Милые кости Эдди

      Реальность стекала с подбородка густой красной жижей, капая на деревянный пол сгустками серной кислоты, прожигая в нём маленькие чёрные дыры, сияющие в лучах искусственного солнца — мигающей в агонии лампы. Тёмный пищевод коридора неохотно выплюнул милые кости Эдди в ярко освещённую крепость квартиры, дверь которой чуть не слетела с петель под натиском безумной чёрной слизи.       Что-то явно пошло не так. Возможно, когда мокрые от слёз бездушного неба переулки, словно серая стена тюрьмы, оградили от внешнего, приятного на вкус мира маленьких Маугли — детей каменных джунглей. А может быть чуть позже, когда зверь в теле человека победил и бывшие дети, вооружившись когтями и острыми, наточенными за годы выживания клыками, пошли мстить своим тюремщикам. Но ответ всегда гораздо проще — всё началось тогда, когда Эдди, заболев и не излечившись от заразы, увидел мир гораздо более похожим на выгребную яму, чем обычно.       Упав на холодный, отвратительно грязный и почему-то идущий мерзкими морскими волнами пол, бывший Эдвард, но нынешний Эдди устало закрыл глаза, изображение получаемое с которых шло телевизионной рябью. В ушах звенел хрусталь, другие звуки перестали ощущаться ещё три с половиной квартала назад.       Единственное что осталось — это запах железа, его ли? , в воздухе и свой собственный крик, казавшийся криком неизвестного, до сих пор отдававшийся в мозге, костях и нервной системе измотанного и почти убитого носителя инопланетной чумы.       Раздробленная в кашу из мяса и боли левая рука чувствовалась совершенно чужой — костью в сочном филе. Паразитом в человеческом желудке. Чужим голосом в голове. Склизкими щупальцами на взмокшем теле. Ничем и одновременно всем.       Чужое и одновременно своё обжигающее тепло медленно покрыло стёртые в кровь ноги и расплывшись по напряжённой спине двумя живыми каплями нефти, симбиот, шагая чужими ногами по чужой земле, осторожно переместил чужое тело на кровать. Сладкое мясо снова попало в передрягу, сладкому мясу снова было больно.       И боль у них была одна на двоих: тупая, отдававшаяся яркими всполохами агонии по измотанному телу, забитому депрессией и очередным городским супергероем.       Громоздкий организм дома дышал в такт с медленно опускающейся и вздымающейся грудью Эдди, пробитой арматурой насквозь. Лёгкое было не повреждено, сердце не задето. Слепая удача вновь улыбалась своим исключительно беззубым ртом в сторону тех, кого даже не видела. Оно и к лучшему. Возможно, Веному стоило одолжить ей парочку своих огромных, смертельно красивых клыков, чтобы его человек уж точно выжил. Ведь если умрёт Эдди, то умрёт и он сам. Конечно же это вся мотивация и нет ничего больше. Только пустой, мрачный эгоизм и желание жить. И, возможно, только возможно, тёплое «мы».       Растворившись чернильными разводами в окровавленной бледной коже рядом с раной, давняя болезнь дала о себе знать через начавшие стремительно затягиваться рваные раны рядом с левым плечом и тёплым, солнечным, совершенно бессмысленным чувством в районе рёбер.       Заботливо разорванная масляной лапой внутреннего демона толстовка, всё равно уже испорченная каплями крови и запахом разбитых надежд, ожиданий и дешёвого виски, полетела на пыльный, усыпанный осколками свободы пол.       Эдди передёрнуло, когда Веном сместил вектор своих восстанавливающих действий в сторону бывшей руки и нынешнего мяса. Ярко красные шматки свежей плоти, истекавшие слезами реальности и тёмно-красным ядом, оголяли молочно-белые кости, похожие на длинные, тонкие газовые трубы. Постельное бельё было безнадёжно испорчено, ровно так же, как и татуировка. Её паразит даже при всём желании не смог бы сохранить. А она ему нравилась.        