Шрамы

Удар. Такой силы, что матовое забрало шлема пошло мелкими трещинами. Странно – в момент столкновения сознание зачем-то отметило этот тихий хрустящий звук, нечто среднее между треском ломкой корочки раннего льда под ногами и шуршанием глянцевой подарочной фольги. Мир кружился перед глазами, причудливо преломляясь через растрескавшийся пластик. Наверное, из-за этого он не мог разглядеть ничего вокруг – вместо леса и неба видел лишь зелено-голубую рябь, не желающую складываться в цельную картинку. Да, наверное, из-за этого – или из-за чудовищного удара головой, от которого, кажется, хрустнула кость. Видимо, он на неопределенный срок лишился чувств, хотя в момент удара первой его мыслью было – не потерять сознание. Но когда все же смог сфокусировать взгляд и рассмотреть, насколько возможно, то, что находилось по ту сторону забрала, из-за обилия трещин казавшегося словно бы покрытым черной паутиной, обнаружил, что насыщенная голубизна небес поблекла, готовая налиться сумеречной серостью. Значит, уже вечер… Сколько же он пролежал здесь? Ведь когда выехал, солнце было еще совсем высоко. Фуры, в которую он на полной скорости влетел на очередном повороте, разумеется, уже и след простыл. Губы дрогнули в горькой усмешке – сам виноват. Мелькор никогда не отличался осторожностью. Вот и поплатился… Он водил мотоцикл всего неделю – именно столько прошло со дня его шестнадцатилетия. И, как обычно, считал, что правила безопасности написаны для кого угодно, но только не для него. Шлем надел как раз потому, что не собирался осторожничать – а раскроить череп при первом же падении даже Мелькору казалось чересчур. При попытке сесть ужасно загудела и закружилась голова. Не смог даже приподняться – при малейшем движении в затылок будто нож вгоняли. Казалось, даже рукой не пошевелить, чтобы расстегнуть душный шлем и избавиться наконец от черной паутины перед глазами. Хрипло рассмеялся – в глазах потемнело от боли. Понял – его не найдут. Сам же выбрал эту пустую лесную дорогу. Чтобы почувствовать скорость, чтобы ничто не мельтешило перед глазами. Ну вот и не мельтешит – можно радоваться. Как говорится, все как заказывали… Странно, но страха не было – наоборот, нахлынуло какое-то неестественное равнодушное спокойствие. Правда, было все же чуть-чуть обидно – до чего глупо! Ну да какая теперь разница – все равно… Хватило еще сил чуть повернуть голову, чтобы увидеть, как медленно тонет в придорожной пыли солнечный диск – непривычно огромный и почти красный, неровный и какой-то рваный из-за преломления. Или так кажется из-за того, что кровь залила глаза?.. Сам не понимая почему, он впился взглядом в залитый золото-рыжим кусочек темнеющих небес, не в силах отвести глаз от погружающегося за горизонт светила. Закат выдался удивительно красивым – яркий, невероятным образом объединяющий множество цветов от бледно-желтого до густо-фиолетового. А может, он просто давно не видел заката. То есть, видел, конечно – просто не смотрел. А сейчас – не мог не смотреть. Это казалось почему-то безумно важным. Он ни о чем не думал. Хотя, казалось бы, не бывает так, чтобы совсем ни о чем не думать. Но в голове действительно царила непривычная покойная пустота. Да и к чему мысли, когда и так все ясно? Его не найдут. И грустить о нем никто особенно не будет. Последний рыжий луч скрылся за горизонтом, и синий сумрак надвигающейся ночи тихо опустился на засыпающий мир. Мелькор успел еще подумать о том, что вот сейчас, наверное, в темнеющем небе зажгутся первые звезды, прохладно-светлые на синем покрывале ночи. С этой мыслью он вновь провалился во тьму. Очнувшись, обнаружил, что все же может двигаться. То ли подключились какие-то скрытые резервы, то ли просто прошел болевой шок, но факт оставался фактом. Обнаружил, надо сказать, скорее с удивлением, чем с радостью. Наверное, в глубине души уже смирился, что этот закат станет последним. Пожалуй, он был удивлен уже тем, что вообще пришел в себя. Пальцы слушались