Прошло семь лет, а я до сих пор вспоминаю тот предрождественский поцелуй под омелой.
Иногда кажется, что-то, что нас окружает, будет с нами всегда, что мы будем вечными. Мы всегда строим планы на следующий день, потому что верим, что для нас наступит завтра. Может мы не говорим их вслух, не пишем на листочке, но в мыслях они есть, эти планы. Но что говорить, когда ты знаешь, когда «завтра» уже не наступит? Что ты будешь делать: строить больше планов или скоро прощаться со всеми близкими? Лично я им даже не сказала. Я всю жизнь забивала на профессиональную медицину, потому что настолько часто болела, что могла составить себе рецепт самостоятельно. Записи в моей карте закончились тогда, когда моя мать перестала водить меня за руку к семейному врачу и на процедуры — в тринадцать лет. Но сейчас я поняла, что поступала глупо всю свою жизнь. Очень часто нервничала, поэтому не обращала внимания на уколы в районе груди. Они стали чем-то обыденным, как и одышка, усталость от легких движений, отеки, как реакции на что-либо. Пять лет назад у меня начала сильно болеть голова — Мелани увидела сколько я пью таблеток в день, посчитала и сказала Максу. Они отвели меня в больницу, где для получения направления к невропатологу нужно было пройти полное обследование, ЭКГ в том числе. Уже тогда я по выражению специалиста в кабинете поняла, что что-то не так. За результатами я пришла одна. И не ошиблась в своем решении: высокий уровень сахара в крови — «у вас сахарный диабет в легкой форме»; ЭКГ, Эхо-КГ — «кажется, у вас на фоне врожденных небольших проблем с левым желудочком и сахарного диабета развилась сердечная недостаточность». Так и хотелось сказать, что когда кажется, креститься надо, но это немного не та область. Я продолжала делать все, как раньше. Но вот отношение к банальным вещам изменилось. Возможно, я начала ценить больше то, что имею. Соблюдая диету «скажем соли 'нет'» и контролируя свой вес, уровни составляющих крови, я жила дальше, окружающие принимали это за стремление к здоровому образу жизни. К врачам я больше не ходила. Я не знаю, когда наступит мой последний день, наступит ли он вообще, но продолжаю строить планы. Я хочу верить, что смогу их воплотить. Я ни разу не пожалела о том, что мы удочерили Мелани. Она была прекрасным ребенком, которая приносила только счастье. Даже когда воровала из тумбочки изюм, потому что хотела чего-то необычного ночью. Я частенько ловила их на кухне: Макс заваривал чай, она его пила. Мы были с ней намного дальше, чем она с Максом, но это не помешало мне расплакаться, когда она в своем подростковом возрасте впервые спросила у меня совета. Она спросила, какой была я в её годы, как я справлялась с проблемами, первой любовью. А что я могу сказать, если в её возрасте я упустила свое детство, нашла Макса, и фактически сейчас он стал центром всей моей вселенной? А как это описать иначе, если я не смогла смириться с его смертью настолько, что подала идею создать робота? Как это все сложно… Но я всё равно рассказала ей. Рассказала, как Макс сидел на берегу и рассказывал мне о звёздах, как происходят их взрывы; и как это было романтично, потому что когда он показывал в небо, я всё равно не понимала, о какой именно звезде речь; как он знал, что я не понимаю, поэтому рассказывал о одних и тех же снова и снова. А сейчас я знаю названия всех созвездий и никогда не скажу, что эти знания излишни. Я говорила с ней много и не упрекала. Я хотела быть такой матерью, которой не была моя мать. Она приходила ко мне, когда ей было плохо. И я считаю, что это самое важное, лучшее, что я могу получить от нее — её доверие. Я чувствовала, как мне становится хуже. Первоначальные симптомы усилились, отекали вены. Мелани замечала это, но старалась не акцентировать внимания. Возможно, она знала. Прежде чем я