Эдвард Брок был в глубокой апатии. Ему было абсолютно точно всё равно на то, что его тело было поломано, как неправильная шарнирная кукла. Всё равно, что его рука оставалась висеть на одном лишь лоскуте кожи и уж точно ему было глубоко наплевать на то, что чернильная когтистая лапа, снова появившись из глубин его распластанного по кровати тела, стирала с его лица уже запёкшуюся кровь. Единственное, на что мужчине было не всё равно, так это на то, что его не спавший несколько дней до это мозг вырисовывал на стенах события прошедшей недели. Безмерно хотелось спать, особенно под успокаивающее шипение паразита внутри. Забеспокоился вдруг, гадина.       Блаженного забвения не наступало. Старая киноплёнка, называемая памятью, упорно прокручивала старый-новый фильм: «ночной пропахший табаком и отвратительной смесью из дорогого алкоголя и пота бар вмещает в себя достаточное количество омерзительных животных, чтобы посреди бескрайнего зоопарка можно было устроить бесконтрольную дикую бойню, как в родных джунглях.       Эдди в очередной раз заказывает виски и осушает стакан залпом, зараза на задворках сознания, где-то в костном мозге, тихо рычит и ненавидяще отзывается о посетителях и своём носителе в целом. Веном терпеть не может те моменты, когда первоначальному хозяину их тела вдруг резко хочется надраться в дерьмо и найти себе проблем на сочные ягодичные мышцы. И в очередной раз поиздеваться над своей аппетитной печенью. Это сводит с ума так же, как Эдди сводят с ума стройные блондинки с вторым размером. Но ищущий проблем всегда найдёт их.       Одно неосторожное слово в адрес свиноподобных джентльменов рядом и одно тихое, но безмерно нервное «заткнись, зараза, сам разберусь» мысленно сказанное ощетинившемуся внутри паразиту и вот уже холодный и неприятный на ощупь асфальт жжёт едким холодом щёку. Драка с логичным исходом, обиженным Веномом и больными, до невозможности сильными и не менее трезвыми ублюдками…       Эдди выкинули на дорогу. Водитель, явно куда-то спешивший в столь поздний час, не заметивший на дороге лежащий полу-труп, не остановился тогда, когда почувствовал, что наехал на достаточно мягкое и хрустящее, словно кости курицы при разделке, препятствие. И не остановился он даже тогда, когда в абсолютной всепоглощающей тишине услышал громкий стон боли, быстро переросший в не очень громкий крик, заставивший свет в окнах выключаться быстрее, а людей плотно задёргивать шторы.       Паразит не помог. Он точно знал, что сможет вытащить своего человека даже с того света, поэтому был в контролируемой панике, а не впал в безграничное безумие, когда осознал масштаб произошедшего. Он совершил ужасную ошибку, бездействие привело его самого, а главное Эдди, к болезненным шагам на ватных ногах и катастрофической потери крови. Дав человеку возможность покалечить себя, он показал что всё равно был прав, что ничего подобного не случилось бы, если бы не упрямство самого мужчины. Значит всё прошло по плану? Тогда почему так необъяснимо болезненно сжимается чужое сердце, контролируемое дегтярным монстром?       Одна единственная, совершенно бесполезная и глупая мысль о том, что Эдди, человек принадлежавший Веному всецело и по отдельности, может умереть из-за его оплошности, детского упрямства, бесполезной обиды, слишком сильно пугала, в точности как бескрайний космос, рушимый неведомой безграничной силой или взгляд в тёмную, бездушную морскую бездну, из которой по одному всплывают все твои детские кошмары, монстры прошлого и твари будущего — безысходность и невозможность что-либо исправить, вот оно общее.       Но грязная улица, приютившая бездомных в своих чертогах, говорила о том, что они почти дома…»       Регенерация была завершена, в этот раз паутина, сотканная из тела симбиота, работала в основном на безболезненность.       Вскрывая все свои карты, которые никогда не были спрятаны, Веном в абсолютной вакуумной тишине, наполненной мраком и густой дымкой апатии, периодически нарушаемой лишь тихими болезненными выдохами Эдди, медленно и неимоверно аккуратно, вспоминая все фильмы и сериалы про докторов, что тот когда-либо смотрел во время того, как его носитель, утомлённый муторной работой спал, обрывал связь между предплечьем и плечом. Проще было создать новую конечность, чем возвращать на место раздробленные на маленькие осколки кости.       