плохо, правую руку почему-то простреливало болью, но он все же сумел расстегнуть и снять наконец треклятый шлем. Прохладный ночной воздух придал сил и, попытавшись подняться – не особенно, впрочем, надеясь на успех, – Мелькор, несмотря на головокружение, все-таки смог устоять на ногах. Решив, что это хорошее начало, он, с трудом сохраняя равновесие (в глазах рябило от малейшего поворота головы), побрел в сторону дороги. При ударе его отбросило на обочину – всего на несколько метров, но в его нынешнем состоянии даже этот путь показался невозможно долгим. Шагнув на асфальт, все-таки бросил взгляд на покореженный мотоцикл, хоть и понимал, что не сумеет сейчас справиться с управлением даже на самой низкой скорости. Мотоциклу, впрочем, досталось еще сильнее, чем хозяину, и Мелькор, хрипло пробормотав «пусть асфальт тебе будет пухом», медленно пошел по дороге, отстраненно надеясь, что идет в ту сторону, откуда приехал. Идти по ровному асфальту оказалось куда легче, чем по влажной августовской земле. И все равно каждый шаг казался пыткой – он словно бы весь обратился в боль. Рвуще-пульсирующую – в голове, груди и правой руке; противно-ноющую – во всем теле. Он плохо помнил, как добрался до больницы. На дороге, как назло, не попадалось ни одной машины. Да и вряд ли кто-то остановился бы – вид перемазанного кровью и грязью юноши отнюдь не внушал доверия. Но все-таки – добрался… Он старался слушать, но длинный перечень диагнозов неизменно сливался в почти бессмысленный поток малопонятных слов. Сотрясение мозга… переломы ребер… множественные ушибы, само собой… и – непонятно откуда – трещина в правой ладони. Остального он не запомнил. Рану на голове зашили, на поврежденную руку наложили гипс. Спросили документы – пришлось соврать, что потерял. Иначе непременно позвонили бы отцу – он ведь несовершеннолетний. А рассказывать Эру о своих приключениях Мелькор не собирался. Видно, в нем странным образом говорила обида обделенного вниманием ребенка – он старался как можно меньше посвящать отца в свою жизнь. Назвал чужую фамилию. Позже сам удивлялся, как додумался до этого – голова нещадно раскалывалась, мысли текли бессвязной мутной рекой. Домой Мелькор вернулся лишь на рассвете – летом солнце встает рано. К тому моменту он чувствовал себя чуть более сносно, но усталость компенсировала это с лихвой. Полез в карман за ключами, надеясь, что сможет пробраться в свою комнату, никого не разбудив, – и в этот момент дверь распахнулась. Вид у Манвэ был растрепанный и, кажется, слегка испуганный. – Где тебя носило?! – Ты почему не спишь? – вопросом на вопрос, как можно более обыденным тоном, лишь бы ничего не заметил. Но Манвэ явно не собирался сдаваться так просто. – Где ты был? – настойчиво повторил мальчик. Мелькор стиснул зубы. – Не твоего ума дело, – процедил он, вцепившись в дверной косяк, чтобы не пошатнуться – перед глазами снова все поплыло. Кажется, Манвэ еще что-то говорил, но Мелькор слышал его будто через толстый слой ваты. Да и отвечать уже не было сил. Молча запер дверь, неимоверным усилием заставляя руки слушаться. Медленно, стараясь держаться прямо несмотря на головокружение, прошел в свою комнату – как был, в куртке и ботинках, вяло порадовавшись, что дома нет отца. Захлопнул дверь, тяжело привалившись к ней спиной. На лбу выступила испарина. Наверное, сейчас, оказавшись в одиночестве, он бы просто сполз на пол, позволив себе отключиться – если бы не знал, что с Манвэ станется бесцеремонно вломиться в его комнату несмотря на многочисленные предупреждения. Лишь это заставило Мелькора проделать несколько шагов до кровати – только лишних вопросов ему не хватало для полного счастья. И без того паршиво. А еще, наверное, не хотелось пугать младшего братишку… Наверное. Он отключился мгновенно, едва упав на постель. Сам не понял, заснул, или снова потерял сознание – настолько чудовищную испытывал усталость. Из забытья его вырвала боль, разливающаяся по левой стороне груди. С трудом