую сторону. — Что ты делаешь? — округлив глаза, чуть различимо прошипел Попов, и удостоил Шастуна бешеным и ничего не понимающим взглядом. Но Тоха уже ничего не видел, потому как опёрся рукой на парту, навис над испуганным Арсением Сергеевичем и рывком притянул того к себе за плечи. Попов, как ни странно, поддался, но мысленно уже молился всем существующим богам, потому что не догадывался, что собирается сделать глупый мальчишка. А Антон, хмыкнув и быстро обведя взором присутствующих, остановился на Ире, затаившей дыхание и будто чего-то ожидающей, вновь резко повернулся к темноволосому и подарил ему горячий, но чудовищно быстрый, не способный насытить поцелуй. Класс тут же превратился в музей восковых фигур. Никто не двигался, и даже шайка-лейка Матвиенко старалась не издавать ни звука. И Антон вполне понимал почему. Все были в огромном шоке, потому что никто из ребят не моргал и, по всей видимости, даже боялся лишний раз вздохнуть от изумления. Арсений первым вышел из транса, и нащупав в кармане волшебную палочку, дрожащими пальцами вынул её, и, направив в сторону студентов, прохрипел: — Обливиэйт! Уже спустя мгновения дети, которым только что стёрли память, недоумённо озирались по сторонам, не ориентируясь во времени и пространстве и чему-то удивляясь, Арсений кусал губы, разъярённо и в то же время благодарно глядя на самодовольного Антона, провернувшего такую страшную авантюру. Шастун, почувствовав на себе чужой взгляд, насильно вырвал себя из мечтаний, и виновато пожал плечами, мол, так получилось, такова жизнь, принимайте и мои правила игры. Попов одними губами произнёс ему: "Потом поговорим", и уже вслух обратился к классу, спокойно, будто ничего не произошло, продолжая вещать о домашнем опыте с зельями. Мальчик съёжился бы от этих слов при любом другом раскладе. И, возможно, он потом обязательно пожалеет о своём бессовестном поступке, поставившем его любимого человека в крайне неловкое положение. Но пока не жалел и даже радовался, что смог хотя бы на секундочку раскрыть их секрет, дать понять, что он тоже любим и что иногда жизнь действительно похожа на сказку. Пока в венах бурлила молодая горячая кровь, следовало действовать. И действовать основательно, ни о чём не беспокоясь и не боясь взглянуть в лицо своему самому ужасному страху. И ученик знал это. Двигаясь по башне в сторону каморки Арсения Сергеевича в подземельях, стараясь передвигаться бесшумно и освещая кромешную тьму фонариком, Тоха размышлял о том, как сильно ему влетит за его последнюю выходку. Пожурит его Попов или ничего не скажет? Точно не ударит, ведь Шастун убедился - Арсений не такой. Абсолютно не такой. Арсений ласковый, нежный и порой даже менее уверенный в себе, чем сам Антон. Ну и ладно, ну и ничего, студент готов был собственную голову с плеч сорвать ради ещё одного такого счастливого момента. В слизеринском холле горел свет. Двери были не заперты, но Антону было совершенно неинтересно, какие разговоры ведутся по ту сторону. Если бы не рваная фраза, брошенная уже знакомым голосом: — ... Да я клянусь, они целовались! Антона прошиб пот. Матвиенко абсолютно точно говорил о них с Арсением Сергеевичем, иначе о ком ещё можно так отчаянно спорить? Ничьи поцелуи во всём Хогвартсе не могут быть так значимы для слизеринца, как поцелуй его декана с каким-то дурачком с львиного факультета. — Серёж, мы ведь все там были! Мы ничего не видели! — восклицали голоса со всех сторон, и Антон, пользуясь случаем, всё же пристроился к двери, старательно заглядывая в замочную скважину. Все присутствующие, окружившие Матвиенко, крутили у виска, и даже Юля и Руф недоверчиво косились на ополоумевшего друга. — Ты сам подумай, — начала Топольницкая, — будет наш Арсений Сергеевич с этим идиотом целоваться? Очень сомневаюсь. Серёж, тебе приснилось. Слизеринцы согласно закивали, а Матвиенко взвыл. — Не верите?! Не верите, да?! Я что, по-вашему, совсем сумасшедший? — заревел он не своим голосом, в припадке носясь по комнате и в сердцах пиная ножку зелёного кресла. — Я просто видел, как ты уснул, — неуверенно произнёс Руфад и замолчал, столкнувшись взором с покрасневшими от злости глазами Сергея. — Перестань воспринимать ложь за правду. Серёжа остановился и резко сел на пол, закрывшись руками, в то время как Антон старательно сдерживал рвущийся наружу смех. Матвиенко впервые в жизни не верил никто из друзей! Причём в случае, когда слизеринец был абсолютно и бесповоротно прав. — Может быть, я и тронулся, — севшим голосом произнёс мальчик с хвостиком, убирая ладони от лица и красноречиво хмыкнул. И больше ничего не сказал, впившись уставшим взглядом в потрескивающие в камине поленья. В гостиной Слизерина одна за другой поднимались всё новые и новые темы, а Матвиенко так и не двигался и, скрестив ноги, всё наблюдал за играющим за решёткой огнём. Он переливался красно-оранжевой палитрой, и Тоха даже из холодного сырого коридора подземелий почувствовал его редкое, особенное тепло, и тоже на пару мгновений завис, строя в голове сотни исходов этого события. Заклятие не сработало с ним одним? Уже неважно. Побежит ли Матвиенко к директору докладывать о случившемся? Естественно, нет. Сочтут за ненормального. Забудет ли Серёжа это к завтрашнему дню, решив, что ему действительно приснилось? Скорее всего. В жизни Шастуна сейчас было чертовски много этих "скорее всего". Их хотелось менять. Сначала на "возможно", потом - на "точно". И ни о чём не жалеть и ничего не бояться. Они с Арсением Сергеевичем скорее всего... возможно... нет, - абсолютно точно будут вместе. Точно будут продолжать держаться за руки. Точно будут дышать одним и тем же кислородом. Тоха точно будет мириться с двойственностью Попова и точно скажет ему однажды, что доброта и теплота ему намного больше к лицу. Попов точно будет терпеть все заскоки Тохи и точно никогда не отпустит. Однако пока они оставались жалкими "скорее всего". Но в одном Антон всё-таки был убеждён наверняка: он точно хочет, чтобы Арсений Сергеевич остался с ним навечно. До конца его дней. Даже если планета будет догорать в пепле, как теплятся, сверкая пламенем, в слизеринском камине чёрные угольки. До последней минутки, до последнего вздоха, до последнего сплетения рук. До последнего удара сердца. И до их последнего поцелуя. Не менее искреннего, глубокого и чувственного, чем первый.