Кусок сладкого мяса с гулким стуком падает на пол и монстр скорбно смотрит на раздавленную руку. Он в какой-то мере виноват в этом, Веном понимает, но как бы не хотел, совершенно не чувствуете вины, лишь что-то между жалостью и безумным собственническим инстинктом, жалевшем о потере малой части своего «сокровища». Единственное за что ему по настоящему стыдно, так это за то, что он вообще позволил этому театру абсурда и карнавалу боли произойти.       От пробирающего до сломанных костей холода сводит скулы и Эдди слегка трясётся, зарываясь носом в подушку, не смотря на то, что на улице жаркое, бесполезное в своей яркости лето. Заметив дрожание бледного тела, похожего на ледяную скульптуру — разбитую и растаявшую, монстр аккуратно укрыл человека пододеяльником, который явно больше было не жалко.       С момента того, как носитель и паразит растворились в тёмной глубине спальни прошло всего четыре с половиной минуты, но время, словно липкая лента поймало в свою ловушку беспомощного паука и его не менее беспомощную жертву. Во временной петле прошла вечность, наполненная молчанием и могильным холодом.       Руки теперь две, единственными напоминаниями о прошлом остаются отсутствие татуировки и чёрный, пахнувший разбитыми надеждами и дешёвым виски пакет для мусора, под которым тёмным пятном расползается смесь лейкоцитов, эритроцитов и железа. Дом, жаждущий крови и мяса, получил своё. Довольно урча батареями, он затих ветром в подвале.       Брок был практически мёртв от усталости, но несмотря на это физически полностью здоров. Пьяная эйфория прошла не до конца и дала о себе знать хриплым смехом из глубины души, эхом пронёсшимся по квартире.  — Ты — ебливый паразит. Ненавижу тебя… — Эдди кашляет, с трудом переворачиваясь на голый живот и пристально смотрит на свою руку, медленно и совершенно недоверчиво проводя по ней пальцами и снова смеётся так, как на памяти симбиота не смеялся никто — Вот же ж повезло… Теперь ты не только во мне, но и часть меня… Ебать, куда я влип? Мужчина не злится, не за что. Беззлобно тыкает шпильками в чернильную слизь, пропитанную темнотой и сарказмом. Снисходительности Венома в этот момент нет предела. Сегодня ему можно, но только сегодня, пусть радуется. — Кто бы говорил, алкаш. Сам нарвался сам и расхлёбывал — монстр материализуется рядом, словно был лежащим на второй половине кровати с самого начала — Тебе, Эдди, стоило быть поаккуратнее с выражениями. Однако, я всё же многое бы отдал, чтобы быть на месте тех мужиков. Думаю, по человеческим меркам ты достойный соперник. — зараза по-кошачьи потягивается и как можно удобнее устраивается на кровати. — Не ври, я же знаю, что ты волновался. Даже у такого как ты есть чувства, признай — мужчина устало положил голову на подушку и болезненно поморщился от мигрени, подобно волнам, накатывающей на его черепную коробку, состоящую из простых, но таких до ужаса сложных пазлов — Я бы волновался за тебя, если бы ты выглядел так же как я сегодня...       Ночь тонким лоскутным одеялом накрывает двоих с головой, оставляя в жаркой тесноте немой квартиры. Паразиту нечего сказать, Эдди и сам всё прекрасно понимает. Маленькая, но такая бесполезная игра в кошки-мышки закончена. Мышь загнала Кота в тупик из которого два выхода — вместе или никак. Пугающая действительность снова возвышается над сытым домом, пуская слюни на паркетный пол. Игра изучена, ходы прописаны, исход известен.       Когда малыш Эдди наконец засыпает беспокойным сном и совершенно бессовестно видит кошмары, Веном не исчезает внутри его тела. Он остаётся и медленно гладит мужчину по спутанным коротким волосам, пока дыхание Брока не становится ровным и следит за ним до рассветной дымки, пока хватает воздуха.