разлепив глаза, Мелькор прикусил губу, едва сдерживаясь, чтобы не накричать на неугомонного брата. – Прекрати меня трясти, – сказал как можно тверже и спокойнее. Манвэ, как ни странно, послушался. – Чего ты хочешь? – Где ты был? – Долгая история. – И что у тебя с рукой? Точно… Мелькор совсем забыл, что ему еще придется как-то объяснить отцу гипс на правой кисти – такое не спрячешь. – Неважно. – Он сел на кровати, еле заметно поморщившись – головная боль нахлынула с новой силой, словно только и ждала, когда он пошевелится. – Где отец? – Папа улетел подписывать какой-то контракт. – Хорошо. Одной проблемой меньше. – Ты вчера уехал на мотоцикле, – задумчиво констатировал Манвэ, поудобнее усаживаясь на кровати – значит, настроен на разговор. Мелькора это отнюдь не порадовало. – А сегодня – пришел пешком. Так? – Так, – устало согласился старший. – Скажи честно, – Манвэ с недетской серьезностью заглянул в глаза брату, – ты играешь в карты на деньги? – Что?! Сказать, что Мелькора вопрос шокировал – это ничего не сказать. Он, конечно, творил всякое – но влипать в азартные игры старшему сыну Эру точно не пришло бы в голову. Как минимум потому, что он терпеть не мог от кого-то или чего-то зависеть. – Ну… Ты ушел с мотоциклом, а пришел без мотоцикла – и побитый. Вот я и подумал, – пожал плечами Манвэ. Мелькор прикрыл глаза – солнечный свет, проникающий через незашторенное окно, казался сейчас слишком ярким. – Я не играю в карты на деньги, – ровно произнес он. – Я играю только на гитаре. А вот откуда у тебя такое в голове, – он распахнул глаза, пораженный внезапной догадкой, – это вопрос, – юноша в упор посмотрел на брата. Не то чтобы он когда-либо рвался воспитывать младшего, но и позволять ему влипать в истории не собирался. В конце концов, влипание в истории всегда было его, Мелькора, прерогативой. – Папа сказал, что с тебя станется, – бесхитростно поведал Манвэ. – Когда ты не вернулся вечером. Мелькор задохнулся от гнева. Он, конечно, знал, что отец не лучшего о нем мнения – но не мог представить, что тот станет рассказывать Манвэ такие лживые гадости! Юноша до скрипа стиснул зубы, чтобы не разразиться нецензурной бранью при брате – все-таки, тот еще ребенок… – Я думаю, папа не прав, – тихо произнес Манвэ, внимательно наблюдая за реакцией Мелькора. – Я тоже так думаю, – прерывисто ответил старший. Он медленно выдохнул, стараясь успокоиться. Пришлось напомнить себе, что Манвэ ни в чем не виноват. А Эру… что ж, Мелькор непременно придумает, как оправдать его ожидания. Только позже, когда не будет так нестерпимо раскалываться голова… С минуту они молчали. Мелькор пытался придумать, что отвечать на новые вопросы брата, будучи уверенным, что тот не оставит его просто так. На миг задумался, не рассказать ли правду – разумеется, без жутких подробностей про огромную фуру, потерю сознания, мысли о смерти и десять швов на разбитой голове. Но все же счел необходимым сделать поправку на то, что Манвэ, скорее всего, расскажет все отцу – не из злого умысла, всего лишь из природной искренности. Возможно даже затем, чтобы выгородить его… Однако новых вопросов, как ни странно, не последовало. Манвэ лишь проговорил чуть обиженно: – Знаешь, я за тебя испугался… И от этих слов у Мелькора внутри будто что-то оборвалось. Лишь теперь ему в голову закралась мысль, что если бы он не очнулся – это было бы плохо не только для него. – Прости, братишка, – глухо произнес он. Обычно старший сын Эру был чужд любым проявлениям нежности. Но сейчас его мысли путались от потери крови и дикой головной боли, и привычная броня пошла трещинами, как прежде забрало уже бесполезного шлема. Мелькор притянул брата к себе здоровой рукой, непривычно-ласково взъерошив светлые волосы – и Манвэ с тихим успокоенно-усталым вздохом ткнулся лбом в его плечо. Этого было достаточно, чтобы в сломанные ребра вновь вгрызлась боль, но это казалось мелочью. – Я в порядке, правда. «Может быть, даже лучше, чем до вчерашнего… Может быть».