season vibes

Сунен выбрасывается на улицу с тем же отчаянием и тоской, с какими киты выбрасываются на берег. Но сначала — долго стоит в рыхлой темноте узкой прихожей, не включая свет. Всматривается в свое лунно-бледное встрепанное отражение, выглядывающее из глубин зеркала. Мелодия звучит внутри черепной коробки, заглушает шепотки и собственные мысли. Зеркальная рябь подергивается в такт — или так только кажется в полумраке. Отражение расплывчато смотрит на него — незнакомое и чужое. Сунен не любит это зеркало — слишком уж часто оно подсовывает неправильных двойников, которых рядит в другую одежду и награждает неуловимо другими лицами. Он раздраженно пинает кроссовок, и мелодия отзывается недовольной нотой — отражение, кажется, ехидно ухмыляется ему в ответ. Еще дольше Сунен ищет поводы не выходить никуда: шарит по карманам курток и ветровок в поисках наушников, нервно заряжает телефон на кухне, сидя одетым, внезапно начинает мыть посуду и переодеваться. Убеждает себя — ранний апрель, на улице сыро и прохладно. В такое время по Городу бродят южные сквозняки, всевозможные простуды, потревоженные призраки и неправильные глупые влюбленности. Ну не гадость ли? Сунен готов мириться с температурой, но несколько месяцев страдать и терзать себя навязчивыми апрельскими чувствами — увольте. Мелодия пульсирует внутри и тянет его на воздух. Сунен все еще сопротивляется. Захламленная одинокая квартира пытается исторгнуть его из своих недр — чужеродного и ненужного — как будто отравляет его своим воздухом, запугивает темнотой. Как будто знает, что ему нужно. Обычно она не ведет себя настолько по-сволочному, они с Суненом почти научились ладить, но сегодня… сегодня мелодия волнует их всех. Запертая в четырех стенах, она резонирует, мотив въедается в подкорку, и в какой-то момент все, что Сунен может слышать — это его голос. Он вываливается на лестничную площадку, не потрудившись даже закрыть дверь. Никто чужой не сунется к таким своим. Напев становится на полтона громче, но зато суненова черная беспросветная тоска — аж на десять тонов светлее. Между пятым и четвертым этажами, у открытой фрамуги, ему встречается красивый и прозрачный Джонхан, меланхолично пускающий сизый дым в огрызок ночного неба. Он вытягивается на носках и нервно стряхивает пепел в проем между створкой и рамой, и только затем пересекается с Суненом взглядами.  — Не могу уснуть, — объясняет Джонхан, не дожидаясь вопроса, и кутается в домашний халат. — Он зовет тебя так громко, что полгорода сегодня не уснет.  — Я знаю, — сглатывает Сунен. — Я, кажется, тоже слышу это.  — Вы поссорились? Сунен закусывает щеку изнутри и молчит.  — Надеюсь, ты собираешься с этим что-то сделать?  — Как будто я могу сопротивляться…  — Ты долго держался, — неопределенно говорит Джонхан, затягиваясь, и Сунену чудится уважение в его словах. — Он, должно быть, злится.  — Он скучает. Ты что не слышишь? — горько бормочет Сунен и тут же добавляет, пытаясь переубедить самого себя: — Но я не обязан бежать к нему по первому его зову. В минуту молчания дым копится под потолком, не желая втягиваться в окно.  — Ты все равно так не думаешь.  — Проветри за собой, как следует, — чтобы не отвечать на очевидное, Сунен закатывает глаза и сбегает от его всезнающего тона вниз по лестнице. Апрельская ночь встречает его глубокой темнотой и терпкими запахами прохлады и влажной земли. Подъездная дверь глухо захлопывается за его спиной, отрезая путь к отступлению — ему все равно неохота снова подниматься наверх, минуя Джонхана. Сквозняки заползают ледяными пальцами под расстегнутую ветровку. Сунен без особого желания бредет одинаково пустынными улицами, суеверно обходя фонарные пятна света. Мелодия звучит у него в голове, рождая тоску и нежность — он беспомощно сжимает в кармане бесполезные наушники и сдается. Закрывает глаза и просто идет на звук, пытаясь уговорить себя не сорваться на нервный, нетерпеливый бег. Город водит его лабиринтами с полчаса, за которые Сунен звереет (но на самом деле просто отчаивается — зачем сначала звать, а затем прятаться), а потом совершенно неожиданно выбрасывает его из одинаковых кварталов в центральный парк. Джихун обнаруживается на одной из скамеек — сидит в тонкой футболке, подсунув ладони под себя, мурлычет тихонько то самое, что выворачивало Сунену душу наизнанку последние несколько часов.  — Знаешь, ты очень громкий, — говорит ему Сунен вполголоса, подходя ближе, но в парковой замершей тишине даже его сбившееся от бега дыхание кажется громовыми раскатами. Джихун резко поворачивает на него голову, как будто его застали врасплох.  — Прости, — глухо отзывается Джихун, медленно облизывая губы, — я не хотел тебя будить…  — Неправда. Джонхан сказал, что ты зовешь меня, — улыбается Сунен, чувствуя ком в горле.  — Но это не значит, что я хотел тебя будить, — Джихун упрямо поджимает губы. — Я случайно. Скучал, — сухо признается он, как будто в чем-то постыдном, и опускает голову.  — Я знаю, — Сунен колеблется, но Джихуну не нужны слова. — Я тоже скучал, — сдается он. — Только, пожалуйста, прекрати это. Я ведь уже здесь. А ты так скучаешь, что слышит весь Город… Джихун непонимающе смотрит на него, а затем в одну секунду вспыхивает краской, вскакивая со скамейки. Мелодия в голове у Сунена тут же замолкает — обрывается, не дойдя до логической паузы.  — Спасибо, — смеется Сунен и наконец-то тянет его к себе, обнимая и пряча чужие холодные плечи у себя под ветровкой. — А вот теперь мы будем говорить… Вообще-то, Джихун никогда не мерзнет, но Сунену все равно хочется его греть.