умру, я хотела сделать кое-что, что делала раньше. Поехав с семьей на выходные к родителям, я решила пройтись к нашей старой лаборатории — её заколотили, разбили, разгромили. Дверь, через которую совершился мой побег, залили холодной сваркой — не пробраться… если только не через окно рядом, которое всегда закрывал куст сирени, да настолько, что можно было выколоть себе глаза, не говоря о том, чтобы определить какое сейчас время суток — ну просто невозможно. За пять лет он хорошенько так усох — ветки хорошо очищались. Внутри всё стояло вверх дном — если это не защита, что тут что-то искали. Я прошла внутрь — столов, на которых стояли блоки и под которыми любил прятаться Хэнк, не было. За брезентом стояли ящики, я направилась к ним. Как только отдёрнула плёнку, в глаз посветил красный лазер — лампочка счётчика. Пятнадцать секунд до детонации. Сообразив, я развернулась на пятках и побежала на кухню, но понимая, что выбраться через окно не успею, заскочила в выключенную перевернутую морозильную камеру. Пол затрясся — взрыв несильный, глушительный, иначе меня бы вовсе перевернуло. Подождав ещё пару минут, вылезла и осмотрелась вокруг: разбросанные запчасти, тлеющие папки и подгорающие, словно пожёванные монстром, куски брезента, еще висящего на петлях. Я собрала более-менее уцелевшие части, сложила их в ящик и пропустила через окно, а затем вылезла и сама. Макс и Мелани удивились, что у нас не влезли все вещи, которые мы везли сюда, но ничего не сказали. По их лицам было видно, что это ничто на фоне того, какими хорошими были те несколько дней, проведённых у бабушки.***
Я сидела и пыталась отремонтировать руку робота по чертежам, что были когда-то скинуты на флешку, когда на кухню спустилась Мелани, чтобы по привычке выпить чаю. Я не заметила её, продолжая крутить железяки. Она сначала потерла глаза, а потом они округлились. — Мам, что ты делаешь?! — выпаливает она. — Тише, не шуми, — отвечаю я ей. — Хорошо, — говорит девочка на пару тонов ниже. — Что ты здесь делаешь на ночь глядя, мам? — Я пытаюсь собирать конструктор. — Нового папу? — я посмотрела на неё и отложила механическую руку. Я была как ребенок, который только что спалился, что это он сам скушал все конфеты. — Как долго ты знаешь о нём, вообще обо всем этом? — Подозревать начала, когда дядя Освальд в Рождество превратил обычный грузовик в радиоуправляемый, а потом когда мне приснился кошмар, и я поднялась к вам: ты спала, а у папы из вены торчал провод. Я, знаете ли, в курсе, что такое капельницы, но их не подключают к розетке или ноутбуку. — Действительно очень глупо. — Но ты продолжаешь называть Макса папой, даже когда знаешь, что он не человек. — Потому что вы с ним сделали для меня больше, чем любые другие люди. А теперь серьёзно, что ты будешь делать? И я рассказала ей о своей идее, которую она приняла. — Стой, если папа — проекция твоего старого умершего друга, а этот робот будет уже иметь твою ДНК, то… — она прикрыла рот рукой. — Боже, мама! Не думай об этом, нет-нет. Ты же такая молодая, моложе мам всех моих одноклассников. Тебе всего тридцать! — Видишь, я уже упустила свой шанс попасть в «Клуб 27». Но дело не в этом. Мне нужно тебе кое-что еще сказать. С тех пор она спускалась вниз ровно в десять тридцать, а уходила в двенадцать, такой была договорённость — и ни минутой больше! Я не могла запретить ей быть со мной, помогать, когда она уже была в курсе того, что со мной происходит. И я прекрасно знала, что после двенадцати она сидит на лестнице в тени и наблюдает за мной, вместо того, чтобы идти спать.***
Я умерла за тем же столом, где работала ночью. Палец, из которого я брала кровь для массы, все еще не зажил — был маленькой точкой на бледно-синеватой опухшей руке. Робот был почти готов, со всеми программами и памятью, я только не успела его запустить. С какой-то стороны я очень рада, что это произошло именно так, именно там, в то время, когда Мелани была слишком уставшей для того, чтобы даже сидеть и наблюдать за мной со скрытого места на лестнице. Даже зная о возможности моей смерти, ощущая её близость, она все равно страдала. Это ударило по ней. Дрожащими руками она набрала номер Хэнка, бросалась на Макса, а потом сидела в углу в ожидании скорой.***
В колумбарии Мелани подошла к Хэнку сзади и дернула его за рукав пиджака, к Освальду она подойти не могла — он плакал. — Мама сделала кое-что, в чем вы хорошо разбираетесь, и мне нужна помощь, чтобы довести её дело до конца. Она хотела бы этого. — Генри только кивнул и прижал девочку к себе; объятия — хороший способ скрыть свои чувства. Он закрыл глаза и попытался сдавить в себе желание колотить руками о плиту, за коей крылось моё сожженное тело.***
Лишь спустя неделю они нашли в себе силы, чтобы собраться и перебрать мои вещи. Освальд предлагал очистить ноутбук и отдать его Мелани, но та убедила их проверить файлы прежде, чем они будут делать что-либо. Она знала. Она видела, как я набираю эту записку.Я очень надеюсь, что вы читаете этот документ все вместе. Хэнк, Освальд, Оз, простите меня, что я не сказала вам раньше. Наши жизни разделились, и я не знала, будет ли правильным взвалить на вас мои проблемы. Снова. Мелани, малышка, ешь побольше изюма и меньше нервничай. Помни, что между созвездиями Лиры и Змееносца есть новая звезда — найди меня, а когда найдешь, то увидишь, что я всегда с тобой, наблюдаю, где бы ты не пряталась. А еще помни, что если Макс купит тебе беляш, то выбрось его, пожалуйста. Лучше купи пельмени. Чёрт, я даже эту записку не могу сделать серьёзной. И, вроде как, это должно было быть завещание, но у меня нет имущества, если не считать одну вещь, которая стоит в шкафу, возможно, за вашими спинами. Мелани, детка, объясни им, что к чему. Я надеюсь, что я успею все закончить до того дня, когда меня не станет, но я не знаю, наступит ли моё завтра, я просто верю. Это моё наследие. Пожалуйста, уничтожьте документ о моей смерти, измените в нём имя — что угодно. Пожалуйста, не отдавайте, сделайте все, чтобы принцесса не вернулась обратно в приют. Я хочу быть с ней рядом. Хотя бы в том обличии, которое прячется в шкафу. Я люблю вас. А тебя, Мелани, особенно.
Освальд подошёл к шкафу, открыл и попятился. Оттуда на него смотрело лицо Арии, Стейс, такое, какой она была еще во время их сотрудничества. — Мама работала над этим полтора года, до самой своей смерти. Каждый вечер прятала её в шкаф. Думаю, если бы она забила большой на этом и спала ночью, она бы хоть еще немного была с нами. Мне не хватает её, — девочка смахнула слезу. — Она сделала самостоятельно то, над чем мы все трудились годами… Стейс? Ария? — никакого ответа. — Кажется, она не запустила её полноценно. Дай мне ноутбук, — наконец отозвался Хэнк. — Да, я прав. Секунду. Скажи это еще раз. — Стейс! — глаза робота обратились в сторону Освальда. — Освальд, я никому не буду доказывать, что я натуралка!***
Закончив школу, Мелани пошла на программирование. Она уже знала, чем хочет заниматься. Знала, когда заваривала чай Хэнку, а Освальд срывал с нее резинку. Она умела правильно держать пакетик, а Генри все равно бесили её волосы. Моя девочка сделала больше, чем могла сделать я. Закончив университет, Мелани уже знала, как исправлять коды, переписывать программы, и она порылась в настройках роботов, очистив их последние файлы — память о ней. — Я хочу, чтобы мои родители сделали счастливыми еще кого-то, потому что они не почти живые. Они натурально живые. По-настоящему. Так обрела семью пятилетняя метиска с усеянными рыжими лепесточками щеками и носом. Клара. Её звали Клара. И она безумно любила воровать изюм по ночам с той самой верхней полки.